Клеопатра

– Только не я! – горячо воскликнула Барина.

– Я часто слышала об этом от дяди. Антоний и Клеопатра страстно любили друг друга. Никогда стрела Амура не проникала так глубоко в сердца двух любовников. Но нужно было избавить государство от кровопролития и гражданской войны. Антоний решил заключить союз с соперником и в залог искренности примирения согласился предложить руку Октавии, только что потерявшей своего первого супруга. Руку, но не сердце, потому что сердце его уже принадлежало царице Египта. И если Антоний изменил супруге, которую навязала ему государственная необходимость, то этим самым сохранил верность другой, имевшей больше прав на него. И если Клеопатра не захотела бросить Антония, которому клялась в вечной любви, то она была права, тысячу раз права! На мой взгляд Клеопатра, что бы ни говорила об этом моя мать, – была и есть истинная супруга Антония перед бессмертными богами, а та, другая, хотя при ее браке были соблюдены все обряды, все пункты, все формальности, только разлучница, не имевшая никакого права расторгать союз, которому боги радуются. Как бы ни сердились люди и, прости меня, матушка, добродетельные матроны.

При этих словах Береника, слушавшая свою пылкую дочь с краской на лице, перебила ее, сказав боязливым, но настойчивым тоном:

– Я знаю, что теперь принято говорить, будто Клеопатра – законная супруга Антония в глазах египтян и по их обычаю; знаю, что вы оба несогласны со мной. Но ведь Клеопатра гречанка, стало быть… Вечные боги!.. Можно ее пожалеть; но брак – святое дело, и я не могу сказать ничего против Октавии. Она воспитывает и лелеет детей неверного мужа от его первого брака с Фульвией, а ведь, в сущности, какое ей до них дело? А как она старается уладить все, что может повредить ему, ему, который сделался ее врагом. Вряд ли какая-нибудь женщина в Александрии горячее, чем я, молит богов о победе Клеопатры и ее друга над Октавианом. Его холодный рассудок, как бы ни восхищался им брат, претит мне. Но когда я гляжу на портрет Октавии, на это чудное, прекрасное, целомудренное, истинно благородное лицо, на это зеркало женской непорочности…

– Можешь на него радоваться, – перебил Архибий, слегка прикасаясь к ее руке, – только тебе бы следовало повесить этот портрет где-нибудь в другом месте и сообщать твое мнение об Октавии брату и такому надежному другу, как я. Если мы победим, тогда, пожалуй, если же нет… однако, вестник что-то замешкался…

Барина снова попросила его воспользоваться свободным временем и рассказать о царице. Она только однажды имела счастье обратить на себя ее внимание, именно на празднике Адониса. Клеопатра подошла к ней и поблагодарила за пение. Она сказала всего несколько слов, но таким голосом, который проник в сердце Барины и точно приковал ее к царице невидимыми нитями. При этом их взоры встретились, и в первую минуту Барине захотелось прикоснуться губами хотя бы к краю платья своей царственной собеседницы, но тут же ею овладело такое чувство, будто из прекраснейшего цветка показалось жало ядовитой змеи…

Тут Архибий перебил ее, заметив, что, насколько он припоминает, Антоний подошел к ней после пения вместе с царицей и что Клеопатре не чужды женские слабости.

– Ревность? – с удивлением спросила Барина. – Я никогда не доходила до такого тщеславия, чтобы вообразить что-нибудь подобное! Я подумала только, что Алексас, брат Филострата, настроил ее против меня. Он ненавидит меня так же, как и мой бывший муж, потому что я… Но все это так низко и отвратительно, что я не хочу портить себе хорошую минуту. Как бы то ни было, мое подозрение, что Алексас очернил меня перед царицей, не лишено основания. Он хитер, как и его брат, и, вкравшись в милость Антония, имеет возможность часто встречаться с Клеопатрой. Он отправился вместе с ними на войну.

– Я слишком поздно узнал об этом, притом же я ничего не значу в сравнении с Антонием, – заметил Архибий.

– Но мне-то естественно беспокоиться, что царица вооружена против меня. Во всяком случае, я заметила в ее взгляде что-то враждебное, что оттолкнуло меня от нее, хотя сначала я стремилась к ней всем сердцем.

