Страница 20 из 22
Кадры кинохроники, снятой оператором Сергеем Гусевым во время обмена военнопленными, 27 сентября 1939 года, район в 8 километрах юго-восточнее Номон-Хан – Бурд-Обо
На левом фланге строя военнопленных – лейтенант Дмитрий Гусаров
Продолжает Константин Симонов: «…Κ тому времени, когда мы вернулись, церемония опроса и подсчета была закончена, и мимо нас промаршировали пленные.
Вначале прошли наши, их было человек восемьдесят. Во главе их шел одетый в синий танкистский комбинезон худой, черный, бородатый человек с печальными глазами и рукой на перевязи. Это, как мне сказали, был майор командир батальона нашей бронетанковой бригады. Его считали погибшим в одном из боев еще в июле. Но оказалось, что он в плену. Как старший по званию среди пленных, он вел колонну.[86]
Наши пленные молча прошли мимо нас и скрылись за поворотом дороги, уходившей к нашим позициям. Потом прошли японцы. Замыкая их колонну, ехали две открытые машины, в которых сидели раненые главным образом в ноги.
Дорога. По ней, замыкая колонну, едет последняя машина с японскими пленными. Она едет сначала мимо маленькой группы наших врачей и сестер, потом мимо группы наших командиров, руководивших передачей, потом мимо большой группы японских офицеров.
И вот на этом последнем куске дороги, под взглядами всех, кто стоит по сторонам ее, в кузове последней машины поднимается японец и демонстративно долго приветственно машет нашим врачам и сестрам перевязанной бинтом кистью.
Все стоят молча, наши и японцы, все это видят. А он, приподнявшись в кузове, все машет и машет рукой, машет долго, до тех пор, пока машина не скрывается за поворотом.
Кто был этот человек? Японский коммунист или просто человек, которому спасли жизнь наши врачи и который, несмотря ни на что, хотел выразить им последнюю благодарность? Что ждало этого человека там, в Японии: дисциплинарное взыскание или военный суд? Не знаю, но эта сцена до сих пор живет в моей памяти. Потом, вернувшись с Халхин-Гола, я написал об этом стихотворение «Самый храбрый», но мне не удалось выразить в нем все то, что было у меня на сердце, когда я видел эту сцену».[87]
Передача пленных происходила в два этапа. 27 сентября состоялся первый обмен, в ходе которого советской стороне были переданы 87 военнопленных, 25 из которых имели ранения. «Японцы передали нам наших пленных в очень плохом виде: переутомлены, оборваны, часть в одном нижнем белье и босиком». Взамен японцам были переданы 64 военнопленных (по национальности: японцев 54, баргут 10; по воинским званиям: офицеров 1, унтер-офицеров 3, ефрейторов 7, солдат 53), при этом 37 человек были переданы ранеными. «Все пленные переданы в хорошем состоянии и обмундированы в новое японское трофейное обмундирование».[88]
По мнению японской стороны, «русские хотели сначала увидеть, сколько пленных вернется», поэтому передали в первый день только 64 человека. Тем не менее в выявленных документах не имеется следов какого-либо конфликта советской и японской комиссий по этому вопросу. Еще 24 человека (20 японцев и 4 маньчжура) были переданы 29 сентября, советские наблюдатели доложили, что «они 20 человек японцев посадили на грузовики и увезли, а 4 человека манчжур оставили на месте передачи до темноты».[89] Таким образом в общей сложности 27 и 29 сентября 1939 года Квантунской армии было передано 88 человек военнопленных.
Примечания:
1. Таблица составлена на основании шифротелеграмм Жукова Ворошилову № 1602 от 28 сентября и № 1646 от 30 сентября 1939 г.[90] с уточнениями по другим источникам.
2. Так как некоторые военнопленные японцы служили в армии Маньчжоу-Го в качестве инструкторов, а баргуты и маньчжуры в японских частях в качестве переводчиков и водителей, разделить их по принадлежности к Армии Великой Японской империи и Маньчжурской Императорской Армии на основании имеющихся документов не представляется возможным.
