Дело Арбогаста

— Первого сентября 1953 года Мария заехала ко мне в обеденный перерыв на работу в Грангат. Я видел, как она вылезла из какой-то машины и попрощалась с водителем. Мы пообедали, и я предложил ей вечером вместе вернуться в Рингсхейм на поезде. Но Мария не захотела ждать. Лучше уж она проголосует на дороге. Я еще дал ей несколько марок — скажем, чтобы она могла выпить кофе. С тех пор я жену уже не видел.

— А почему вы обратились в полицию только через четыре дня?

— Я думал, Мария поехала в Штутгарт поискать работу.

— С чего вы это взяли?

— Незадолго перед тем в лагере побывал человек из Штутгарта. Он предложил ей место.

Судья еще не определился с тем, какие вопросы следует задать ему самому. До поры до времени помалкивал, задумчиво глядя на Гурта, и прокурор. Йохен Гурт был узкоплечим мужчиной незавидного роста в темном костюме. Он сидел, сложа руки на коленях. У него были еще кое-какие сомнения, тихим голосом добавил он. Жена ведь могла взять, да и вернуться в Берлин или просто-напросто сбежать. Лишь пятого сентября, в субботу, бросив случайный взгляд в газету и прочитав заметку об обнаружении неопознанного женского тела, он, по содержащимся там приметам, кое-что заподозрил. И обратился в полицию.

Ансгар Клейн заметил, как пристально и неотрывно смотрит Ганс Арбогаст на мужа своей когдатошней любовницы. Факты и мнения из уст Йохена Гурта представляли собой единственное, что мог узнать о Марии и о всей ее жизни Арбогаст. Адвокат обвел медленным взглядом зал суда. Не важно, что за дело слушается и каков состав суда, — в любом случае все происходящее в этом зале обладает прямо-таки убийственной серьезностью. И хотя у каждого свое субъективное прошлое, из которого и вытекают его высказывания, только все вместе сливается в общую действительность, которой на самом деле никогда не было и которая возникает лишь здесь и сейчас. Нет, покачал головой Ансгар Клейн, у него больше нет вопросов к Йохену Гурту.

Судья Линднер принялся вызывать в качестве свидетелей людей, так или иначе причастных к обнаружению тела. Первым выступил лесник Мехлинг, тщедушный старец, практически повторивший, как подметил Клейн, слово в слово свои показания, данные на первом процессе. Говорил он на здешнем диалекте с характерными вопросительными, а отчасти и обиженными интонациями.

Вслед за Мехлингом выступил бывший шеф “убойного отдела” фрайбургской полиции, отставной главный комиссар Рудольф Хинрикс. Перед его прибытием на место находки, сообщил он, тело уже было осмотрено одним из врачей. Не исключено, что труп при этом перекладывали с места на место. А вот снимки делали уже после его приезда. Хинрикс сообщил, что возле тела на земле лежала сломанная ветка. Но она ли причинила повреждения, принятые профессором Маулом за улики в пользу удушения, он сказать бы не взялся. Последним до перерыва на обед суд заслушал обер-комиссара уголовной полиции Вилли Фрича, который первым допросил Ганса Арбогаста, когда тот явился в полицию. Поначалу обвиняемый утверждал всего лишь, будто взял покойную в попутчицы и купил у нее сумочку, заявил он.

После обеденного перерыва судья Линднер вызвал в качестве свидетеля обер-прокурора Фердинанда Эстерле, представлявшего обвинение на первом процессе. После необходимых формальностей к детальному допросу свидетеля приступил Ансгар Клейн.

— Соответствует ли истине тот факт, что вы в ходе чествования вашего шестидесятилетия, отвечая на вопрос журналиста, заявили: “Я по-прежнему убежден в том, что Арбогаст совершил убийство при отягчающих обстоятельствах?”

Эстерле был высок, сухопар, он носил роговые очки и было ему сейчас где-то под семьдесят. Абсолютно седой — с желтизной в усах, свидетельствующей о заядлом курении. Узкий черный галстук; большой палец на золотой цепочке часов, выпущенной из жилетного кармана. Дышал он ровно, говорил глухо и хрипло.

— Да, это так. — Времени на колебания он не взял. — И я все еще убежден в этом.

