Страница 6 из 11
Так я прошёл боевое крещение, познал войну, безжалостную грязную бойню, кровь. Раненые, убитые, человеческое страдание, израненная земля, покорёженные, вырванные с корнем деревья, пожары, разрушенные и сожженные деревни, трупы женщин и детей, стариков и солдат – бессмысленный хаос войны. Зачем, кому это нужно? Гитлер, фюрер – будь он проклят во веки веков! Почему здравомыслящая нация позволила ему превратить себя в зверей? Когда я вижу эти пережитые картины войны, холод пронизывает всё тело, волосы встают дыбом, душа наполняется ужасом и ненавистью даже сейчас, спустя столько лет. Я стараюсь прогнать эти картины.
Потом было много всякого: бои, раненые, изредка отдых. Наша санитарная машина чаще всего отправлялась в тыл с ранеными. Долго путешествовала. Мы, врачи и санитары, стремились не отставать от своей танковой бригады. Нашим транспортом мог быть и бронетранспортёр, и танк. Главное – быть в гуще боя, помогать раненым, вытаскивать их из огня, отправлять в ближайшие медпункты, госпитали на лечение.
Однажды танкисты захватили великолепный трофей – большой немецкий санитарный автобус с отоплением, медикаментами, постельным бельём, запасом пищи и дров. В два яруса в нём были подвешены носилки, для легкораненых – удобные сиденья. У нас таких машин не было. Это был праздник! Мы разместили в нём своих раненых, накормили, напоили горячим чаем.
Я попросил командира батальона выделить мне группу автоматчиков. И мы, обвешанные автоматами и гранатами, двинулись по опустевшим домам и магазинам. Жителей нигде не видно. Мы запаслись съестным для раненых. На центральной улице стояла прекрасная аптека. Мы набрали в вещмешки лекарства, настойки, пачки с травами: кровоостанавливающими, противовоспалительными, противомикробными, ранозаживляющими. Отнесли всё это в нашу чудесную санитарную машину.
Когда благополучно добрались до своих тылов, санитарный автобус отправили с ранеными в медсанбат. Оттуда его, не разгружая, отправили в госпиталь. Больше мы его не видели.
Этот бой врезался мне в память. Мы должны были выбить немцев из небольшого, но хорошо укреплённого немцами городка. На окраине города около железнодорожной насыпи возвышалась стена элеватора. Было тихо. Наши пушки заняли позиции; расчёты засуетились у пушек. Через минуту несколько снарядов полетели в элеватор. Их разрывы хорошо были видны на его бетонной стене, но он как стоял, так и стоял. Немцы молчали. Мы решили двигаться к городу. Но в это время из-за домов вылезли белые, крашенные под снег танки. Повернулась башня, раздался раскатистый выстрел, одна из наших пушек закрылась дымом разрыва. Начался ужас. Наши пушки одна за другой были разбиты. Это было как в игре, казалось ненатуральным. Кто-то рядом закричал:
– Пэтээрщики! К бою! Ложись за вагоны и по танкам огонь!
На больших пулемётных санях, запряжённых парой коней, мы понеслись к пушкам. Четверых раненых закинули в сани. Кони пошли крупной рысью. С танков застрочили пулемёты, пули рядом вспороли снег. Я увидел за цистерной раненого Лёву. Я прыгнул, обнял его за плечи, притянул к себе.
Удар! Небо опрокинулось. Стало темно и тихо. Потом пронеслась мысль:
«Отвоевался. Зачем меня убили? Меня разорвало? Почему нет боли? Где ноги, руки? Где я?».
Рядом был снег, ноздреватый от тёплой крови. «Я убит. Зачем? Кому это нужно? Неужели у всех умирающих такие глупые мысли?»
Я осторожно повернул голову в другую сторону. Рядом лежал Лёва в таком же красном ноздреватом снегу. Поле, снег и дорога. Понял – лежу на спине посередине дороги. «Танки где? Пойдут – раздавят. Надо ползти к вагонам, к насыпи. Ноги не оторваны. Я не убит». Попробовал повернуться со спины на живот. Получилось. «Ползти, надо ползти». Через некоторое время я очнулся. Подумал: «Где я? Где Лёва?» Лёва был рядом. Но мы лежали не на дороге. Я обхватил его за плечи, пополз и поволок его от дороги подальше. Опять провалился в беспамятство. Когда вновь очнулся, удивился. Место снова изменилось. Лев лежал рядом и стонал. Потом замолк. Так мы волокли друг друга. Кто очнётся, тот и тащит, как может. Я вновь потерял сознание.
