Страница 32 из 65
Недавно главный философ КПРФ Ю. Белов, единственный, кто сегодня имеет право в партии, наряду с Г. Зюгановым, говорить что-то новое по части идеологии, разразился в «Правде» громадной статьёй на эту тему: «А вы что читаете?» Автор пишет: «Легко ли читать произведения классиков марксизма-ленинизма?» И отвечает «Трудно». Другое. «Именно метод познания, а не оценка текущей, изменчивой конкретно-исторической ситуации, фактов и явлений с ней связанных, – вот что непреходяще ценно у Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Овладеть диалектико-материалистическим методом познания невозможно в результате одноразового чтения их работ. Этим методом овладеваешь всю жизнь, диалектика которой всякий раз требует нового обращения к нему в новой конкретно исторической ситуации».
И тут же, противореча своим выводам, он пишет, что классики стремились «выстроить логику своей аргументации «по законам красоты», сделать её безупречной, ясной, доступной всякому мыслящему и честному человеку». И ставит точку на своих шатаниях: «Есть одна чрезвычайно важная особенность произведений классиков марксизма-ленинизма: они предназначены для борьбы с капиталом. Труды классиков – грозное оружие коммунистов». Однако, не сумев в громадной статье раскрыть даже самый минимум – диалектико-материалистический метод познания, Ю. Белов рекомендует в помощь нам в виде посредников почитать ещё целый список литературы.
В частности, особенно он восторженно отзывается о работах известного философа Э. Ильенкова, хотя опять предупреждает: «Его труды не для одноразового чтения. Их надо изучать с карандашом в руке, не единожды перечитывать, конспектировать». Несчастный рабочий класс. В октябре 2014 года на пленуме ЦК КПРФ его заверили, что вооружат революционной теорией для борьбы за власть. Но уже спустя несколько месяцев сначала штатный главный идеолог, а затем главный, но не штатный расписались фактически в отсутствии таких материалов и направили для начала изучать труды не классиков, но таких же сложных для понимания неподготовленным ученикам.
Для примера, я хочу продемонстрировать приведённый Ю. Беловым способ раскрытия Э. Ильенковым понятия «абстракция». Он пишет, что до прочтения труда философа «понимал под абстрактным то, что подсказывала мне формальная логика: абстрактное – это чувственно непредставимое, синоним «умственного отвлечения» от объективной реальности, синоним только лишь мыслимого. Конкретное понималось мною как чувственно воспринимаемое: факты, события, образы и т. д. Ильенков перевернул мои представления об абстрактным и конкретным, поставил их с головы на ноги. Он развернул афористическое определение Марксом конкретного – «единство многообразного». «Конкретный предмет, – писал Ильенков, – это многообразно расчленённый внутри себя, богатый определениями, исторически оформившийся целостный объект, подобный не отдельному изолированному атому, а скорее живому организму социально-экономической формации и аналогичным образованиям. Это не единичная, чувственно переживаемая вещь, событие, факт или человек». Чушь какая-то! Даже человек стал у них неконкретным.
Ещё сложнее трактуется понятие абстрактного. «Оно у Маркса, – как объясняет Ильенков, – есть один из моментов конкретного, частичное, односторонне неполное или отделённое от него, относительно самостоятельное образование. Оно есть часть, элемент конкретного целого. Именно с частного, элементарного, простого, то есть абстрактного, начал Маркс исследование капиталистической экономики. Он остановил своё внимание на товаре, ибо богатство буржуазного общества выступает «как огромное скопление товаров». Эта абстракция рождена самим материальным существованием капитализма. Она грубо-материальна, чувственно осязаемая, это то, с чем каждый повседневно имеет дело».
