Страница 11 из 29
Было это привидение и неожиданное, и страшное, и необъяснимое — все, как быть полагается, но облик его был совсем в привиденческом быту небывалый. Скажу прямо: привидение это было — жестянка из-под керосина.
— Возвращаюсь я вечером домой, — начинала писательница свой жуткий рассказ, — звоню. Открывает двери лакей. Передняя у меня довольно элегантная, поэтому то, что я увидела между вешалкой и зеркалом на ковре, очень меня удивило: там у стены стояла большая жестянка из-под керосина. Я даже рассердилась:
— Это еще что за мерзость? Зачем это здесь?
Лакей смотрит на меня в недоумении.
— Что, — говорит, — прикажете?
— Как что прикажу? Зачем вы сюда эту гадость поставили?
Он смотрит по направлению моего взгляда, потом снова на меня, т лицо его выражает полнейшее недоумение.
— Да что вы, не видите, что ли?
Он совсем растерялся.
— Господи, да что с вами, я не понимаю! Уберите наконец эту жестянку! Вот, вот, вот эту самую, я о ней говорю!
И сердито толкнула ногой и — о ужас! Нога прошла через жестянку так свободно, как будто это был туман над ручьем, и стукнулась о стену.
Тут уж и я выпучила глаза.
Что за притча?
Однако, нужно было спасать свой престиж перед лакеем. Еще подумает — подвыпила барыня в гостях.
Взяла себя в руки.
— Ничего, — говорю, — пустяки… Можете идти!
А сама боком-боком, да в дверь.
Почему явилось мне это странное привидение, что оно мне предвещало, о чем предупреждало — не знаю. Потом отнесла я это видение к забастовке, когда электричество погасло и нужно было покупать керосин…
Рассказывать она об этой история не любила. И я ее вполне понимаю. Если к какому-нибудь почтовому чиновнику являются и Асаргадон, и Жанна д'Арк, и Иоанн Грозный, так и к писательнице могло бы явиться что-нибудь поинтеллигентнее, чем банка из-под керосина.
Не правда ли?
Тэффи. Фрау Фиш
(Берлинский случай)
У дверей пансиона фрау Фиш остановился плотный человек в широком английском пальто, почитал дощечку и позвонил.
Фрау Фиш открыла сама.
— Я бы хотел получить небольшую комнату за небольшую плату, — робко сказал гость.
Фрау Фиш посмотрела на его широкое калмыцкое лицо, раскосые глаза, жиденькую прямоволосую бороденку и ответила:
— Небольшая комната есть, но за большую плату.
Гость ей не понравился. Во-первых, выражение лица у него было робкое, что в глазах немецких хозяек обличает безденежье, во-вторых, вместо багажа у него был кулечек в рогожке, что уже явно утверждало предположение.
— Я согласен, — сказал гость и кротко улыбнулся.
Хозяйка повернулась и повела его в коридор.
— Вот комната!
Комната была маленькая, полутемная, без печки.
— Тысяча марок в день. Без пансиона.
— Это чудесно! — кротко радовался гость. — Мне именно удобно без пансиона.
— Да, но я не хочу отдавать ее без пансиона. Я хочу отдать ее с пансионом за две тысячи марок.
— Тем лучше! У меня ведь очень маленькие потребности: горсточка риса в день, иногда яблоко.
— Раз у вас специальный стол, это будет стоить дороже. Тогда — три тысячи.
— Благодарю вас! Вы так добры! Вы так охотно идете навстречу каждому моему желанию!
Хозяйка облизнулась, широко раскрыв рог, точно тигр зевнул.
Гость вздрогнул и пристально посмотрел на нее.
— Простите, что я так смотрю на вас. Вы напомнили мне нечто из моих прошлых воплощений… Точно не помню, что…
— За телефон будете платить отдельно.
— Я не пользуюсь телефоном.
— Если не пользуетесь, то это будет стоить дороже.
У хозяйки была большая голова, круглая красная рожа и короткая толстая фигура, затянутая в корсет. Ноги были засунуты в мягкие бурые туфли. Гость смотрел на нее ласково и задумчиво:
— Да, да! Чудесно! Ах, если бы только вспомнить!..
Хозяйка ушла и вернулась с листками для прописки личности.
— Ваша фамилия?
— Будда.
— Занятие?
— Я всесовершенный.
Хозяйка записала: «коммивояжер».
— Лета?
— Много тысяч.
— Вы очень моложавы. Ваша родина?
— Индия.
— Индия? Скажите, вы не встречали в Индии господина Цукермана?