Плен
Я не умер, но очнулся за колючей проволокой. Было темно. Слышалась немецкая речь. Я не помню, сколько мы лежали на голой земле за этой колючей проволокой. Не знаю, кто меня перевязывал. Временами приходило сознание. И тогда видел себя на скрипучей телеге. Рядом шагали измождённые голодные бессильные люди. Всех гнали немцы с автоматами. Куда мы двигались? Плен. Осознание этого ржавым горячим гвоздём впивалось в мозг. Я снова терял сознание. Потом был лагерь и госпиталь, где я стал работать, когда окреп. Не хочу вспоминать это время. Голод, грязь, вонь, вши, больные измученные люди и трупы. Очень много трупов. А ещё ублюдки, жестокие мерзкие ублюдки – полицаи.
Я искал Лёву, но его нигде не было. Вероятно, его расстреляли. Ведь он был евреем. Но где-то в глубине сознания была надежда, что он жив. Смутно помнилось, что была ночь. Это, наверное, Лев прошептал мне в ухо: «Прощай. Мне надо уходить. Сейчас почти все спят. Я попробую. Иначе всё равно расстреляют». Я слышал это то ли явно, то ли нет, когда лежал почти без сознания на той телеге.
Мне нужно было помочь ему выжить. Но как? Все, кого гнали фашисты по этой дороге в плен, были русскими. Не важно, кто русич, кто татарин, кто узбек, кто еврей. Ему, такому русскому, смертельная опасность грозила вдвойне: и потому, что он русский, и потому, что он еврей.
Я прошёл несколько лагерей: на Украине, в Польше, в Германии. Нас отправляли на разные работы. Лучше всего было работать в хозяйстве у немецких фермеров. Охрана над тобой не стоит. Накормят. Если удастся что-нибудь прихватить с собой, поделишься с соседями по нарам. Фрау Мазер, высокая дородная немка с круглым, слегка одутловатым лицом, и чёрными, как смоль, волосами, старалась брать на работу чаще всего меня. Мы работали на огороде. Время шло к вечеру. К дому подкатил автомобиль. Из него вышел молодой немецкий офицер и великолепная фрау. Я узнал её по тому, как внезапно забилось моё сердце. Это была она, Люська. А сердце забилось так, что внезапно потемнело в глазах, земля качнулась. Я медленно сел на землю. Я был очень слаб и не хотел попадаться ей на глаза в таком жалком виде. Фрау Мазер с сияющей улыбкой встречала гостей. А я быстро отвернулся и стал копаться в земле.
Хозяйка и гости о чём-то говорили. Потом пошли по саду. Взглянули на огород. Фрау Мазер сказала:
– На сегодня ваша работа закончена.
А Берг (это был он) спросил:
– Кто это у вас?
– Я беру в лагере пленных для помощи по хозяйству.
Я не смотрел в их сторону и думал, что меня не узнали. Однако напрасно. Берг увлечённо заговорил о чём-то с хозяйкой. А Людмила подошла ко мне. Я вынужден был посмотреть на неё. Она молчала и пристально смотрела мне в глаза. Потом произнесла одно лишь слово: «Жди». И быстро вернулась к хозяйке и Бергу. Меня с товарищем отправили в лагерь.
Через неделю фрау Мазер взяла меня в город за покупками. Я добросовестно исполнял роль грузчика. Когда она ушла в магазин, подъехала машина, открылась дверца, и Людмила поманила меня пальцем.
– Скорее! Ложись между сиденьями.
Я нырнул в машину. Думал, что мы сейчас помчимся на огромной скорости. Но Людмила дождалась фрау Мазер. Они стали оживлённо болтать. На прощание расцеловались, и мы спокойно поехали дальше. Всё это время я лежал, замерев, между сиденьями. Мы остановились около клиники.
– Я сейчас, – сказала Людмила.
Через некоторое время она вышла вместе с доктором. Он сел в машину, и мы ехали около часа. Небольшой уютный домик с палисадником приветливо принял нас. Всё просто. Мой побег был спокойным, без единого выстрела и трагедий. Я прожил у доктора неделю. За это время отмылся, слегка отъелся, стал похож на обычного человека. Людмилу я больше не видел. Доктор был приветлив, но очень скуп на слова. Через неделю он меня отвёз в Берлин. В Берлине я влился в отряд сопротивления и выполнял задания доктора, одновременно официально я был родственником и вторым доктором его клиники.