Количество пленных, переданных ранеными, в источниках указывается по разному. Согласно первому донесению об обмене пленными, среди них было 25 человек раненых. Однако в отчете комиссии по опросу военнопленных указано, что при взятии в плен не смогли оказать сопротивление вследствие ранений 12 человек. В окончательной версии доклада 12 было исправлено на 13.[91] По-видимому, эти цифры (12–13 человек) относятся к числу тяжелораненых, что дополнительно подтверждается приведенным выше свидетельством рядового 71-го пехотного полка Морисита (15 раненых русских пленных, виденных им в хайларском госпитале) и Константина Симонова («человек двенадцать», доставленных одним самолетом).
Аналогичное расхождение наблюдается между данными противников в отношении числа раненых японских солдат, переданных советской стороной в ходе обмена. По японским данным раненых было не 37, но 50 человек, из которых трое в тот же день умерли. Такое расхождение в цифрах может быть объяснено тем, что составители советского отчета учли как раненых только тяжелораненых, доставленных самолетами, а японцы – всех военнослужащих, имевших ранения. Японские врачи признали, что пленных лечили хорошо, а некоторые предметы медицинского имущества, переданные с ранеными – например, шины – были по качеству исполнения лучше японских.[92]
Таким образом, к 16.00 27 сентября советские и монгольские военнопленные были возвращены. Часом ранее, в тот момент, когда у Номон-Хан – Бурд-Обо еще продолжался опрос бывших пленных, командование 1-й Армейской Группы затребовало у Москвы инструкций по порядку обращения с возвратившимися. В шифротелеграмме выражалось опасение, что «в числе возвращающихся пленных японцы могут подсунуть белогвардейцев и возможно часть наших пленных будет ими завербована» и предлагалось в свои части их не возвращать, провести опознание и собрать компрометирующие материалы.[93] Не следует считать это параноидальной шпиономанией – с японскими и маньчжурскими военнопленными также проводилсь соответствующая работа. Оставление японских военнопленных для разведывательной подготовки можно считать документально подтвержденным – в расчете количества японских пленных, оставшихся после обмена «один на один» указано, что подготовленных для разведывательной работы по состоянию на вечер 27 сентября имелось 22 человека, находились они в Улан-Баторе.[94]Еще 10 человек были отправлены в Москву, однако известные документы не дают ответа на вопрос – с какой целью.
86
Идентифицируется как майор Владимир Стрекалов, командир 247-го автобронебатальона 7-й мотобронебригады.
87
Симонов К.М. Далеко на Востоке. Советский писатель, М., 1969, стр. 107–108.
88
В донесении Жукова Ворошилову (Шифротелеграмма № 1602 от 28 сентября, РГВА ф.37977 оп.1 д.78 л.47) указано 88 человек, в том числе из состава частей РККА: командноначальствующего состава 8 человек, младшего командного состава 6 человек, красноармейцев 64 человека, всего 78; цириков МИРА— 10 человек. Сопоставление этих цифр со списками, подготовленными комиссией по опросу пленных, показывает 77 фамилий бойцов и командиров РККА – в том числе: командно-начальствующего состава 8 человек, младшего командного состава 13 человек, красноармейцев 56 человек. За отсутствием «первичного» списка, составленного 27 сентября, установить причины расхождений не представляется возможным. Ошибочность указанных в шифротелеграмме № 1602 цифр подтверждается японскими данными, согласно которым было передано 87 человек бывших военнопленных.
89
РГВА ф.37977 оп.1 д.78 л.58–61. По опубликованным в литературе японским данным второй обмен пленными состоялся 28 сентября.
90
РГВА ф.37977 оп.1 д.78 л.47–49, 58–61; входящие номера шифротелеграмм по нумерации шифровального отдела НКО М» 28950/ш и 29177/ш соответственно.
91
РГВА ф.9 оп.36 д.3541 л.230; ф.37977 оп.1 д.78 л.47.
92
Coox, Alvin D. Nomonhan. Japan Against Russia. Stanford University Press, Stanford, California, 1990, p. 931.
93
РГВА ф.37977 оп.1 д.78 л.46.
94
РГВА ф.32113 оп.1 д.294 л.63, пометки на обороте листа и РГВА ф.37977 оп.1 д.78 л.47–49.