Страница 10 из 24
— Но ведь полстакана крови, сударыня, полстакана крови при каждом испражнении, — обидчиво волновался раскрасневшийся старичок.
— Н — да, — покачал головою прокурор, подумав про себя: «Какое, однако счастье, что я не женщина и геморроем не страдаю».
— А чем вы страдать изволите? — как раз в это время спросил его старичок.
Прокурор ответил неохотно.
— Да, в сущности говоря, пустяки. Так. Камни.
— В печени-с?
Досадуя, что его болезнь может послужить старичку на утешение, прокурор сделал вид, что не слыхал вопроса.
Однако старичок сам поставил диагноз.
— О, — воскликнул он, — это тоже номер, доложу я вам! У одного тенора моего хора, по фамилии Казай-Веселовский, тоже были эти камни-то самые. Ну так он во время прохождения их через что-то там, не могу вам сказать дословно, — помер, не моргнув даже глазом.
— Ну, положим, смертельный исход от этой болезни чрезвычайно редок. Статистика смертности от геморроя гораздо выше, — строго сказал прокурор.
— И то и другое хорошо, — примирительно сказала дама и, враждебно поглядывая в сторону барышень, добавила: — Вот из здесь присутствующих, кажется, только эти милые барышни достаточно здоровы, чтобы сорить деньгами по кабинетам профессоров.
— Это вы уж совершенно напрасно так говорите, — горько сказала одна из барышень, перебивая свою сестру, хотевшую что-то сказать раньше. — Я действительно ничем не больна, я только сопровождаю сестру, но у сестры моей очень тяжелая болезнь…
Все головы повернулись в сторону говорившей.
— У нее, — продолжала барышня, — язва в двенадцатиперстной кишке — и это ужасно.
— А какие симптомы, позвольте полюбопытствовать? — спросил старичок.
— Страшные боли под ложечкой после приема пищи и к вечеру, тухлая отрыжка и очень неприятный запах изо рта.
— Н-да-с, — сказал прокурор и подумал: «Однако малинка-то не очень хороша».
Желая ослабить впечатление, произведенное рассказом сестры больной, старичок-регент, самолюбиво обижавшийся всякий раз за свою болезнь, сказал:
— Запах изо рта — это, можно сказать, ничего… Взял мятную лепешку и пососал. А вот от запаха в ногах-с как прикажете избавиться?! Мята не перешибет-с! А я страдаю и этим! Вот видите. Говорят, все связано с геморроем и недостаточным уходом за пищеварением. Но это сущий вздор! Самому профессору я не постесняюсь это сказать. Помилуйте: уж я ли не слежу за своим пищеварением?!
Старичок достал из бокового кармана записную книжечку и продолжал:
— Почти каждый день промывательное. Вот здесь у меня все записано. День, число и даже час, когда я самостоятельно испражнялся, а когда с помощью клизмы-с…
Дама, казалось, была поражена такой аккуратностью и, перебивая старичка, воскликнула:
— Вот это я понимаю. Это в моем вкусе. Сразу видно порядочного человека. Мой муж тоже страдает несварением пищи, но необычайно халатен к себе. Надо будет ему обязательно сообщить о вашей системе. Это очень разумно.
— Помилуйте-с! — воскликнул польщенный старичок. — А то как же- с? Допустим, вы забыли, когда в последний раз изволили испражняться и с помощью чего-с… ан книжечка- то тут как тут! Взял, открыл и посмотрел. Очень удобно, всегда при себе и… — старичок не успел окончить.
Двери из кабинета с шумом распахнулась и на пороге гостиной показалась высокая, белая фигура плотно сомкнувшего челюсти и насупившего брови профессора Звездочетова.
В глубине кабинета виднелась другая белая фигура сестры с опущенными вдоль халата руками, холодная, бесстрастная, волнующая своей замкнутостью, с кровавой эмблемой милосердия и любви на груди, как жертвенно пролитая кровь, пятнавшая эту высокую, белую грудь.
Сердца всех болезненно сжались и забились.
Дама заволновалась, споткнулась, вставая, о скатерть стола, уронила на пол свой ридикюль, который старичок кинулся поднимать, а прокурор сделал вид, что хотел это сделать, но, к сожалению, опоздал.
