Дело Арбогаста

— Вы тоже сегодня уезжаете, господин профессор?

Слегка разозленный тем, что священник не счел должным представиться, профессор все же удостоил его кивком и поставил чемодан наземь.

— Правильно, — продолжил священник, — шансов все равно никаких.

— Вы как в воду глядите, — согласился профессор.

Священник глядел на него с ухмылкой.

— Значит, нам по дороге, — сказал он. — Вы даже не представляете себе, господин профессор, как высоко ценю я вашу работу. И у меня к вам столько вопросов!

64

Арбогаст повесил висячий замок и осторожно запер дверь гаража. Красные номера, которые он приобрел пару дней назад, чтобы иметь право ездить на “изабелле”, были у него под мышкой. Сейчас. Когда идет снег, машине место в сарае. Грязными сугробами скопился снег на обочине пешеходной дорожки. Небо весь день висело над городом чрезвычайно низко, дым из печей не рассеивался, да и на улицах лежала тяжелая свинцовая пыль. Всю эту неделю журналисты приставали к нему с вопросами, чем он собирается теперь заниматься, в смысле выбора профессии, и каждый раз за него отвечал Ансгар Клейн, да и говорил адвокат одно и то же: трудоустройство Арбогасту гарантировано. А сестре ему пришлось пообещать продать весной машину. Раз он не работает, то и машину не может себе позволить. Ганс Арбогаст на мгновение задержался под неоновой рекламой “Кодака” и осмотрел товар, выставленный в витрине, — фотоаппараты, альбомы, свадебные фотографии, фотопортреты и большой зимний пейзаж на фоне гор Шварцвальда. Раздумывая над тем, где конкретно сделан этот снимок, он открыл дверь, и тут же вовсю загремел колокольчик. В углу — дровяная печь, отводы от которой идут к самой витрине. Он услышал, как снаружи подъехал и остановился мопед. Потом по лестнице, с черного хода раздались шаги, потом открылась внутренняя дверь по другую сторону прилавка и в магазин вошла Гезина.

— Я не слишком рано?

Гезина замотала головой.

— Нет-нет, ни в коем случае, Я как раз наверху уборку затеяла.

— Мне хочется еще раз поблагодарить вас за то, что вы согласились показать мне снимки Марии. Это и впрямь значит для меня очень много.

— Да, конечно. — Гезина на минуту задумалась. — Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. Идемте же!

Она подошла к тяжелой портьере, отделяющей лабораторию от магазина, и распахнула ее. Папку фотобумаги она приготовила заранее — на столике возле проявителя, — оставалось разыскать негативы. Арбогаст, который еще ни разу в жизни не был в фотолаборатории, с интересом осматривался. Гезина накинула белый халат. Но не приборы, не ванночки, не полки с фотоматериалами приковали в конце концов его внимание, а маска, висящая над ванночкой с закрепителем. Это была старая шварцвальдская маска из раскрашенного и отполированного дерева — такие он видывал в детстве во время праздничных шествий. Женское лицо с высоченным лбом под черным париком, в который вплетены алые ленточки, смачно намалеванные черные брови, красивой формы нос. Глазные прорези пусты, уста посмеиваются невесть над чем.

— Похожа на ангела, — заметил Арбогаст.

Гезина удивленно посмотрела на него, потом на маску.

— Моя-то масочка? — Она рассмеялась. — Когда целый день проторчишь здесь, тоже порой хочется не видеть ничего, кроме пустоты.

Арбогаст, кивнув, склонился над маской. Ее деревянная кожа отливала воском, краска кое-где облупилась. Щеки были напудрены розовой пудрой, глаза подведены красным, и каждый походил на полумесяц или на какой-нибудь изысканный цветок. Гезина выключила свет.

— Я подобрала все негативы.

В лаборатории стало совершенно темно и Арбогаст все это время простоял в неподвижности, но вот сквозь тьму начал мало-помалу просачиваться красный свет, проступили постепенно контуры стола и полок. Гезина, белый халат которой теперь тоже был виден, возилась с проявителем.

— Я еще никогда никому не показывала всех фотографий. Знаете ли, ваши слова в суде меня очень тронули. Я вам так сочувствую. А еще у меня такое чувство, словно я сама там была. — И еле слышно она добавила. — А тогда я снимала, снимала и не могла насниматься.

