Метаморфозы

Но пророк сказал:

- Что же ты не расскажешь народу всё, отчего не объяснишь тайну твоей смерти? Разве ты не знаешь, что я могу заклинаньями призвать фурий и твои члены предать мучению?

Тот слушает это с ложа и со вздохом вещает народу:

- Чарами жены изведённый и обречённый на гибельную чашу, брачное ложе не остывшим ещё уступил я прелюбодею.

Тут эта жена, обнаглев, задалась мыслью опровергнуть доводы мужа. Народ бушует, мнения разделяются. Одни требовали, чтобы женщина сей же час была погребена заживо с телом мужа, другие говорили, что не следует верить словам трупа.

Но эти пререкания были прерваны речью юноши, так как, испустив ещё более глубокий вздох, он сказал:

- Дам вам доказательства своей правоты и открою то, о чём никто, кроме меня, не знает и не догадывается. - И указывает на меня пальцем: - Когда у моего тела этот караульщик стоял на страже, колдуньи, охочие до моей оболочки и принимавшие по этой причине разные образы, многократно пытались обмануть его усердие и наконец, напустив сонного тумана, погрузили его в забытьё. А потом они, не переставая, звали меня по имени, и вот уже мои застывшие связки и похолодевшие члены силятся ответить движениями на приказания магического искусства. Тут этот человек, живой, да только мертвецки сонный, ничего не подозревая, встаёт, откликаясь на своё имя, так как мы с ним называемся одинаково, и идёт вперёд наподобие тени. Хоть двери в комнату и были закрыты, однако там нашлось отверстие, через которое ему сначала отрезали нос, потом оба уха, так что он оказался изувеченным вместо меня. И чтобы замести следы, обманщицы приставляют ему сделанные из воска уши - подобие отрезанных - и нос, похожий на его. Вот он - перед вами, этот несчастный, получивший плату за увечье.

Я стал ощупывать своё лицо: схватываюсь за нос - остаётся у меня в руке, провожу по ушам - отваливаются. Когда все присутствующие стали указывать на меня пальцами и кивать головой, когда поднялся смех, я, обливаясь потом, ныряю между ног окружавших меня людей и бегу прочь. Но после того как я стал калекой и посмешищем, я не мог уже вернуться к домашнему очагу. Так, расчесав волосы, чтобы они спадали с обеих сторон, я скрыл шрамы от отрезанных ушей, а недостаток носа стараюсь спрятать под этим полотняным платочком, который прижимаю к лицу.

Когда Телефрон окончил эту историю, собутыльники, разгорячённые вином, разразились хохотом. Пока они требовали, чтобы было совершено возлияние богу Смеха, Биррена обращается ко мне:

- Завтра наступает день, считающийся с основания нашего города торжественным, потому что в этот день мы чтим весёлыми и радостными обрядами бога Смеха. Своим присутствием ты сделаешь нам этот праздник ещё приятнее. Как было бы хорошо, если бы и ты придумал в честь бога Смеха что-нибудь остроумное и забавное, чтобы мы поклонялись этому божеству ещё более преданно и верно.

- Отлично, как приказываешь, так и будет. И мне хотелось бы найти что-нибудь такое, что по достоинству и в избытке удовлетворило бы бога.

После этого, так как мой слуга доложил мне, что наступает ночь, да я уже вдоволь нагрузился вином, я поднимаюсь и, пожелав Биррене всего хорошего, нетвёрдой походкой пускаюсь в обратный путь.

Но едва лишь мы вышли на улицу, как ветер гасит факел, который освещал нам дорогу, и мы, пробираясь во мраке наступившей ночи, исколов о камни ноги, насилу добрались до дома. Когда мы, держась друг за друга, подходили к дому, видим: трое людей ломятся в нашу дверь, не только не смутившись нашим появлением, но наперебой стараясь ударить посильнее и по чаще, так что мне показались они разбойниками, и притом - свирепыми. Вытаскиваю меч, который я взял с собой и нёс под одеждой. Бросаюсь на разбойников и одного за другим, с кем ни схвачусь, поражаю, всаживая меч, пока, наконец, покрытые множеством ран, они не испускают Дух у моих ног. Окончив битву, я вбегаю, едва переводя дыхание и обливаясь потом, в открытые двери и бросаюсь на кровать и засыпаю.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Едва Аврора пустилась на по небу конях, украшенных фалерами, как меня, у покоя похищенного, ночь передала дню. При воспоминании о вчерашнем преступлении на душу мне пало беспокойство. Скрестив ноги и обвив колени переплетёнными пальцами рук, я сидел, скорчившись, на кровати и плакал, рисуя в своём воображении и городскую площадь, и суд, и приговор, и палача. Разве может мне попасться такой судья, который меня, запятнанного жестокостью тройного убийства, забрызганного кровью стольких граждан, признает невиновным? Так вот какое странствование халдей Диофан мне предсказывал!