— Нет.
— Странно! Он возил туда трикотажные изделия. Его там все знают. Все это подозрительно.
Вечером хозяйка подставила лесенку к двери нового жильца и заглянула к нему через верхнее стеклянное окошечко. Жилец сидел на диване, поджав по-турецки ноги, и думал.
Хозяйка слезла и постучала в дверь.
— Херр Будда! Вы не должны сидеть, поджав ноги, это портит мебель.
На следующее утро она сказала, что требует деньги вперед за полгода.
— Если уедете раньше, я верну.
Жилец задумчиво улыбался и был всему рад.
Через два дня хозяйка потребовала, чтобы он уходил из дома часа на четыре в день.
— Вы все сидите, от этого портится мебель.
Потом она запретила ему ходить в раздумье по комнате, так как при этом стираются ковры.
На пятый день, заглянув в дверное стекло, она увидела, что жилец подстелил на ковер газету, встал на нее и не шевелится.
— Херр Будда! — крикнула она через дверь. — Уходите куда-нибудь и по вечерам тоже. Вы все дышите и от этого разводится сырость и портятся обои.
Жилец кротко улыбался и уходил. Но, возвращаясь вечером, он находил входную дверь запертой на какой-то особый крюк и должен был полтора часа звонить, пока не выскочила хозяйка и не выругала его, что он никому не дает покоя.
Когда он тихо стоял посреди своей комнаты, погруженный в размышления, она неожиданно распахивала двери и громко кричала, что она гладить в своих комнатах не позволяет.
— Я ведь не глажу! — робко оправдывался жилец.
— Ладно! Знаю я вас! Все всегда так отвечают!
Потом велела заплатить за год вперед.
Потом велела заплатить экстра за десять разговоров по телефону и тысячу марок за пепельницу.
— Я не говорил по телефону и пепельница цела!
— Да, но если бы вы говорили по телефону, то, наверное, не меньше десяти раз в день! Согласитесь сами, что это не моя вина, что вы говорите. Я не могу терпеть из-за этого убыток! Следующую неделю я буду считать двадцать разговоров в день. Эту комнату легко мог бы нанять какой-нибудь аргентинец. А аргентинцы, вы сами понимаете, меньше тридцати раз в день не звонят. Словом — вы должны платить за сорок телефонов в день. Вечера можете проводить дома, только старайтесь не дышать.
Жилец радостно улыбался.
— Да, да! О, это я могу!
Вечером хозяйка увидела через стеклышко странную картину: жилец висел в воздухе, почти касаясь земли ногами. Застывшее лицо его было бледно и недвижно. Он не дышал.
Она с воплем кинулась в комнату у стала тянуть его за ноги.
Он открыл глаза и улыбнулся.
— Что вы делаете! — кричала она. — Ведь вы так умрете! Мне будет возня и неприятности от полиции! И потом, кто вам разрешил висеть в воздухе без всякой веревки? Это неприлично! Вы невыносимый человек, херр Будда! Я прошу вас сейчас же оставить мой пансион, уплатив мне еще за год вперед и за оскорбление пятьсот марок.
Жилец вдруг сел на диван, поджал ноги и заплакал.
— В одном из воплощений своих я был зайцем и сам зажарился, чтобы отдать себя в пищу. Это было так просто и мило. Другой раз я отдал себя на съедение голодной тигрице. Вот на эту последнюю похожа ты, фрау Фиш! Но она сожрала меня мгновенно и насытилась, а ты жрешь меня каждый день целиком и все еще не сыта и не благословляешь вселенную! На этот раз не выполнил я своей миссии на земле, и как перевоплощусь я снова?! Ты погубила меня, Фиш, я более уже не всесовершенный!
А Фиш слушала, смотрела и думала — сколько марок насчитать ему за то, что он слезами закапал ей ковер?..
И. Лукаш. Страх
Петербуржец вспомнит тот дом на набережной Васильевского острова, против Николаевского моста.
Набережная, вымощенная булыжником, начинала здесь спускаться к кронштадским пристаням и к пристаням «Виндава-Либава». На спуске, за решеткой, была на берегу водопойная будка для ломовых битюгов, а к деревянному плоту, о который билась Нева, подлетала иногда шлюпка с матросами, может быть, с «Полярной звезды» или с серых миноносцев, стоявших у Балтийских верфей, смутно видимых в синеватом невском тумане. Гребцы разом поднимали весла, как сильные крылья, и матрос ловко прыгал с причалом на качающийся плот.