Страница 5 из 8
— Вы богиня…
Прозвучало совсем уж глупо, и Вадька почувствовал это. Надо было продолжать разговор, иначе, думал он Людмила уйдет. Зачем ей такой неинтересный спутник? Она сюда приехала отдыхать, развлекаться, а не мерзнуть в лоджии у какого-то Ромки. Вадьке хотелось оказать что-нибудь умное, интригующее, но в голове крутились лишь обрывки каких-то разговоров про западные кинобоевики, про ночные кабаре и еще всякая ерунда, нахватанная из споров в компании и телемастерской. Он даже обрадовался, когда придумал, о чем можно поболтать с Людмилой. Конечно же о преступниках! Вадька * закурил, деловито поинтересовался:
— И как же вы их вылавливаете? Этих самых… ну… паразитов?
— Паразитов вылавливает санэпидстанция, — отрезала Людмила.
— Хе-хе! — хохотнул Вадька, но было не смешно. — Я хотел сказать — паразитов общества.
— Я не вылавливаю. Я занимаюсь профилактикой, — сухо ответила Людмила.
Вадька знал, что такое профилактика. Он не раз проводил ее для телевизоров тех предупредительных клиентов, которые покупали годовые талоны на обслуживание. И знал еще Вадька, что дело это нудное, поскольку такие клиенты всегда были назойливые, вызывали по пустякам.
— Неблагодарный труд, — сказал Вадька и уже про себя закончил: «Пашешь — а навару нет».
— Мне нравится, — бросила она и, чуть помедлив, спросила: — Вы молчать умеете?
Вадька сообразил, что Людмила расскажет какую-нибудь детективную историю, а может, даже попросит помощи: не очень-то верил, что она приехала в Ригу отдыхать. Наверняка с каким-нибудь заданием: шайку там раскрыть или еще что. Все они так приезжают, будто бы в отпуск, а сами раскручивают какое-нибудь дельце.
— Конечно! — с готовностью сказал Вадька и придвинулся к Людмиле ближе. — Тайна вклада…
— Так помолчите, — бросила она.
— Я могу, но… — обескуражился Вадька.
— Все равно не о чем говорить. Так что молчите. Вы же не клоун, а я не публика.
«Все, — подумал Вадька, — уйдет. За мальчишку меня считает, даже разговаривать не, хочет. Ромка не зря говорил, что я форменный лопух. Любую даму можно заклеить, если хорошо захотеть. Эх! Сейчас уйдет. И не остановишь…»
Не такой уж лопух был Вадька Старухин, но тут растерялся. Он уже представил, как пойдет один домой, будет проклинать себя по дороге за свою тупость, а Ромка завтра похохочет над ним, поиздевается: «С суконным рылом да в калашный ряд! Старик, это несерьезно».
— Проводите домой, — вдруг распорядилась Людмила.
Исчезновения Вадьки и Людмилы в компании никто не заметил: привычно каждый занят своим… Была мысль взять машину — гостиница далеко, времени два ночи, но Вадька вспомнил Ромкину реплику: «Свою пора иметь, не маленький».
Только отошли, Людмила спросила:
— Сколько отсюда до вашего дома?
— Четыре квартала, — удивленно пожал плечами Вадька.
— Идемте.
— Фу! — перевел он дыхание. — Я думал, вы хотели отправить меня домой.
Всю дорогу молчали. В Вадькином темном дворе Людмила остановилась и, будто вспомнив, спросила:
— Да, почему я богиня?..
— Красивая ты… — выдавил он. — И какая-то не такая…
— И только?
— Ну…
— Это еще ничего, — бросила она и зашагала дальше.
— А вы… ты что подумала?
— Всякое. И это откровенно?
Вадька хотел сказать, что да, что она ему очень нравится и он рад, что встретил ее, но это, наверное, прозвучало бы так же, как и «вы богиня», и он промолчал.
— Ты взрослый мальчишка, — сказала она еще раз перед самым порогом.
«А! К черту!» — Вадька отряхнулся от воспоминаний, вылез из спальника и сел писать Ромке письмо. Написал: «Привет, старик!» Потом пять строчек про комаров, клещей и о том, что дичь вокруг кошмарная, звери бродят и начальство с кольтами, и мужики, как пираты, с черными повязками. Хотел спросить про Людмилу, но, подумав, что Ромка все равно не ответит, заклеил конверт, сунул в тетрадку, лег и уснул. Даже храп Ганькина не помешал.