– И если бы другой не вмешался между вами, – прибавил Архибий, – ты бы уже не могла расстаться с ней!.. Когда я в первый раз увидел ее, я сам был еще ребенком, а ей, как я уже сказал, было восемь лет.

Барина благодарно кивнула ему головой, принесла матери веретено, подлила воды в кружку с вином и сначала спокойно расположилась на подушках, потом приподнялась и вся превратилась в слух, опершись локтями на колени и положив подбородок на руки.

– Вы знаете мой загородный дом в Канопе? – начал Архибий. – Сначала это был летний дворец царской фамилии. С тех пор, как мы в нем поселились, там почти все осталось по-старому. Даже сад не изменился. Он был полон тенистыми старыми деревьями. Придворный врач Олимп выбрал этот уголок для царских детей, порученных попечениям моего отца. В Александрии в то время было неспокойно, так как Рим уже тяготел над нами, как злой рок, хотя еще не признавал завещания, в котором злополучный Александр[29] отказывал ему Египет, точно какое-нибудь поместье или раба.

Царем Египта был в то время довольно ничтожный человек, величавший себя «Новым Дионисом», и с довольно сомнительными правами на престол. Вы знаете, что народ прозвал его «Флейтистом». Действительно, больше всего на свете любил он музыку и сам играл на различных инструментах, и притом одинаково скверно на всех. Как питух, он оправдывал и другое свое прозвище. Остаться трезвым на празднике Диониса, земным воплощением которого он считал себя, значило нажить себе смертельного врага.

Жена Флейтиста, царица Тифена, и его старшая дочь, носившая твое имя, Береника, отравляли ему жизнь. В сравнении с ними он был во всех отношениях достойный и добродетельный человек. Во что превратились герои и мудрые, благомыслящие правители дома Птолемеев! Все пороки, все страсти свили гнездо в их дворце!

Флейтист, отец Клеопатры, был далеко не из худших. Своим страстям он предавался без удержу, так как никто не научил его управлять ими. В случае опасности он не прочь был прибегнуть к убийству. Но все-таки у него было важное преимущество: он питал отвращение к разврату, верил в добродетель и величие. В детстве у него был хороший учитель. Кое-что из наставлений запало ему в душу, и вот он решил избавить от пагубного влияния матери, по крайней мере, своих любимых детей: двух младших дочерей.

Как я узнал впоследствии, он хотел доверить их воспитание всецело моему отцу. Но это оказалось невозможным. Греки могли обучать царских детей наукам, но за их религиозное воспитание египетские жрецы держались крепко. Врач Олимп – вы знаете этого почтенного старца – настаивал на том, что Клеопатра, не отличавшаяся крепким здоровьем, должна проводить зиму в Верхнем Египте, где небо всегда ясно, а лето – на морском берегу, в каком-нибудь тенистом саду. Такой сад имелся при летнем дворце подле Канопа, и на нем остановился выбор врача. Когда мои родители переехали туда, он был совершенно пуст, но приезд царевен ожидался в самом непродолжительном времени. Для зимнего местопребывания Олимп выбрал островок Филы на нубийской границе, так как там находился знаменитый храм Изиды, жрецы которого охотно взялись смотреть за царевнами.

Обо всем этом царица и знать не хотела, так как одна мысль провести лето вдали от Александрии, в каком-то захолустье под тропиком, внушала ей ужас. Итак, она предоставила мужу поступать как знает, да ей и самой хотелось избавиться от возни с детьми, так как позднее, после изгнания царя из Александрии, она ни разу к ним не заглянула. Правда, смерть почти не дала ей опомниться.

Ее старшая дочь и преемница, Береника, последовала ее примеру и не заботилась о сестрах. Я слышал позднее, что она разузнавала, как их воспитывают, и была очень довольна, что учителя не стараются возбудить в них жажду власти.

Братья ее воспитывались на Лохиасе под руководством нашего соотечественника Феодота и под присмотром опекуна Потина.

29

Имеется в виду побочный сын Птолемея X Александр II, утвержденный в 81 г. до н. э. римлянами египетским царем под именем Александра III.