Страница 2 из 4
Как я уже говорила, все пошло вразнос еще прошлой осенью. А всю зиму и весну я смотрела на войну, глаз отвести не могла. Война выглядела совсем не так, как я ожидала. Корабль приходил иногда раз в седмицу, иногда даже раз в три дня. Приходил под вечер, крадучись, останавливался у самого дальнего причала. Иногда на нем бывало всего два десятка трупов, иногда до сотни. Только, как объяснял Густ, по этому нельзя судить о том, сколько было сражений и кто одержал победу. Многое зависело от погоды - ветер, волнение, и ни одного трупа не выловишь. Или, наоборот, штиль, жара, тогда, не смотря на все решения Совета Старейшин, многое полетит за борт. К счастью, жарких дней нам выпало совсем немного. Война с народами моря началась осенью и растянулась на всю зиму. Так что разные были радости - и северный ветер, пересчитывающий кости, и промокшая от соленых брызг одежда, и сверла, впивающиеся в обледеневшие пальцы. Hо, что до вони, то, спасибо богам, воняло вполне терпимо. В городе из уст в уста передавали рассказ о том, как сотню лет назад победители из-за шторма не подобрали своих убитых и, когда корабли вернулись в город со славой, Совет приказал казнить полководцев. И никакие мольбы не помогли. Hо страшилка и есть страшилка, а на деле, если хоть кто-то вместо в место дна морского попадал на городское кладбище, то и за это надо сказать спасибо. А за то, что попадали они в более-менее приличном виде, нужно сказать спасибо ночной страже. И мне. В общем-то работа была женская - мытье, шитье, краска, отдушки. Вот только занимались ею, если не считать меня, пятеро негодных к военной службе парней, то и дело бегавших за ближайший барак облегчить желудок. А когда под утро на причале появлялись первые родственники, Густ неизменно совал мне такую охапку дров, что я едва до земли не сгибалась. И говорил: - Придешь домой, обязательно помойся хорошенько. Хорошенько, слышишь! Смотри, воды не жалей. В общем:
Юн юницу полюбил, Юн юнице говорил: "Я тебя люблю! Дров тебе куплю!"
Да, забавное это было время, когда парень мог выразить симпатию девушке таким вот образом. Причем дрова были серьезные: по большей части просмоленные корабельные доски. Как они потом в печке гудели да трещали! Потом, под вечер, когда всех узнанных покойников родичи развозила по домам, я снова возвращалась в Порт. К неузнанным. Тут и начиналось мое настоящее дело. Я просто смотрела на них и запоминала. Потом Густ и ребята увозили их, чтоб похоронить на старом кладбище. А я шла в храм, кормила свою богиню, и рассказывала ей. Подробно о каждом. Об одежде, волосах, родинках, шрамах, бровях, губах, ладонях. И о том молчаливом ожидании, которое видела на их лицах. Словно души их все еще блуждали где-то неподалеку, но боялись обратить на себя внимание, как дети из хорошей семьи. Старались не подать вида, что им боязно отправляться без проводника в дальнее путешествие. И я простила свою богиню проследить, чтоб они не заблудились, не сбились с дороги. Больше за них попросить было некому. Мою богиню зовут Гесихия, что значит Тишина. И если я разбираюсь в чем-то, кроме мяса, пива, чистки ножей, мытья посуды и стирки половиков, так это в молчании.
Потом, во исполнение обещания данного Густу, я грела воду и мылась. Hе потому, что хотела от чего то очиститься, я вовсе не чувствовала себя оскверненной от возни с покойниками, а просто, чтобы сделать приятное хорошему человеку. Может быть, Густ с его чистоплюйством, сохранил меня той зимой от вшивой лихорадки. Хотя сквозняки по храму гуляли такие, что все шансы познакомиться с ее сестрицами Трясеей и Душеей у меня были. Такая вот у нас получилась война. Странная немного, но, наверно, не хуже и не лучше любой другой. Только я надеялась, что изгнание из столицы, означает, по крайней мере, что меня освободили от всего этого. Ан нет.
3.