Вспыхнул квадрат света. Гезина навела проектор на резкость и отошла в сторонку. Арбогаст с жадностью рассматривал увеличенную проекцию негативов. Лицо Марии было черным-черно в белых ветвях кустарника, словно его иссушило и вычернило само время. Не намного отчетливей темного силуэта, и все же он различал ее призрачные черты. Гезина, которой наконец-то довелось разделить с кем-нибудь еще гнетущее впечатление от этих снимков, молча вкладывала в рамку увеличителя один негатив за другим. Склон у дороги, практически обрыв. Лесник, жестом показывающий скопление кустов, где он нашел Марию. Полицейские. Мария, словно бы спящая в малиннике. Арбогаст заезжал туда вчера — и ничто сейчас там о ней не напоминает. И нет снимка (разве что — у него в мозгу), запечатлевшего мгновенье, когда он вытаскивает ее тело из машины, обнимая ее тем самым в последний раз, а затем медленно пускает вниз по темной траве. Все эти годы в камере он и подумать не мог, что, выйдя на свободу, пойдет по ее следу. Прикосновение к ее едва остывшей и все же уже ледяной коже. Голос у самого его уха. “Если уж поймал меня, держи, не отпускай”. И вот она на носилках. Мария полностью обнаженная.

Арбогаст посмотрел на Гезину, показывающую ему один снимок за другим. Гезина ненадолго отступала при этом во тьму и тут же возвращалась на свет, и этот свет был светом Марии. Она уже почувствовала его дыхание у себя на затылке. Сперва едва ощутимое, потом все ближе и ближе, и вот уже она услыхала, как он дышит. И в то же самое мгновенье из магазина донесся трезвон колокольчика, и она с раздражением опознала голос, взывающий к ней от входа.

— Гезина, где ты, — вскричал Пауль Мор.

65

В зал суда в понедельник утром набилось столько народу, что дальнейший допуск публики пришлось прекратить. Когда, примерно в девять, судейские чиновники решили запереть дверь, им пришлось сначала оттеснить людей, скопившихся на лестнице, в вестибюле и даже у входа в здание. “Удочки” микрофонов, лампы-вспышки, кино- и телекамеры над головами людей качнулись в сторонку, когда половинки дверей наконец удалось свести. Арбогаст сидел, переплетя пальцы обеих рук, под пристальным и критическим взглядом Ансгара Клейна. В конце концов двери в глубине зала, за судейским столом, открылись; все поднялись на ноги, приветствуя судей и присяжных. Земельный советник юстиции Хорст Линднер кивнул публике и разложил бумаги.

— Именем народа оглашаю приговор. Обвиняемый оправдывается. Соответствующий приговор грангатского суда присяжных от 17 января 1955 года тем самым отменяется. Поражение в гражданских правах также отменяется. По поводу возмещения ущерба за ошибочное содержание под стражей в предварительном заключении и во исполнение отмененного приговора в каторжной тюрьме будет принято отдельное решение. Все могут сесть.

Линднер сделал паузу, дожидаясь, пока в зале не наступит тишина.

— Суд присяжных придерживается мнения о том, что впредь не существует никакого обоснованного подозрения относительно того, что Ганс Арбогаст мог убить Марию Гурт умышленно или непредумышленно или предпринять в отношении нее какие бы то ни было насильственные действия.

Сделав еще одну паузу, Линднер добавил: в компетенцию суда присяжных не входит вопрос о сроках и сумме возмещения убытков, равно как и более общий вопрос о дефектах уголовного и уголовно-процессуального права. Занявшись ими, суд присяжных превысил бы свои полномочия. Вместе с тем, дело Ганса Арбогаста несомненно вскрыло серьезные изъяны в этих разделах права, и он лично может лишь выразить глубокое сочувствие Арбогасту в связи с допущенной по отношению к нему несправедливостью.

— Суд совещался семь часов. Мы обсуждали исключительно юридическую сторону дела, не затрагивая морально-этических аспектов. Разумеется, поведение Ганса Арбогаста первого сентября 1953 года никоим образом нельзя назвать похвальным. В ходе предварительного следствия он не всегда давал искренние показания и, по-видимому, ему не хватило смелости признаться в том, что произошло на самом деле. Разумеется, мы должны поверить Арбогасту в том, что прокурор Эстерле вел с ним не светскую беседу, а проводил интенсивный и жесткий допрос, но как прикажете бороться с преступностью, если не говорить суровым языком с главным подозреваемым в тягчайшем преступлении?