Страница 9 из 16
Тот от боли аж вскрикнул!
– Да я же любя, Константин! – засмеялась она, роняя несчастного Нарцисса на каменные ступени (впрочем, опять оглянулась!).
– В Венецию очень хочется… – вдруг признался подросток.
– Вспоминай меня иногда по утрам, вечерам и ночам! – попросила она, льня губами к его губам.
И опять он вскрикнул от боли, она же – опять рассмеялась и, подхватив чемодан, с разбегу запрыгнула в пробегающий мимо синий троллейбус…
54 …Спустя время Луиза уже проходила тщательный таможенный досмотр в столичном аэропорту.
Плешивый, безбровый, бесцветный, безрадостный, долговязый и тощий таможенник в ранге младшего офицера в двадцать четвертый раз бестолково потрошил ее маленький чемодан цвета бордо.
Он, похоже, чего-то упорно искал.
Он и сам не знал, чего он искал – но искал!
Уже и по радио объявили: «Все, наконец-то заканчивается посадка на рейс Москва – Венеция!» – а он все не оставлял поиска.
Луиза, зевая, прижалась тыльной стороной своего правого бедра – к тыльной же стороне левого бедра офицера.
– Говорят, посадка заканчивается, – как бы походя заметила она.
Офицер, на минуточку, сделался красным, как рак после варки.
Не поднимая головы, он чего-то промямлил, типа: без нас не улетят.
Понятно, он был не в себе: в кои-то веки женщина (и какая!) прижалась к нему, вдруг, бедром (и каким!)!
– А разве вы тоже летите? – как бы вскользь поинтересовалась Луиза.
– Вообще-то я при исполнении, – не поднимая стыдливых глаз, признался таможенник.
– Жаль, – разочарованно вздохнула Луиза, – а то я уже размечталась, как мы побалдеем в Венеции!
Служитель таможни поднял на нее глаза цвета собачьей блевотины и недоверчиво переспросил: «Мы?»
– А ты, что ли, не рад, дурачок? – удивилась она.
– Рад! – коротко доложил младший офицер, запирая таможню…
55 …Полет до Венеции проходил в разреженном пространстве, на высоте десять тысяч метров.
Под самолетом проплывали стада кучерявых облаков.
Моль, Дрянь и Изменник Родины, как ласково обозвала Луиза бывшего таможенника, крепко держал ее за руку.
Он так ее, бедный, держал, – как будто боялся ее потерять!
Она же, перекрывая вопли моторов, орала ему на ухо всякие ласковые слова усыпляющего свойства.
Офицер под сурдинку размяк и уснул.
Тут-то она и достала с груди медальон в виде жабы из перламутра (подарок Отца!) и негромко скомандовала:
– Фас!
Жаба вмиг ожила и скоренько перескочила с Луизы на Моль и вонзила в него свой язык формы штопора для открывания пробок (откуда у жабы язык формы штопора – точно загадка!).
Удар пришелся точь-в-точь по сонной артерии.
Моль с жизнью расстался – даже не пикнул.
Облизнувшись, Луиза жадно припала губами к артерии бедного таможенника…
Из жития Луизы, неверной суженой Джорджа…
56 …Юная и прелестная жена Джорджа родилась в 1321 году на Юге Франции, в местечке Памье, что по соседству с Тулузой.
И по прошествии лет и столетий Луиза любила вспоминать ни с чем не сравнимый покой и уют материнского чрева и поистине ослепляющую резь в глазах при появлении на свет.
Между тем в душном и мрачном каземате святой инквизиции света, по определению, быть не могло – так что правильнее говорить, что одна из величайших колдуний всех времен и народов явилась однажды миру в слабом мерцании фитилька, едва тлеющего в топленом сале зверски забитой свиньи.
И, конечно же, она никогда не забывала самых первых слов, которыми встретил ее этот наш мир: сожечь эту ведьму!
(Возможно, впрямую сие к нашему повествованию и не относится, но года не проходило, чтобы Луиза в день своего рождения не навестила в аду обладателя того ледяного голоса, коим было произнесено «сожечь эту ведьму!» – папу Иоанна ХХII, и самолично бы не подкинула дровишек в вечный костер, на котором тот жутко горел!)