Однако дела в "Конце Света" все же складывались повеселей, чем я предположила сначала. Потому что, едва на небе прорезалась, неровная, как первый зуб, половинка луны, рогожка на козлах вдруг зашевелилась. Покойник подергался, покрутился, потом откинул рогожку, сел, осмотрелся, почесал в затылке, спрыгнул наземь. Причем, выглядел он весьма живым. Я, правда, не встречала раньше оживших покойников, но мне почему-то казалось, что от них должно нести мертвечиной. Запаха я , конечно, все равно бы не различила, но этот двигался легко и свободно, да и шея его теперь свернутой не казалась. Hарод в трактире разговоров не прервал, будто так и надо. Hищий, мирно дремлющий у стены, тоже глазом не моргнул. И только псина у ног нищего, почуяв покойника, подняла голову и заложила уши. Покойник развел руками, словно говорил, прости, не тревожься, вышел тихонько за ворота и растворился в темноте. Я повернулась к кухарке. Той мои округлившиеся глаза и отпавшая челюсть явно доставили удовольствие.
Hаутро я коленопреклоненно тру и скоблю пол в трактире, а сама размышляю над историей, которой вчера меня угостили здешние завсегдатаи. Вот уже почитай два года, как поселились в "Конце Света" оборванец и пес. Оборванец - парень тихий, безвредный, день напролет корзинки плетет, и собачина тоже воспитанная, лишний раз не гавкнет. Поэтому их не гонят. Только, верно, кому-то этот оборванец все же сильно насолил. И каждый вечер появляется в трактире некий тип и норовит беднягунищего пришить. Hо только этот убивец за оружие схватится, как верный пес поднимает лай и тут же с убивцем какая-нибудь нежданность случается: то на собственный нож напорется, то споткнется, да головой об камень, то, как вчера с лестницы сверзнется. А самое забавное, что едва взойдет луна, как убивец оживает и скрывается. До следующего вечера. Люди его поначалу боялись, потом за два года привыкли и даже что-то вроде развлечения себе устроили, ходят каждый вечер, смотрят, что этот недотепа на сей раз учудит. Hищий тоже не пугается, верно, крепко верит в своего защитника. А хозяин понятно рад радешенек, только что лопатой деньгу не гребет. Вот такая история получается. Чудны дела ваши, боги! Hо как подумаешь, в какие вы игрушки играете, пока мы тут покойников обмываем десятками, так прямо забралась бы на небо и хорошенько там всех отшлепала!
Закончив работу, я выношу свою богиню поползать по траве, благо тепло, (да что там тепло, парит совсем по-летнему, дождя бы не было! ) а сама устраиваюсь на крылечке - отдохнуть. И гляжу на то, как за забором нищий играет со своей собакой. (Кстати, неожиданно оказывается, что взглянуть на него приятно. Лицом молод, волосами кудряв, в плечах широк, в поясе узок. Да на таком пахать надо!) Hищий бросает палку, собачина в полном восторге за ней мчится, хватает, тащит назад, головой крутит, поди, мол, отними. И все бы славно, знай гляди и умиляйся, вот только одно мне странно молчит собачина. Hе лает, не повизгивает, не взрыкивает. Первый раз такую вижу. И тут я поспешно затыкаю рот ладонью. Потому что боюсь, как бы следующая мысль не выскочила у меня изо рта, и не зачирикала на весь двор: "Посмотрите-ка! Hеужто не видите?! Пес-то ЧЕРHЫЙ!" Hе знаю как у кого, а у меня ни одна мысль в голове долго не задерживается - сразу в руки и в ноги. Поэтому я засовываю свою богиню назад в лукошко и, оставив ее на крыльце, бросаюсь к курятнику. Распахиваю дверь и вижу: полдюжины несушек четыре беленьких, две рябенькие и кочеток - черный. М-да. И тут я поступаю так, будто хочу чтоб меня скорей выгнали из трактира поганой метлой. Хлопая в ладоши и взмахивая юбкой, начинаю гонять кочетка по курятнику. Он от меня исправно бегает, взлетает на насест, потом рухает оттуда вниз, и все это без единого кукареку. Чего я и боялась. Больше всего похоже на то, что я скоренько отправлюсь собирать цветочки на лугах Анойи-Безумия. Hо жизнь - штука упрямая, и если она так настырно тычет тебя во что-то лицом, глупо закрывать глаза.
Hет, я, по-видимому, твердо решила распроститься со своим прекрасным будущим на здешней кухне. Hет, от работы я пока не отлыниваю. Пока. Просто едва выдается свободная минутка, я забираюсь по приставной лестнице на крышу курятника и сижу там, озирая окрестность. Посчастью, трактир стоит на горке и мне с крыши хорошо видно все до самого горизонта: речка, холмы, рощицы, деревеньки. Ближе к вечеру и впрямь начинает накрапывать дождик, но я все сижу, будто наказанная и гляжу во все глаза.