— Пожалуйте, — сказал профессор, не меняя выражения лица и, пропустив больную вперед, вошел за ней следом в кабинет, плотно закрыв за собою двери.
XII
И тут и там была жизнь.
Больные думали, что профессор исключительно заинтересован их желудками, половыми органами, язвами, и только и занят, в скучном течении своей жизни, вечными мыслями о них.
А о том, что только что произошло в строгом кабинете с расставленными по порядку на стеклянных полочках бесчисленными рядами блестящих инструментов и жалующимся на вечный холод ледяной космической ночи белым черепом на письменном столе, могли ли они догадываться? Смели ли они думать об этом?
И профессор механически и зло срывал с них, этих удивительно одинаковых и ошеломляюще-различных друг от друга людей, их бутафорские костюмы, обнажая гнилое, почти разлагающееся мясо, совершенно обезличивая их и даже путая, кто из них регент, а кто кровоточивая дама, кто барышня в шелковой юбке, а кто прокурор, делая между ними только одно, — пугающее их и успокаивающее его различие — на основании диагноза обнаруживаемых болезней. Вот это — дисменорея[7], это — геморрой, а это ulcus duodeni[8] — и все.
А до них самих, до всего остального, ему не было совершенно никакого дела.
Но и тут и там была жизнь.
Никем не познаваемая, непонятная никому, но тем не менее жизнь, за которую все они дрожали и о возможной потере которой заранее, со смертельным ужасом, скорбели. Каждый жил сам по себе, не вникая в жизнь другого, только во сне соприкасаясь с нею.
И пока профессор целых пять минут убеждал даму снять корсет, так как через корсет он ее выслушать не может, старичок-регент в гостиной мучился одним для всех ожидавших своей очереди больных вопросом:
«Однако, интересно, что он ей скажет? А вдруг — приговор?»
Когда, наконец, дама вышла из кабинета, в кабинет вошел, солидно откашлявшись, как оказалось, с грациозной легкостью изменивший своему принципу, губернский прокурор, старичок подлетел к даме и с захлестнувшим его всего волнением спросил дрогнувшим голосом, пугливым шепотом, будто речь шла о страшной и исключительной тайне:
— Ну, что?
— Представьте, он запретил мне носить корсет, — полувозмущенно, полууничтоженно воскликнула дама и, высоко подняв плечи, важно направилась к выходу.
— Однако, это все до того таинственно и страшно, сударыньки вы мои, — обратился старичок к барышням, — что вы уж уважьте пожилого человека: идите-ка после господина прокурора вы… А я ужо подожду маленечко… Так сказать, пока не каплет… хе-хе…
Прокурор сидел у профессора долго.
Когда он вышел, а вошли барышни, лицо его сияло внутренней радостью и торжеством.
— Ну, слава богу, — счастливым голосом сказал он. — Никакой операции не нужно. Говорит — все пройдет само собой. Необходима только диета, прогулки, Виши.
— Куда-с это — выше? — не понял старичок, у которого от волнения вспотели даже руки.
Прокурор улыбнулся.
— Виши. Ударение на последнем слоге и оба «и». Это целебная вода такая. Приятно, однако, оставаться, — подал он на радостях даже свою руку старичку-регенту, неприятно поморщившись при ощущении влажности пожатой руки.
Барышень старичок не смог уже расспросить ни о чем.
Увы! Настала, наконец, и его очередь.
И когда он вышел из кабинета профессора, в его глазах стояли детские слезы тяжелой обиды и непоправимой печали.
Профессор определил его болезнь… безнадежной.
Оперировать было невозможно — сердце никуда не годилось. Но не об этом даже скорбел в настоящую минуту старенький регент.
В его взгляде, которым он окинул пустую гостиную, можно было прочесть сожаление, что ему некому уже рассказать об этом.
Когда профессор, отпустив господина Пьянчанинова, убедился, что в гостиной больных больше нет, он, вернувшись в кабинет, затворил двери за собой на ключ.
7
…дисменорея — Патологический процесс, выражающийся сильными болями при менструации и другими симптомами.
8
Ulcus duodeni — Язва двенадцатиперстной кишки (лат.). C.57. Aut Caesar, aut nihil — «Или Цезарь, или ничто» (лат.).