Не оглядываясь (сборник)

Когда она спросила, где ее родственник, я сказал: уехал. И больше ничего. Пускай связывается с ним, выясняет, спрашивает. Раз уж сама затеяла.

Она выглядела не столько виноватой, сколько злой. Обычный трюк сознания – злиться на того, с кем поступил не очень-то честно. Оправдывать себя. Подыскивать резоны.

Он сам виноват, наверняка говорила она себе, он свихнулся в глубоком космосе, в одиночестве, он вбил себе в голову бог знает что, придумал себе равноправного напарника, несуществующую неразделимую связь и не хочет лечиться.

За окном сиял роскошный, красно-золотой закат, какие бывают только на севере, дальнее озеро отражало небо, я взял аргуса и пошел прогуляться по берегу. Позвал ее, она отказалась.

На озере было прохладно. В камышах плавала ондатра.

Я показал ее аргусу, но его не интересовали животные. Даже собаки.

Он просто шел сам по себе, рядом со мной, словно на невидимой нитке, но занятый какими-то своими делами… Ковырнул передней лапой песок… поддел носом корягу…

Я подошел к нему, присел рядом и обнял за шею.

– Смотри, – сказал я, хотя применительно к аргусу это слово было нелепым, – это озеро. Наверняка ты его как-то чувствуешь; оно большое, мокрое и холодное. А там, в озере, плавают рыбы. Сейчас они укладываются на дно – спать. Они стоят в глубоких черных водяных ямах и шевелят плавниками. Считается, что они очень глупые. Но я так не думаю. Поэтому никогда не хожу на рыбалку… А ты как полагаешь?

Он, понятное дело, не ответил.

– У тебя нет определенного мнения насчет рыб? Эх ты.

В поиске я все время с ним разговаривал. Понятное дело. Чтобы не сойти с ума, надо с кем-то разговаривать. Мне казалось, он меня понимает.

Но что, если это был самообман, спасительное безумие, от которого мне так и не удалось избавиться? Тогда она права.

Я ощутил острое одиночество. Первый раз за все время.

Аргус продолжал сидеть, не пытаясь высвободиться, но я почувствовал себя глупо, разжал руки и встал.

– Пойдем, – сказал я, – пойдем домой.

В доме светилось окно, вместе со стеной леса на заднем плане все смахивало на слащавую картинку. Я уже взялся за дверь калитки, когда увидел, что аргус тычется во что-то носом.

– Не подбирай с земли, – сказал я ему.

Он с размаху сел на свой огузок и расставил передние лапы.

Я нагнулся.

Кусок сырого мяса. Прямо у калитки. И острый запах чеснока.

Она возилась у кухонной стойки. Ничего особенного не делала, просто вскрывала термопакеты. Она не умела готовить.

– Кто-нибудь заходил?

Она повернула ко мне холодное, злое лицо.

– Что?

– Здесь был кто-нибудь? Соседка?

Я знал, что пару раз она заходила в деревню за мысом. Говорила, что по каким-то делам, но я подозревал, что просто поболтать.

– Нет, – она покачала головой, – кто к нам придет? Ты же никого…

– Не думаю, что я там желанный гость, – сказал я, – кстати, кто-то разбросал отраву у калитки.

Я достал завернутый в носовой платок кусок начиненного мышьяком мяса и бросил его в камин. Мясо зашипело на углях, и запах чеснока распространился по всей комнате.

Она сморщила нос.

– Какая гадость!

– Верно, гадость.

– Зачем ты его бросил в камин? Он же всю комнату провоняет.

– Да… глупо. Но не уверен, что это можно выбрасывать в биотуалет. А на улице оставлять не хотелось. Здесь бегают лисы. Как ты думаешь, кто это сделал?

Она поджала губы.

– Уж не думаешь ли ты, что это я?

– Упаси боже. Я думал, может, ты кого видела?

– Я смотрела ТиВиЭс. Наверное, кто-то травит крыс.

Здесь не травят крыс. По крайней мере, мышьяком. Но этого я ей говорить не стал.

Она вывалила содержимое пакета в тарелку, поставила передо мной, а сама вновь уставилась в экран. Одиночество навалилось на меня, как темное глухое одеяло.

– Послушай…

Она с досадой повернулась.

– Да?