Этот ответ изумил Клейна, хуже того, он застиг его врасплох. Столько всего произошло за подготовительный период и в ходе уже начавшегося процесса, что сил на то, чтобы мысленно восстановить картину первого суда, у него просто не нашлось; сейчас, однако же, на него дохнуло зловещим воздухом пятидесятых. С каким недоверием, должно быть, внимали тогда рассказу Арбогаста! С недоверием, с презрением, с отвращением. Клейн понял сейчас и то, с какой радостью люди ухватились за выводы профессора Маула. Арбогаст заерзал. До сих пор он следил за ходом процесса внимательно, но отношения к происходящему не выказывал. А сейчас принялся оглядываться по сторонам, с нарочитым интересом пытаясь понять, о чем перешептываются в зале. На Эстерле он при этом старался не смотреть.

— Неужели, — решил проявить упрямство Ансгар Клейн, — когда к вам в руки попал отчет о вскрытии, вы просто-напросто поленились заглянуть под обложку?

Фердинанд Эстерле резко покачал головой. После вскрытия, сказал он, патологоанатом признался ему, что еще ни разу не сталкивался с таким количеством повреждений и увечий на одном мертвом теле. И, конечно же, все свои умозаключения он делал, держа перед мысленным взором несчастную жертву преступления.

— Возможно, и допросы вы проводили по той же методе… А соответствует ли действительности, будто вы сказали однажды Гансу Арбогасту: “Сидеть будете, пока не признаетесь, да и потом — тоже?”

— Нет! Я категорически отрицаю, что оказывал на обвиняемого какой бы то ни было нажим. Допросы проходили спокойно, по предписанной процедуре. И, кстати уж, подозреваемый признавался лишь в том, относительно чего мы предъявляли ему неопровержимые улики. Тут уж сорвался Арбогаст.

— Вы выдавили из меня признание!

Он вскочил с места, вцепился обеими руками в край стола.

— Гнусная ложь, — не повышая голоса и не глядя на обвиняемого, возразил прокурор.

— Тогда сначала присягните — и повторите то же самое под присягой!

Судье пришлось призвать обвиняемого к порядку. Успокаивал его, как мог, и Клейн. Наконец Арбогаст сел на место.

— Вам никто слова не предоставлял, господин Арбогаст, — предостерег его судья Линднер, — и если вы не образумитесь, я буду вынужден удалить вас из зала. Я предлагаю вашему адвокату детально изложить претензии к следствию и методам его ведения, о чем он упоминал уже накануне. Надеюсь, вы не против?

Арбогаст сконфуженно кивнул. Он пытался совладать с дыханием и сидел, намертво переплетя пальцы обеих рук.

— Времена изменились, — приступил к делу Ансгар Клейн.

— Разве вам не кажется, что все тогда были слишком предубеждены против предполагаемого полового извращения, чтобы трезво рассуждать об альтернативных версиях происшедшего?

Эстерле решительно покачал головой.

— Нет, не кажется. Категорически не кажется.

Даже не глядя на Арбогаста, Клейн почувствовал, что тот опять заерзал на месте. Хуже того: Арбогаст принялся что-то бубнить себе под нос. Адвокат положил подзащитному руку на плечо, и этот жест подействовал все-таки успокаивающе.

— Господин Эстерле, мой подзащитный утверждает, будто профессор Маул в ходе первого суда демонстрировал некую окровавленную рубаху. Это соответствует действительности?

— Нет, не соответствует. О рубахе я впервые прочел в статье господина Сарразина, опубликованной в “Бунте”.

Эстерле кивнул в сторону зала, в точности указав место, где сидел сейчас Сарразин.

— Однако в материалах и вещественных доказательствах имеется рубаха, которую отправляли на анализ на предмет наличия следов крови.

— Это совершенно выпало у меня из памяти.

— И в обвинительном заключении 1955 года рубаха фигурирует в качестве одного из уличающих вещественных доказательств, — подключился к допросу судья Линднер.

— Может быть. Но у меня о ней разве что какие-то смутные воспоминания.

— Но вы можете исключить, что эта рубаха так или иначе фигурировала в ходе процесса?

— Я категорически исключаю возможность того, что эту рубаху демонстрировали в зале суда.