Завертелась у Вадьки Старухина жизнь. Двенадцать часов работы — столько же сна, без выходных, отгулов и праздников. Ребята-буровики разыгрывали недолго: через две недели руководящая Вадькина должность была забыта. Вадька начинал думать, что все идет не так уж плохо и жить здесь можно, не навсегда же приехал, год-полтора и хватит, заработки отличные. Незаметно для себя Вадька поверил, что не такой уж он неудачник, просто не везло временно. Людмила? Горько становилось от этого имени, иногда чуть ключ из рук не выпадывал. Вадька аж скрипел зубами и злился: «Я еще вернусь!»
После отбурки очередной скважины Вадьку отправили готовить площадку для новой и рубить колья для палаток. Он раньше уже ходил туда с геологом, который вбил колышек на берегу реки и сказал, что бурить надо здесь. Недалеко, километра четыре… Прихватив сухарей и тушенки, топор, лом, чтобы скатить валуны с площадки, Вадька отправился вниз по реке.
— Далеко от площадки не уходи, — предупредил Ганькин, — а то ищи тебя потом…
— Не боись, — успокоил его Вадька.
Он пришел на площадку, скинул груз и сел передохнуть. От каменистого берега круто вверх уходил горбатый увал, заросший корявым низкорослым кустарником. На гребне увала под верховым ветром качались редкие молодые сосны, внизу же была тишина, словно в другом мире. Вадька взял топор и полез на увал: не ставить же лагерь внизу, затопит чего доброго, да и дров близко нет. Он карабкался вверх, пробивая тропу в кустарнике, обливался потом, а когда выбрался на гребень — энцефалитка промокла насквозь. Вадька растянулся на хрустящем от сухости мху. Во рту пересохло и жгло, но воды, по всей вероятности, здесь не было. Мох под руками крошился в голубоватую пыль. Вадька перевернулся на живот и поднял голову. Метрах в полета от него, в редком сосняке, стояла большая приземистая изба с подернутой зеленым мхом крышей, обколотыми углами. Два узких окна выходили на реку, даже стекла в них поблескивали. Вадька удивился, что не заметил избу сразу, проворно вскочил и пошел, размахивая топором, забыв про усталость. «Вот и палатки ставить не надо!» — обрадовался он и крикнул:
— Эй, хозяин! Абориген!
Никто не ответил, и Вадька, заметив вокруг избы поросль густой невытоптанной травы, кустов татарника и ярко-оранжевого кипрея, сообразил, что дом пустой и здесь, наверное, лет десять никто не бывал. Стоящий когда-то над крыльцом навес рухнул и завалил вход. Вадька перерубил топором нагромождение прогнивших досок, пробился к двери. Она была закрыта на тяжелую кованую щеколду, в пробое торчал ржавый загнутый штырь. Вадьку охватил легкий страх, как в детстве, когда заглядываешь в темный подвал. Он кашлянул для храбрости, выдернул штырь и толкнул дверь.
За порогом в сенцах без окон было темно, из дальнего угла слышался странный гул. Вадька шире распахнул дверь: весь гудящий угол под потолком занимало огромное гнездо шершней. Казалось, весь угол движется, дышит, как живой. Вадим представления не имел, что такая пчелка размером в полпальца может неожиданным укусом с лета в лоб сбить человека с ног, потому он отыскал еще одну дверь и, вставив топор в щель, с трудом открыл ее.
Солнечный свет падал через окна на серый, грязный пол, вырисовывая расплывчатые рамные переплеты. В избе перегородок не было. Слева стояла квадратная печь, дальше — лавки, стол, на нем чугуны, деревянные чашки, еще какое-то барахло, в углу — широкая деревянная кровать с сопревшей грязной постелью. Вадька сделал два шага и остановился. Весь передний угол и часть правой стены были сплошь увешаны иконами, некоторые сорвались и валялись на полу. Он снял одну из икон, протер ее рукавом, повернул к свету. С темной доски на него смотрели два круглых божьих глаза, едва видна была бородка клинышком, а сбоку светлым пятном поднятая рука — то ли держащая палку, то ли просто так. Вадька повертел икону в руках, кинул на пол, бегло рассмотрел другие и уткнулся в сундук с железными бляшками и лентами на крышке. На сундуке лежала толстая книга с деревянными корками. Вадька вначале толкнул ее в сторону, чтобы сесть, но потом взял в руки, раскрыл. На серой толстой бумаге, крепкой как картон, еле просматривалась замысловатая вязь будто бы не русских букв с крючками и длинными закругленными хвостиками. По краям книга была сильно поточена мышами и с нее сыпалась мелкая бумажная труха. «Библия, — подумал он, — старье какое-то».