Страница 17 из 23
Они забились в угол и о чем-то горячо рассуждали и спорили.
– Пожалуй, только мы оттуда ничего не увидим, – говорила Надя.
– Ну вот еще! Я же знаю: отлично все увидим! Пойдем, попробуем! – убеждала Леля.
– Хорошо, пойдем.
И, взявшись за руки, они выскользнули в балконную дверь и крепко ее за собой притворили.
– Куда вы? – закричала я, оставшись одна. – Пустите меня! И я хочу с вами… Пустите! Мне одной скучно!.. Отворите!.. – отчаянно заревела я, дергая ручку дверей вверх и вниз.
– Ах, ты противная девчонка! – вскричала Леля, быстро приотворив дверь. – Не кричи! Пошла вон, слышишь?..
– Не пойду! Я тоже с вами хочу!.. Куда вы идете?
– Пусти ее, Леля: пускай идет с нами, – сказала Надя. – Я ее подержу… Иди, Вера.
– Да как же она пойдет с нами? Она ведь свалится.
– Не свалится. А если бы и упала – не беда! Здесь невысоко.
И тетя Надя продернула меня в дверь.
Был уже вечер; тихая теплая облачная ночь, полная запахом цветов, резеды и душистого горошку, которые цвели в палисаднике. Свет от окон ложился яркими полосами на гряды и кусты; только крайнее, угловое окно маминой спальни светилось тускло. Сердце во мне замирало: мне было и весело, и страшно чего-то: я угадывала, что мы сейчас что-то такое особенное сделаем, – но что именно? Я сгорала любопытством и ожиданием.
– Кто пойдет первый? – шепотом спросила Елена.
– Все равно. Хочешь, я?..
– Нет! Лучше меня пусти вперед! – бойко вызвалась сестра.
– Хорошо, иди!
– Да куда это? – спросила я, вся замирая.
– Молчи! – прикрикнула Леля.
Она подошла к крыльцу, шедшему вдоль стены, и, не спускаясь на ступеньки, держась за карниз и подоконники, к стене лицом, осторожно пошла вдоль по узенькому выступу, шедшему вокруг нижнего этажа дома. Подобравшись под окошко спальной, она остановилась, вглядываясь в стекла.
– Что? Видишь что-нибудь? – шепнула ей издали Надя.
– Вижу! Все вижу. Иди скорей!
– Ты лучше оставайся, – сказала мне Надя, – постой здесь, а то еще упадешь.
– Нет, нет. Не упаду. Я тоже хочу посмотреть!..
Надя отправилась вслед за сестрой по карнизу, а я за ней шаг за шагом, с бьющимся от волнения сердцем. До земли было не более двух аршин, но я уверена, что будь подо мною бездонная пропасть, я бы точно так же отправилась за ними.
Ветки кустарника били меня по ногам, задевали по лицу, цеплялись за платье и волосы. Я не обращала ни на что внимания, глядя на Лелю, которая припала к стеклу лицом и, казалось, о нас и забыла… Это мамино окно мне представлялось чем-то волшебным: дойти бы только, – взглянуть, – а там будь, что будет!..
И вот мы добираемся до заветных стекол, – добрались! Я припадаю к ним, жадно смотрю… но ничего не различаю в большой, сумрачной комнате.
Надя с Лелей перешептываются:
– Вон видишь там, на диване, белое!? Видишь?..
– Да это просто две подушки кто-то положил.
– Как же, просто!.. А между подушками-то он и лежит, ребенок!.. Я сейчас его видела: бабочка его открывала.
– Где? Где?.. Покажите мне его! – умоляла я.
Вдруг в комнате произошло движение: все ярче там осветилось, кроме кровати, на которой, я знала, лежала мама. Я ясно увидела на диване что-то белое и впилась в это глазами, надеясь увидать своего маленького брата.
– Ай! – вдруг вскрикнула Леля. – Маменька нам грозит!
В самом деле я увидала над подушками руку в белом рукаве, медленно грозившую нам пальцем. В ту же минуту тетя Катя быстро подошла к окну, вглядываясь в наши лица. Черные брови ее были нахмурены, но она улыбалась… Погрозив нам, она пошла к дверям.
– Убежим! – закричала Леля и спрыгнула в кусты; за нею и Надя, и уж не знаю, которая из них меня толкнула, только я сорвалась с карниза и покатилась в траву…
Испуганная падением, я перепугалась еще больше, услышав на балконе тетин сердитый голос:
– Идите сюда, шалуньи! Вот мама велела надрать вам уши и сейчас отправить к мисс Джефферс.
