Страница 15 из 24
Софья Николаевна с раннего утра заняла свою позицию. Здесь, на углу этих двух улиц, ей думалось, легче всего будет поймать Мульфу в тот момент, когда коляска Панова застрянет в людном водовороте и скроется на мгновенье от Софьи Николаевны в его пучинах. Тогда… Мульфа всегда следовала за коляской «пешком», как говорил ее хозяин, — это была ее утренняя прогулка.
Софья Николаевна была задумчива и рассеянна.
Думать о чем-нибудь одном, сосредоточить свои мысли на чем-нибудь определенном ей не удавалось.
Весенний воздух раннего утра немного кружил ей голову и возбуждал ее, пробуждая заглушаемые желания и обуреваемые страсти.
Ее задевали, толкали, наступали на ноги, с удивлением оглядывались на нее, но она как будто не замечала никого и ничего.
Жизнь текла перед ней, помимо нее, только внешне соприкасаясь с ней.
Мимо… мимо…
Точно так же, как скользил мимо гигантских мостов и гудящей толпы слабый звон колокола заброшенной часовенки, реально существуя, но не соприкасаясь ни с чем.
На повороте кто-то крикнул и разом вынырнула из-за угла, мягко качнувшись на рессорах, щеголеватая коляска доктора Панова.
Кучер попридержал лошадей, гаркнул еще раз и внезапно коляска стала, будучи удерживаема опустившимися крупами лошадей.
«А что, если он заметит меня?»
Ах, поскорей бы дали коляске дорогу. Поскорей бы она очутилась на мосту, спиной к Софье Николаевне, тогда будет безопаснее… — «Но где же Мульфа? Ее нет?!».
Кто-то ласково взвизгнул рядом и высоко подскочил в воздухе черный продолговатый комок с двумя огромными вывернутыми ушами.
— Мульфочка… Мульфа!
Софья Николаевна, не спуская глаз с коляски, нагнулась и, схватив Мульфу поперек туловища, подняла ее, прижала к своей груди и прикрыла наброшенным на плечи платком.
Панов искал что-то глазами по сторонам.
Какой-то пожилой рабочий, задержавшийся возле Софьи Николаевны, мешавшей ему пройти, добродушно сказал:
— Ну, красотушка, Муфту-то свою нашла, так дай, што ли, дорогу.
Другой высокий, долговязый парень облизнулся, прищелкнул языком и отпустил комплимент:
— Ну и жисть же этой Мухте самой! Гляди, робя, кудою она прячет ее: на самые на груди… Э-эх! Кабы нам так!
— Ну ты, пес, — огрызнулся кто- то. — Пошевеливайся! Не с работы небось!
— Какой пес? — обиделся парень… — Кабы пес был, так и молчал бы, а вот именно, што не пес! Только псам така лафетна жисть и выпала. А нам с нашим и вашим рылом и свинья хороша…
Его оттерли в сторону, закружили в водовороте и унесли дальше.
Шли все новые, новые и новые.
«Слава богу, — вздохнула Софья Николаевна, — миновало. Ах, как я боялась, чтобы меня за воровку собак не приняли и Мульфочка, спасибо, не подвела — узнала»…
Мульфе было тепло на мягкой груди и она, зарыв свою голову под мышкой у Софьи Николаевны, с восторгом двигая влажным носиком, тихо повизгивала от переполнившего все ее существо внутреннего счастья.
Софья Николаевна еще раз взглянула на Панова, коляска как раз в это время трогалась с места, нет, он ничего не видал, и быстро скользнула в самую гущу толпы, стараясь пробраться против течения в боковую улочку.
И, как люди не понимали друг друга, так Мульфа не могла понять людей.
Ей было тепло и она была счастлива.
Жизнь скользила мимо нее.
Но человеку, несшему ее, не было никакого дела до ее собачьего счастья — все его существо было полно своей собственной, не только не соприкасавшейся с радостью Мульфы, радостью, но даже диаметрально противоположной ей.
«Ах, как все просто и удачно вышло, — думала Софья Николаевна, — а я так волновалась и не верила в удачу. Я поймала тебя, Мульфа, я поймала тебя, и он будет доволен, он будет меня благодарить, Мульфа».
И ей показалось, что Мульфа понимает ее, когда бедный пес, услыхав свое имя, произнесенное восторженным шепотом, зарычал в ответ деликатно и ласково.
А жизнь текла, не соприкасаясь с ними, так, сама по себе, текла дальше, эта страшная жизнь. Сама по себе.
Мимо… мимо… мимо…
V
Профессор накормил Мульфу булкой, размоченной в молоке, выпроводил Софью Николаевну из кабинета и остался с собакой один.
Вначале, в присутствии хорошо знакомой ей женщины, Мульфа чувствовала себя превосходно, — совсем как дома. Она с любопытством обежала несколько раз комнату, остановилась перед клубком, изображавшим мозг, и долго с любопытством разглядывала его.
Потом, убедившись, что он ничем скверным не пахнет, она отошла на шаг назад и, вскидывая забавно всю свою морду кверху, тявкнула сочно и отрывисто несколько раз.
После кормежки она совсем развеселела и, забравшись на диван, свернулась клубочком, засунула свой холодный носик под хвост и задремала.
Но. теперь, оставшись в комнате одна, взаперти, с малознакомым ей человеком, в котором она своим собачьим нюхом не могла уловить никакого характерного запаха, она заволновалась и забеспокоилась.
Внезапно вся вздрогнув, подняла голову, свесила книзу свое правое ухо и вдруг, все еще лежа клубочком на диване, зашумела, почти завыла жалобным песьим воем, в котором было много человеческого: тоски и беспокойного предчувствия.
Профессор, бледный, с трудом уже державшийся на ногах, возился, делая последние приготовления, над своим аппаратом волевого поглощения, у письменного стола.
Страшная минута наступала.
Мульфа что-то сообразила, быстро вскочила с дивана и бросилась к двери.
Став на задние лапки, она передними начала скрести дверь, вытягивая все свое длинное тело, и жалобно повизгивала, желая дать понять страшному человеку, что ей необходимо выйти.
Но дверь была заперта, а человек не обращал на нее никакого внимания.
Мульфа повернула свою голову в сторону профессора и столько эмоциональной силы было в этом умоляющем взгляде больших карих глаз ее, что профессор невольно оторвал свой взор от аппарата и взглянул на Мульфу.
Большая, мутно-желтая слеза скатилась с правого глаза Мульфы и запуталась в черной шерсти ее щеки.
Люди не понимали ее.
Она хотела выйти.
Но, как только глаза ее встретились с глазами профессора, с Мульфой произошло нечто странное и необъяснимое.
Почти судорожно задрав морду кверху, так, как задирают ее собаки на пустую, холодную поверхность луны, Мульфа завыла безумным и протяжно вибрирующим воем.
Потом, как бы отгоняя от себя грядущий ужас небытия, она встряхнула головой с такой силой, что длинные уши ее хлопнули друг о друга над затылком и, отскочив от дверей в середину комнаты, завертелась, как одержимая, на одном месте.
Звездочетов быстро отошел от аппарата и, не спуская своих глаз с собаки, но не будучи в состоянии поймать ее взгляда, подошел к ней.
Мульфа завизжала и метнулась в сторону.
Она бросалась из угла в угол, как бешеная, повизгивая совсем не собачьим голосом и трясясь всем телом, как в лихорадке.
Профессор, теряя свои последние силы, тяжело дыша и опрокидывая по дороге стулья, метался вслед за нею по комнате в надежде как-нибудь поймать ее.
Наконец ему удалось загнать Мульфу в темный угол комнаты, справа от клубка, изображавшего мозг, в узкую щель между книжным шкафом и стеною.
Мульфа, не переставая дрожать, забилась в этот угол и внезапно поняла всем своим существом, что больше ей из этого угла уже не выбраться наружу.
Сердце ее галопировало в груди, носик совершенно высох и стал горячим, глаза подернулись пленкой загноившихся слез.
На нее надвигался неизвестный, неоформленный космический ужас.
Понять значение этого ужаса Мульфа не могла. Она только инстинктом угадывала небывалую опасность, которой должна была подвергнуться.
А страшный человек, со взглядом таинственно холодной и пустой лунной равнины, приближался…
Профессор уже был настолько близко, что его протянутая рука могла бы достать Мульфу.
Ее черное тело слилось с чернотою угла и профессор мог только смутно различить его контуры.