Страница 16 из 18
11 сентябя
Сегодня на 77 году жизни умер Н. С. Хрущев - мудрый Иванушка-дурачок русской истории. Все допущенные им глупости или подлости - целина, попирание законов страны, уничтожение военно-морского флота, Венгрия 1956 года, Кубинский конфликт, Берлинская стена, издевательства над писателями и художниками и т. д и т. п. - будут забыты, но разоблачение Сталина сделает его лицом ИСТОРИЧЕСКИМ. Россия, одолеваемая подлецами, никогда не забудет этого прелестного дурака, одарившего ее мимолетной весной либеральных надежд.
14 сентября
Семен Липкин, поэт и переводчик (отличный!), рассказал сегодня. В Одессе в годы революции без конца менялись власти, шли грабежи, творились беззакония. Однажды молодой Липкин увидел, как по городу едет штейгер (коляска), в ней, несмотря на жару, стоит одетый во все черное человек в черном котелке, а его сопровождающие разбрасывают листовки с призывами к еврейским погромам. Человек в котелке был доктор Владимир Петрович Филатов, будущий академик, Герой Социалистического Труда и депутат Верховного Совета. Когда через много лет Липкин при встрече с Филатовым напомнил ему тот давний день в Одессе, академик, нимало не смутившись, ответил:
- Время было трудное, тяжелое. Мы искали выход...
22 сентября
Среди наиболее интересных лиц, встреченных в Коктебеле, - Юрий Данилович Гончаров, писатель из Воронежа и заведующий отделом прозы в журнале "Подъем". Он высок, мрачноват, говорит мало, на вид грубоват, да и в разговоре тоже, случается, прорывается в нем внук деревенского дьячка. Но мне он пришелся по душе. Был на войне, пишет о войне. Видит ее ужасы, глупость, грязь. Одна из книг (о Воронежской операции) так и называется "Неудача". Его вместе с Баклановым и Вас. Быковым специальным документом Комитета по печати клеймили за неправильное изображение войны. Гончаров пришел в журнал, чтобы дать людям правдивое слово. Воюет с начальством, с обкомом за каждого автора, за каждую строку. Ему уже намекнули, что тащит он в журнал не тех (есть такой термин) авторов. Он сказал мне, что разослал 150 писем к лучшим писателям страны с предложением сотрудничать в журнале. Назвал В. Войновича, Б. Балтера, Ф. Искандера, Битова, Конецкого. Но сейчас ему, очевидно, придется уходить из журнала - расход сил на борьбу огромен, а итоги ничтожны. Жаловался, что только что обком запретил печатать рассказ Битова, рассказ вынули уже из верстки. Гончаров мечтает о несбыточном: в нынешних условиях создать для настоящих писателей приют вроде "Нового мира". Но мечта эта безнадежна.
29 сентября
Звонил из Алма-Аты главный редактор "Простора" Михаил Петрович Шухов. "Мы теперь с Вами связаны навек. Мы столько перестрадали из-за Вас и с Вами, что считаем Вас своим. Пришлите нам какой-нибудь материал напечатаем непременно".
Звонок вроде ни к чему не обязывающий. Но в моей литературной жизни я вижу так мало ласки, что аж разомлел от радости. Действительно, после публикации повести "1000 дней академика Вавилова", "Простор" (№ 7, № 8, 1966 г.) мы перемучались немало вместе и порознь. Его трижды снимали с поста редактора, меня два года не печатали и поносили в официальных верхах. По существу, с этого и пошли все мои тяготы и провалы в редакционном мире. Но одновременно "1000 дней" дала и резонанс. Рецензия в "Тайме", в "Монд", пересказ в газетах и журналах Югославии, Чехословакии, Швейцарии, Австрии...
30 сентября
Галя Хомякова из ред. журнала "Звезда" рассказала: Солженицын еще в апреле прислал письмо в редакцию, предложив свой новый роман "Август четырнадцатого". Зав. редакции вскрыла конверт и передала письмо главному редактору. Там оно и кануло: редактор даже не ответил Солженицыну. Но примечательно другое: либералы, правдолюбцы из редакции, все они мои милые друзья, промолчали по этому поводу. Никто не рискнул даже спросить главного редактора Холопова, что за письмо он получил и что на него ответил. Интеллигенция...
3 октября
У Юлика Даниэля удивительно доброе, умное, красивое лицо. Человек с мировой известностью, он смущается, когда ему говорят об уважении к его стихам, к его судьбе. В нем красота интеллектуала, красота души. Пожал ему руку - и как будто ласковым теплом обдало. За сто шагов видел: хороший человек.
7 октября
Андрея Синявского пригласили в КГБ. Спросили, что он теперь собирается делать, чем хочет заняться. Он много сейчас работает, пишет, живя за городом. Сказал, что хотел бы жить в Москве со своей семьей. "Пожалуйста", - ответил некто в штатском. "Но мне необходима прописка", сказал А. С. "Ни к чему она Вам, - ответил "некто", - Вас и так никто не обидит".
Так создается ловушка: теперь стоит Андрею чуть отступить от линии поведения, угодной КГБ, и тотчас его оторвут от родных - ведь законного основания для проживания в Москве у него нет. Опять, опять и опять беззаконие как основная форма жизни целой страны.
Сталин вызвал к себе старого монаха, своего бывшего преподавателя по духовной семинарии. Тот явился в Кремль в костюме и в галстуке.
- Не подобает тебе, отец, такое облачение, - критически осмотрев гостя, сказал Сталин.
Гость, запинаясь, стал что-то говорить о том, что к вождю народов он не посмел явиться в рясе.
- Значит, меня боишься, а Его не боишься? - вождь с иронией ткнул пальцем в потолок. Анекдот? Кто знает...
10 октября
Новая встреча с В. Максимовым. Он мне все больше нравится. Кремень-человек. Его вызывали в Союз писателей (все тот же многогранный генерал КГБ В. А. Ильин) и поносили за то, что Володя взял в литературные секретари Буковского. "Вы даете крышу врагу народа" (прелестная формула!). Но Максимов ответил, что, вступая в Союз писателей, он вовсе никому не передавал права руководить его совестью. Он даже предложил Ильину исключить его из СП.
Когда я спросил В. М., что он пишет для издательств, он ответил, что вообще больше не собирается писать для них. Похоже, что он пишет за каких-то бездарных драматургов пьесы и сценарии, и это позволяет ему оставаться свободным. Жениться не собирается - чувствует себя в одиночестве очень хорошо. Я, зная о его запоях, предложил за обедом выпить рюмку водки. Он отказался, говорит, не пью. "Я только напиваюсь, - совершенно спокойно признался он, - но делаю это у себя дома". У него вообще какая-то удивительно раскованная, свободная манера говорить обо всем и о себе в том числе. На мое замечание о трудной жизни некоторых литераторов, очень резко стал говорить о склонности наших коллег стенать и жаловаться, хотя дела их не так уж и плохи (Аксенов, Ю. Казаков и др.). Он вообще очень подозрительно относится к интеллигенции, особенно творческой. Остро, зло говорит о нашей общей вине.