– Поговори со мной.

Она, казалось, удивилась.

– О чем?

– Не знаю. Мы же так хорошо разговаривали. Ты рассказывала о себе. О жизни… о последних новостях… не знаю, о чем-нибудь.

– Ну так включи себе последние новости, – она раздраженно постучала пальцем по терминалу, – а я пока досмотрю. Это репортаж из Дворца мод! Один-единственный раз в сезон.

– Смотри, конечно, – я ковырнул вилкой еду, которая уже начала остывать.

В комнате воняло чесноком и горелым мясом.

А утром ко мне зашел староста.

Песчаная дорожка к дому была мокрой от росы, и когда он шел по ней, оставались темные следы. Здоровый такой мужик.

Я как раз был занят тем, что так и не успел сделать вчера, – подновлял забор. Древесина на изломе пахла замечательно.

Аргус лежал на крыльце, перегораживая собой вход на веранду, и староста топтался внизу, не решаясь войти.

Я крикнул:

– Он вас не тронет!

Но староста все равно не двинулся с места.

Я сказал:

– Я сейчас, – и двинулся напрямик через малинник.

– Это животное, – укоризненно сказал староста, – оно слишком большое, чтобы…

– Чтобы что?

Аргус примерно с крупного ротвейлера. Я видал собак и покрупнее.

Я поднялся по ступенькам, и староста за мной, держась так, чтобы я был между ним и аргусом. Я пододвинул ему кресло и спросил, хочет ли он варенья со сливками или просто так. Но он не захотел ни варенья, ни сливок, ни чаю. Почему-то никто из моих гостей не хочет чаю.

– Погоды нынче стоят хорошие, – сказал староста.

Я согласился, что да, погода просто замечательная.

– Не то что в прошлом году.

Я сказал, мне трудно судить, поскольку я поселился здесь недавно.

– В том-то и дело, – сказал староста. Он устроился поудобней в кресле и сложил руки на коленях. – Я вроде как староста округа. Пришел познакомиться.

– Очень приятно.

– У нас тут людей всего ничего. Деревня, с десяток хуторов… Пара-другая усадеб вроде вашей.

– Угу.

– Меня люди выбрали. Должен быть староста. Хотя людей всего ничего.

– Угу.

– Вот я и пришел познакомиться.

Маска простака самая удобная. Его выдавали глаза.

– Вы редко бываете в деревне.

– Вообще не бываю. За покупками мы ездим в город.

– А у нас там что-то вроде клуба. И любительский театр.

– Будет время, – сказал я, – обязательно схожу на представление. Вы мне программу скиньте.

– А в лесу вас кое-кто видел. И у озера.

– Я люблю гулять.

– Это хорошо, – сказал он, – я всегда говорю – гулять полезно. Я им так и сказал, он ничего дурного не делает, просто гуляет.

– Договаривайте, – сказал я, – и кончайте этот маскарад.

– Ладно, – он вздохнул, – действительно, чего уж там. Вы производите впечатление разумного человека. И безобидного. Но вас здесь не любят. К сожалению.

Деревенский простачок исчез, точно по лицу старосты прошлись мягкой губкой. Я подумал, что он не последний человек в этом их любительском театре.

– Я ни с кем и не знаком.

– Вы не ходите в клуб. Не общаетесь с людьми. Им это не нравится. Они полагают это высокомерием. Пренебрежением. И еще – эта ваша собака.

– Аргус.

– Тем хуже. В деревне многие боятся ходить к озеру.

– Аргус никому не причинит вреда. Иначе кто бы мне позволил везти его на Землю?

– Он чужак. Чужое существо. Кто может за него поручиться?

– Я.

– А за вас?

Мы замолчали. Солнце выпарило росу, и сад был заполнен ровным гудением пчел.

– Все знают, аргус с человеком вроде как в связке. Одно целое. И если он захочет, чтобы вы, скажем, взяли в руки нож…

– Вы взрослый, образованный человек, – сказал я, – и должны знать, что взаимодействие с аргусом строится совсем на другой основе. Он не может заставить меня что-либо делать. И я его тоже.

– Ага! – сказал он удовлетворенно.

– Что – ага?

– Если он решит причинить кому-нибудь вред, вы не сможете ему помешать. Вы его не контролируете.