Луизу растила грязная шлюха Мадлен, которой младенца подкинули на рассвете.
После под пыткой Мадлен признавалась:
– Только я, значит, поутру отправилась с кринкой за молоком и только я, значит, приотворила входную, скрипучую дверь, как сразу за пыльным порогом и обнаружила кроху!
У нее у самой, с дикими воплями припоминала она, было сорок своих детей от сорока проходимцев (по-любому получалось, Луиза была сорок первым ребенком!).
– Но тогда поутру, – визжала старая шлюха, обутая в испанский сапожок, – я подумала, мол, один черт, где сорок – там сорок один!
(К слову, по тем временам за одно упоминание черта полагался костер – однако сожжение Мадлен почему-то заменили жизнью.
Сам папа Иоанн ХХII сформулировал приговор, дословно: «Казнить еретичку медленным угасанием путем бездарного доживания!»
Самые бывалые члены суда были шокированы изощренной жесткостью папиного решения!)
Крошка-ведьма, уместно сказать, росла в тесноте, но зато не в обиде.
Обижаться она не умела, а когда было надо – сама обижала.
В три года Луиза выглядела на восемнадцать, так что Мадлен со спокойной душой отвела ее на Панель.
Панель в Памье, в те еще времена, располагалась у старой мельницы дядюшки Ришелье (предка и прямого родственника того самого знаменитого Ришелье!).
Это спустя пятьсот лет, то ли в 1798 году, или в 1801-м, свидетельства расходятся, Панель передислоцировали к западной стене городской ратуши, а тогда, в преддверии Эпохи Возрождения, там, по традиции, кучковались картежники, кидалы, карманники, мелкие аферисты, пропойцы и курильщики опиума, да потная, обглоданная вшами солдатня, промышляющая войной.
Понятно, им всем после ратных трудов хотелось чего-то еще – мягкого и податливого!
И все мы желаем чего-то еще – вот что нас губит и украшает!..
На Панели все знали Мадлен, и Мадлен, естественно, знала всех вместе и каждого в отдельности.
И вообще, она, стоит заметить, пользовалась тут непререкаемым авторитетом.
Так что в смысле протекции Луиза могла не волноваться: начинала она не с нуля, и все были хорошо осведомлены, чья она и откуда.
Ей не пришлось бороться за место под солнцем – оно ей фактически было обеспечено: место, клиентура, фирменный знак (сердечко, пронзенное множеством стрел, которым Мадлен одарила приемную дочь!).
Родную свою биомамашу Кураж, выражаясь по-современному, Луиза, естественно, помнить не могла: несчастную женщину подло стащили за волосы с родильного одра и тут же сожгли на костре, под ликующее улюлюканье быдла.
С папашей зато она познакомилась позже, и там же, на той же Панели.
Однажды он к ней подошел и представился…
57 …Впрочем, чтобы быть точным, прохожий и не представлялся, но грязно прошамкал беззубым, безгубым ртом:
– Что ли, пройдемте, дочурка!
От придурка несносно несло подземельем, помойкой, пороком и тихой тоской.
Луиза в ответ окатила прохожего взглядом, полным презрения, впрочем, отметив, что он не рослый, не ладный, не мощный, не стильный, не молодой и не старый, не добрый, не злой, бездарный, бесцветный – он то есть вообще никакой!
Первое чувство – обманчиво!
Второе – хотя и приближает нас к истине, но тоже не гарантирует!..
То же самое можно сказать и про третье, четвертое, пятое и шестое чувства (при условии, что таковые существуют!).
При встречах с чертями – особенно…
Луиза надменно зевнула и отвернулась.
– Валите, папаша, а то позову сутенера, – спокойно процедила она сквозь зубы.
– Возлюбленная дочь! – послышался голос, щекочущий мозг.
Она в изумлении обернулась и увидела перед собой рослого, ладного, сильного, стильного, молодого и старого одновременно, яркого, милого во всех отношениях и удивительного мужчину.