Мне показалось, что мой старый мозг просто устал работать и не хочет понять мысли мудрого философа. А как же понятие абстрактного искусства? Из чего отделились те кляксы и загогулины? Я обратился к нескольким своим товарищам по партии и услышал практически единый ответ: «Это пижонство! Лучше бы подумали, как избавиться от вождизма, из-за которого у нас семь коммунистических партий, а нет их единого кулака. Дурацкая игра в слова, когда ищешь их новое значение и убиваешь язык. Делаешь его непонятным». Действительно, многие, так называемые творцы, писатели, чтобы быть замеченными, перекодируют смысловые базисы слов. Сколько наворотил подобных изощрённостей патриарх новой экономической формации на земле А. Солженицин, не умевший просто красиво писать. И где теперь эти его перлы? А вот сказал какой-то пацан «круто», и понеслось. Теперь даже самые изощрённые эстеты не прочь воспользоваться к месту и ради показа налёта современности этим примитивным определением, засоряя и теряя богатство великого русского языка.
Один из собеседников рассказал мне даже такой анекдот: Офицер спрашивает у солдата: «Глядя на свой автомат, ты о чём думаешь?» «О бабах». «Почему так непонятно, абстрактно?» «Да я о них всегда думаю».
Отвлекаясь от повествования, хотелось бы отметить, что этот сверхзапутанный стиль философских трактатов, часто специально предназначенный для покрытия их таинственностью, чтобы спрятать пустоту содержания, создание слова ради слова, значительно снижает возможности выполнения её предназначения: быть сестрой милосердия для большинства народа! Особенно выродилась эта великая наука после перехода в основном на обслуживание нуворишей – сверхграбителей, или, в лучшем случае, ограничила себя рассказами о философах древности. В центре столицы есть студия красоты, гордо носящая название «Философия». Вот такой она во-многом и стала. Пора вам, уважаемые нами мудрецы, вспомнить о нас, о своём народе, и помочь нам разобраться в хитросплетениях сегодняшнего мира. В нынешнем виде плоды ваших гениальных дум не могут служить не только навигатором и руководством для исхода большинства к светлому царству, но и даже слабеньким посохом для него в этом тяжком многолетнем пути. Вероятно, этим объясняется и тот факт, что мы, как попугаи, говорили на всех углах о своей приверженности марксизму-ленинизму, но редко когда хотя бы ссылались на соответствующие его положения. Отделывались не всегда подходящими по смыслу отрывками.
К сожалению, кроме сложности для понимания, имеющиеся революционные теории построения высшей формы организации человеческого общества, позволяющего верховодить в нём большинству и исключить эксплуатацию человека человеком, были не только в значительной степени незавершёнными, но ещё и содержали в себе массу неопределённостей, а порой и принципиальных ошибок. В ряде случаев причиной, объясняющей пустоту и никчёмность отдельных частей произведений классиков, и приводившей к снижению их качества, являлся популизм. Речь идёт о своеобразном их понимании для того времени различных форм придания им популярности. Например, увеличение размера работы для создание вида научности. Так, работая над «Капиталом», К. Маркс в 1862 г пишет Ф. Энгельсу: «Я сильно увеличиваю этот том, так как немецкие собаки замеряют ценность книги её объёмом».
Ф. Энгельс советует К. Марксу в 1869 году: «Для того чтобы поддержать свой престиж у публики, нам нужно выступить с научным произведением… Будь хоть раз менее добросовестен по отношению к своей собственной работе, для этой паршивой публики она всё ещё слишком хороша. Главное, чтобы вещь была написана и вышла в свет, а слабые стороны, которые тебе бросаются в глаза, ослы не заметят».
Академик И. Шафаревич считает, что Маркс и Энгельс очень верно почувствовали, что тогдашняя революционная работа получит мощный импульс, если ей дать «научное основание». Это понимали и их предшественники, но создавали её очень наивно. Например, Сен-Симон утверждал, что он открыл в обществе «законы тяготения», аналогичные ньютоновскому. Но не мог сказать, в чём же эти законы состоят. Маркс гораздо удачнее имитировал научный стиль. Такая наукообразность производила, по воспоминаниям тогдашних революционеров, потрясающее впечатление». Однако, по его мнению, Парижская коммуна, а также подпольные интриги Бакунина в I Интернационале оказались успешнее классиков. После выхода в свет «Капитала» в 1867 году Маркс, видно, поняв свою неудачу, к этим проблемам больше не возвращался. Он попытался обратиться к обоснованию дифференциального исчисления, но, «популяризация их одно время в СССР показала все черты безнадёжного дилетантизма и ума, работающего вхолостую».