Раздался визг: я поняла, что Леля попалась тете Кате, и хотя очень хорошо знала, что в этом ровно ничего нет страшного, но вскочила, будто бы за мною кто-нибудь гнался, шмыгнула в калитку палисадника, оттуда за ворота, спрыгнула в неглубокую, сухую канавку и забилась под мостик.
Не пролежала я там и минуты, как услышала невдалеке стук колес и обомлела, вспомнив, что каждый въезжавший в ворота должен был проехать по этому мостику.
Мне вмиг представилось, что мостик должен непременно провалиться, и экипаж с лошадьми задавить меня… Я хотела закричать, хотела выскочить и убежать, но, слава Богу! – не успела сделать ни того, ни другого, как над моей головой уже раздался оглушительный топот, стук и гром, из щелей посыпался на меня сор и пыль, и дедушка благополучно проехал к крыльцу дачи. Успей только я исполнить свое намерение, – лошади могли бы испугаться, и Бог весть какое несчастье случилось бы из-за моей глупости!
Бледная, грязная, кашляя от пыли, вылезла я из-под канавного мостика и тихонько побрела в дом.
Там, за общей суетой, никто меня не хватился; няня одна, раздевая меня после чаю, удивилась, где я могла так перепачкаться?.. Но я ей побоялась рассказать в чем дело, и так никто много лет не знал, каким происшествием ознаменовался для меня день рождения брата Леонида.
Последний месяц на даче не был так весел для меня как начало лета. Роща наша очень изменилась: поредела, опустела и наводила скуку шуршанием желтых листьев под ногами и завыванием ветра в деревьях. Еще в солнечные дни она была красива, вся пестрая, с яркими гроздьями калины и рябины, выглядывавшими из-за кое-где уцелевшей, темной зелени и с красивыми шишками шиповника, из которого я любила низать коралловые ожерелья. Но дожди стали перепадать все чаще и чаще, а в серые, ненастные дни, куда как скучно смотрела наша дача!.. Раз я очень обрадовалась: у мамы, плохо поправлявшийся после болезни, затопили печку и нас позвали смотреть, как купают братца. Я была в большой дружбе с его кормилицей Ольгой, – высокой, здоровой бабой, которая так смешно говорила: совсем по деревенски. Раз или два она дала мне подержать укутанного в одеяльце Лиду, чем я очень была довольна; но теперь, увидав его в первый раз прикрытого только одной мокрой пеленочкой, какой он лежал красный да крошечный, – я даже испугалась! Мне все казалось, что Ольга его нечаянно утопит; что он, бедненький, захлебнется, и с тех пор я долго боялась брать его на руки.
Вскоре мы переехали в город. Я была рада вернуться в наш большой дом, увидать снова бульвар наш, хотя и он показался мне очень некрасивым и пыльным. Когда мы уезжали, из-за зелени его возвышался только купол собора да колокольня; а теперь он весь был сквозной, так что даже не закрывал проходивших по аллеям людей.
Эта осень ознаменовалась тем, что меня начали гораздо больше и серьезнее занимать уроками. Не только Антония, но и мисс Джефферс перешла от наглядного обучения к английскому букварю. До этого времени она со мной еще не занималась грамотой, а только разговором и обучением слов, за которое она бралась очень оригинально. Усадив меня рядом с собою, она начинала с того, что перекашивала еще больше свои и без того косые глаза, из которых один был карий, а другой – зеленый, и, тыкая пальцем в разные предметы, нараспев восклицала:
– О! – Book… О! – Flower… О! – Chair… О! – Table… [Книга! Цветок! Стул! Стол! – англ.] – и так далее, пока не перебирала всего, что было в комнате, с трудом заставляя меня повторять вслед за нею.
Ее длинная, безобразная фигура и мерные, заунывные восклицания до того меня смешили, что я с трудом могла воздерживаться от смеха…
Тем не менее «мисс», как называли ее все в доме, добилась того, что менее чем в два года мы с сестрой совершенно свободно говорили с ней и между собою на ее родном языке.
Новая зима
– Со снегом поздравляю вас! – разбудила нас утром няня. – С первым снежком – заячьим следком!.. Вставайте-ка скорее: поедем в санках кататься.