Страница 4 из 18
– Лучше быть слишком осторожным, нежели оплошным и потом обманутым. Не забывайте, господа, что перед нами Бонапарт! У него сил вчетверо больше против нашего. Меж тем из России идет армия Буксгевдена, а из Италии – эрцгерцог Карл с большим корпусом. Сохранив войска, мы скоро удвоим наши силы и понудим французов растянуть коммуникации…
Кутузов медленно поднялся, заключив совет беспрекословным:
– Завтра поутру собрать армию у главной квартиры. Не хмурьтесь, господа, я приготовил вам сюрприз. Приглашаю всех к столу. Ужин, правда, более похож на ранний завтрак. Зато все в чисто русском вкусе. Будет студень из говяжьих ног, соленья с деревянным маслом, похлебка, жаркия и другие теплые кушанья. А на закуску – варенные в сахаре дыни…
Всю свою жизнь Михаил Илларионович отличался перед прочими начальниками особенным щедролюбием, гостеприимством и хлебосольством – как в своем доме, так и везде, где только ни останавливался. Он никогда не кушивал один: чем более было за его столом людей, тем было для него приятней и тем был он веселее. В этом заключалась одна из причин, что Кутузов никогда не имел у себя большого богатства, да и не заботился об этом.
Теперь, перед трудной дорогой, он желал приободрить главных своих командиров богатой трапезой и веселой беседой.
Ранним октябрьским утром полки были выстроены под Браунау, фронтом к Ульму.
Прошел слух, что армия двинется на французов. Часа два солдаты простояли на месте все с той же мыслью, что пойдут на Ульм. Так толковали и сами жители, вышедшие из города провожать русских воинов. Но вот раздался выстрел вестовой пушки на площади перед главной квартирой, означавший сигнал выходить на шоссе. И тут, к удивлению горожан и самих солдат, армию поворотили в обратный поход левым флангом.
– Ба, ба! – заговорили в рядах. – Кажись, мы идем назад, ребята?
– Кажись, что так! – басил Мокеевич.
– Да и без проводников!
– Да к чему они? – возразил Семенов-Чижик. – Дорога-то знакома. Уж не зашел ли француз с тылу? Вишь, эти брудеры так шайками и бредут на попятную…
И он указал на нестройные толпы австрийцев в грязных белых мундирах, переходившие мост через Инн.
Поздно вечером вся армия пришла в городок Ламбах. В три дня усиленного марша русские проделали более ста верст и оставили французов, едва появившихся на реке Инн, далеко позади.
На этих переходах солдаты уже не находили заготовленного провианта, кроме небольшого количества соломы и дров. По деревням сами отыскивали кое-где хлеб и выкапывали из мерзлой земли картофель. Косо смотрели на них обыватели и бауэры, а у их жен русские уже не встречали прежних умильных взглядов. Прищурив глаза и поджав губы, они провожали солдат как разлюбленных.
Марш до Ламбаха был совершен не только с необыкновенной быстротой, но и в самом строгом порядке. Наполеон не нашел ни одного отставшего, не смог раздобыть ни одного «языка».
Кутузов подолгу просиживал над картой и размышлял о намерениях Бонапарта.
Было ясно, что французский император уже послал в обход союзников несколько корпусов. Но что он предпримет еще? Не попытается ли теперь переправить часть сил на левый берег Дуная и отрезать русских? Однако где именно? Переправы неудобны, и дороги на левом берегу стеснены горами и узки. Может быть, у Линца? Или у Спица?..
Свеча истаивала и заменялась адъютантом Дишканцом новой. Зажмуривая глаза, Михаил Илларионович видел перед собой все ту же карту с мельчайшими подробностями рельефа, горными отрогами и холмами, речушками и ручейками, деревушками и отдельными трактирами, хорошей венской дорогой и дурными проселочными трактами.
После бурно проведенной юности Кутузов установил у себя раз и навсегда заведенный распорядок: ел однажды в сутки, ложился почивать не прежде одиннадцати, а вставал не ранее семи и не позднее восьми часов. Но это было в мирное время, а в дни войны Михаил Илларионович поступал совершенно иначе. Случалось, он несколько ночей кряду проводил без сна, а особенно когда успех дела зависел от собственной его ответственности. В этих случаях полководец всю ночь рассуждал молча, про себя, и только приговаривал иногда:
– Так!.. Не так!..
Если же совершенно ослабевал, то засыпал сидя, но, проведя во сне самое краткое время, просыпался и, пробив себе пальцами сигнал тревоги, начинал вновь свои размышления.
Уже давно приметил он, что от непрестанного напряжения у него начал закрываться больной глаз. Два страшных сквозных ранения в левый висок с выходом пуль у правого глаза сделали опаснейший прорыв в самой близи от зрительных нервов. Однако чудом Кутузов не только выжил, но и сохранил зрение. Искосило лишь правый глаз. Только он непрерывно болел, веко опускалось, между ним и глазным яблоком вспыхивали радужные пятна, отдававшие ударом в затылке. Не помогали и шпанские мухи, которых он прикладывал к больному глазу по совету своего лекаря Малахова. Прочие доктора предлагали различные средства, но Михаил Илларионович был великий неохотник до лекарств и лечения, и потому все их настояния оставались тщетными.
В Ламбахе, где русская армия находилась двое суток, в очередном бдении над картой, Кутузов решился передохнуть за французским романом. Благо бежавший от Бонапарта хозяин замка, где расположился главнокомандующий, оставил знатную библиотеку.
Наклонив канделябр, Михаил Илларионович читал рябившие названия на корешках из телячьей кожи: «История и занятная хроника маленького Жана де Сентрэ», «Астрея» д'Юрфе, «Комический роман» Скаррона, «Новая Элоиза» Руссо… Немецкий лечебник привлек его внимание. Листая плотные зеленовато-серые страницы, Кутузов набрел на описание мази для лечения глаз. Он тотчас послал Дишканца за Малаховым.
– Сделай-ка, друг мой, эту мазь, да поскорее, – попросил Кутузов.
Немецкого языка Малахов не знал, но все рецепты написаны были по-латыни, и он пришел в ужас:
– Ваше высокопревосходительство! Мазь не просто бесполезна. Судя по составным веществам, она вредна!..
– Голубчик! – недовольным тоном возразил Кутузов. – Ты, кажется, хочешь ослушаться приказания?
– Михайла Ларионович! Я страшусь, что вы после останетесь без глаза!
– Может, мазь очень сложна и ты не умеешь ее изготовить? – схитрил главнокомандующий.
– Да нет же! – с обстоятельностью сына дьячка, заработавшего образование собственным горбом, возразил Малахов. – Сделать ее, право, сущие пустяки. И я мог бы подготовить мазь за час…
– А раз так, то вот тебе и час, – щелкнул Михаил Илларионович крышкой золотого с музыкой брегета.
Куранты еще не успели сыграть час, как мазь была принесена. Кутузов сам сделал компресс. На другое утро, после небольшого отдыха, он почувствовал, что правый глаз закрылся вовсе.
– Где Малахов? – осведомился он у Дишканца.
Бедный лекарь не смел показываться перед главнокомандующим. Он прятался. На поиски его были посланы флигель-адъютант Тизенгаузен, штаб-ротмистр Паисий Кайсаров, князь Четвертинский, капитан Шнейдерс, подпоручик Бибиков. Наконец Малахова привели.
– Я предварял вас, что вы этим глазом ничего не будете видеть, – сказал он, едва войдя в комнату.
– Тем лучше, мой друг, – миролюбиво ответил Михаил Илларионович. – Я только ускорил то, что со временем последовало бы неминуемо. Вот тебе, голубчик, от меня брегет, чтобы ты на старика не сердился…
Кутузов имел доверенность к весьма немногим лицам из своего окружения. Но в важных обстоятельствах и на них совершенно не полагался, почему сам всегда осматривал все воинские работы, укрепления и батареи. Сам он присутствовал и при переходе войск горами, дефилеями, при переправах через реки. Эта осторожность приносила свои плоды. Он разгадал уже замысел Наполеона – прижать русскую армию к правому берегу Дуная, окружить ее и уничтожить. Единственным выходом было поспешать на соединение с Буксгевденом, постоянно тревожа при этом превосходящие силы Наполеона и изматывая их.