Снова приходили мне в голову эти мысли, и я оплакивал свою судьбу, а между тем раздались удары в двери, и перед входом поднялся крик.

 От натиска распахиваются двери, и дом наполняется чиновниками, их прислужниками и толпой. И двое ликторов по приказанию чиновников наложили на меня руки и повели. И едва мы вступили в переулок, как жители, высыпав на улицу, толпой двинулись за нами. И хоть я и шёл, опустив голову и желая провалиться сквозь землю, однако бросая украдкой взоры по сторонам, замечаю нечто достойное удивления: ибо из стольких тысяч людей, что нас окружали, не было ни одного, который не покатывался бы со смеху. Обойдя все улицы, проводят меня по всем закоулкам, как водят животных, предназначенных для искупительных жертв, когда грозит опасность, предсказанная знамениями, и, наконец, ставят меня перед трибуналом на форуме. На возвышенном месте уже восседали судьи, уже глашатай призывал к молчанию, как все в один голос требуют, чтобы, приняв во внимание многочисленность сборища, которое грозит опасностью давки, разбирательство столь важного дела было перенесено в театр. Народ хлынул толпой. Не прошло и минуты, как все места, отведённые для зрителей, были заняты. Даже проходы и крыша заполнены до отказа, многие ухватились за колонны, другие повисли на статуях, некоторые по пояс высунулись из окон и отверстий в потолке. Тут стража проводит меня, как жертву, через просцениум и ставит посреди орхестры.

Вот раздаётся голос глашатая, вызывающего обвинителя. Поднимается старик, и, после того как для исчисления продолжительности речи в сосудец с узеньким отверстием была налита вода, вытекавшая оттуда капля за каплей, он обращается к народу:

- Почтеннейшие квириты, дело идёт о событии, касающемся спокойствия города и которое послужит на будущее примером. Тем более надлежит вам, ради общественного достоинства, каждому в отдельности и всем вместе позаботиться, чтобы учинение убийцей бойни, которую он устроил, погубив так много граждан, не прошло безнаказанным. И не думайте, что я, побуждаемый личной враждой, по своей ненависти проявляю строгость. Я - начальник ночной стражи и полагаю, что до сегодняшнего дня никто не мог упрекнуть моё усердие. Я доложу вам, в чём - суть дела и что произошло в эту ночь. Итак, когда, уже около третьей стражи, я обхожу город, осматривая каждый дом, я замечаю этого юношу. Обнажив меч, он сеет вокруг себя убийство, и уже три жертвы его ярости испускают Дух у его ног, содрогаясь в лужах крови. Он же, встревоженный сознанием такого преступления, пустился бежать и, воспользовавшись темнотой, скрылся в каком-то доме, где и прятался всю ночь. Но благодаря Провидению, Которое не оставляет ни одного злодейства ненаказанным, прождав его до утра, прежде чем он успел улизнуть, я приложил все усилия, чтобы привести его сюда и предоставить решение дела вашему судилищу. И так, перед вами стоит подсудимый, запятнанный столькими убийствами, подсудимый, захваченный на месте преступления, подсудимый - чужестранец. Вынесите же приговор этому чужестранцу, совершившему такое злодеяние, за которое вы и своего согражданина покарали бы строго.

Смолк голос моего обвинителя. Глашатай обратился ко мне с предложением начать говорить, если я хочу ответить на обвинительную речь. А я мог лишь плакать, думая не столько об этой речи, сколько о моей совести. Наконец Свыше мне было послано мужество, и я сказал: