Страница 5 из 20
А ведь Регинка вчера могла попасть под машину, подумала она. Ну вот, ночь, ничего не видно, Регинка торопится домой, выскакивает из метро, и прямо на том переходе… Нет-нет, нельзя так думать. Хотя на самом деле никогда не бывает так, как себе воображаешь.
– Меня начальник вызвал, – сказала она, – срочно. Говорит, меняй билет и приезжай. Срочно. Слушай, тут такое дело…
Конечно, так лучше. Ну, то есть вроде такой дружеский жест с ее стороны, что она совсем не сердится, и билеты не пропадут, а то бы было совсем обидно.
– Ничего себе, – сказала Регинка, – мы с Лехой уже год собираемся, никак не соберемся. А говорят, классная штука. Вся Москва уже сходила, одни мы как лохи. Жаль, билетов только два. Спасибо, Адка. А ты уверена…
– Я ж уезжаю, – повторила она, – потом расскажете. Там настоящий самолет, говорят, на веревках спускают. И песни хорошие.
Ночь, думала она, всего ночь, ну ладно, верхняя полка, но всего ночь – и я дома, на работу я, конечно, не пойду, месячные почти закончились, можно будет залезть в ванну и долго отмокать, воображая себе чужие нежные прикосновения, толчки чужих пальцев, потом забраться в постель, прихватив пакет с картофельными чипсами и потрепанную книжку, и все будет хорошо. Ну, почти хорошо.
– Сажальный камень, – пробормотала она сама себе, – сажальный камень.
Красивые молодые люди
Отец за завтраком жаловался на изжогу, и теперь они опять никуда не поедут. Даже в город, хотя в городе делать, честно говоря, нечего. Вчера мама взяла его с собой, и он было надеялся, сам уж и не знал на что, чужая страна и все такое, но они сначала тряслись в переполненном автобусе, а потом бегали по магазинам. В витринах красивые манекены красиво стояли в красивых шубах, у пластиковых женщин не было лиц, но это делало их только лучше. Они с мамой заходили в тесные лавки, к ним тут же подбегали живые женщины, тоже красивые, хотя как-то слишком с лицами, слишком яркие, черное, белое, красное, на плохом русском уговаривали примерить то и то, мама накидывала на плечи, на бретельки летнего белого платья то одну шубу, то другую, поворачивалась в зеркалах боком. Спрашивала: «Как ты думаешь, заяц, меня не полнит?»
Ему хотелось, чтобы все это скорее кончилось, он говорил: «Нет, тебе хорошо, правда, мам, просто здорово», хотя как вообще шуба может не полнить? Мама в шубе делалась похожей на бочонок, но черноволосые белолицые девушки с красными губами уверяли, что она просто замечательно, замечательно выглядит, но мама, похоже, не очень-то им верила и просила принести вон ту, с поясом, и девушки приносили вон ту, с поясом, и ему казалось, что под их улыбками прячутся очень острые зубы, и красные губы вот-вот приоткроются, и зубы эти начнут расти и расти, как это бывает в фильмах про вампиров…
Потом приходил откуда-то из глубины магазина круглый лысоватый и волосатый человек, разгонял девушек, называл маму «моя красавица» и самолично набрасывал маме на плечи очередную шубу, и мама начинала дышать чаще, потому что в шубе даже в магазине с работающими кондиционерами все-таки жарко.
В каждом магазинчике, где продают меха, вся эта мутотень повторялась раз за разом, а когда он попросил купить ему мороженое, то мама показала на табличку, из которой стало ясно, что с мороженым в дурацкие магазины не пускают. В конце концов она все-таки купила ему мороженое, и они сели на лавочку на набережной, и мороженое быстро растаяло и протекло ему на штаны, и мама рассердилась, почему он никогда не ест аккуратно. Мороженое к тому же оказалось не очень вкусным.
Шубу они так и не купили.
Папа обещал, что они поедут в горы кататься на осликах, была такая экскурсия, впрочем, папа еще говорил, что драть за ослов такие деньги – это жестоко, и что он даже и не знает, на каких ослов это вообще рассчитано. Но раз изжога, то они, конечно, никуда не поедут.
На пляж они тоже не пошли, потому что жарко. Мама плохо переносила жару, а на пляже, хотя тенты и разноцветные зонтики производили веселую разноцветную тень, конечно, было здорово жарко. Ему-то как раз нравилось – на пляже и должно быть жарко, иначе это не пляж, а фигня какая-то.
Вместо этого они с мамой устроились у бассейна – мама в шезлонге под тентом, а он у воды, хотя мама и кричала время от времени, чтобы он посидел рядом с ней, а не торчал на самой жаре. Рядом с большим бассейном был еще один бассейн – для мелкоты, и в нем мама позволяла ему купаться, хотя он с завистью смотрел, как пацаны примерно его лет радостно бултыхались в большом – и веселые загорелые родители с ними. А мама в воду не пошла, сказала – не хочется. Как может не хотеться в воду?
Он любил смотреть на воду, хотя бассейн – это, конечно, совсем не то. В море, если смотреть на воду с пирса, видно, как солнце прыгает по ней, так что огненные полосы выписывают в глазах восьмерки и нули… Еще видно, как в глубине, ну не такой уж глубине, если честно, в темных водорослях на хвостах стоят мелкие рыбки, он, когда нырял, пытался поймать одну, но не смог, сжал кулак, но кулак оказался пустым. Это потому, что у него нет маски, в маске гораздо лучше, наверное.
Но вода – это все равно здорово, даже в мелком бассейне она была зеленая-зеленая и вся переливалась на солнце. На стенках бассейна плясала световая сеть.
– А я знаю, почему вода у них такого цвета.
Он уже видел этого мальчика. Вчера утром, на пляже вместе с молодыми веселыми родителями, а сегодня утром за завтраком: они, все трое, накладывали себе на тарелки горы разноцветных фруктов, и отец мальчика смеялся громко и раскатисто и хлопал мальчика по плечу.
– Думаешь, они ее красят? – чужой мальчик сел на край бассейна и свесил ноги в воду.
Он не думал ничего такого, но сейчас вдруг понял, что вода и правда не такая, как в море, и цвет у нее плоский и неправильный.
– Ну да, – сказал он, потом откашлялся и снова сказал: – Стопудово.
– Вот и нет! Там просто плитка такого цвета. Ну, зеленого. А в большом бассейне – синего. Оптический эффект. Они всегда так делают. А сама вода обыкновенная. Прозрачная. Зато они добавляют туда такое вещество, и если пописать в воду, оно делается красным. Это чтобы никто не писал в воду.
Чужой мальчик был загорелым и худым. На висках волосы были выстрижены в три косые узкие полоски, между полосками белела незагорелая кожа. Ему стало завидно.
– А мы поедем в горы кататься на осликах, – сказал он.
– На осликах – фигня, – мальчик пожал острыми плечами, кожа на них успела обгореть, облезть и загореть, но неровно, пятнами, и оттого походила на шелушащуюся шкурку молодой картошки, – я ездил. Скучища. Они еле тащатся, считай, весь день убит. Мы на яхте скоро поедем. Вон на той, на белой… Это круче, они заплывают на острова, там хоть голяком купайся, никого нет, и нырять можно, а еще ночная рыбалка, с лодки, на свет, ты ловишь рыбу, а они тебе ее прямо cразу жарят на углях.
Ему отчаянно, аж до зуда захотелось оказаться на ночной лодке, он видел в какой-то передаче, как рыбачат со светом, мама вообще-то не очень любила, когда он смотрит телевизор, потому что там много жестокости и насилия, но про животных и путешествия разрешала. После этих передач он воображал себе, как вырастет и станет знаменитым путешественником, вероятнее всего, кинооператором или фотографом, знаменитым…
– А я с парашютом спрыгну, – сказал он, – вон с той вышки. Мне папа позволил.
– Я прыгал, – чужой мальчик вновь пожал плечами.
– С этой вышки? Ну и как?
– Да нет, я с самолета прыгал. Один раз, правда.
– И… как? – Он не смог скрыть любопытства и сам этого стыдился. – Страшно?
– Ну, – сказал чужой мальчик, – немножко. Но человек должен все испытать в жизни. Я, правда, с инструктором прыгал. Ух ты, какая телка.
Он поначалу даже не понял, но потом сообразил, что чужой мальчик имеет в виду красивую высокую женщину, на миг застывшую на краю взрослого бассейна. На фоне бьющего в глаза солнца женщина казалась голой, волосы убраны под купальную шапочку, и оттого голова тоже казалась голой, в целом это походило на то, что ожил один из витринных манекенов… красиво.