Страница 33 из 34
– И насколько нам известно, вы не собираетесь искать на нашем острове залежи урана.
– Все эти люди принадлежат к числу первостепенных нежелательных для нас лиц. Как журналист вы попадаете во вторую категорию. То есть не относитесь к людям, которых мы охотно приглашаем посетить Палу. Но поскольку вы уже оказались здесь, никто не станет требовать вашей незамедлительной депортации.
– Я бы хотел задержаться на максимально разрешенный вашими законами срок, – сказал Уилл.
– Могу я поинтересоваться – почему?
Уилл колебался с ответом. Как агенту Джо Альдегида и репортеру с безнадежным желанием написать что-то стоящее, ему необходимо было остаться на острове достаточно долго, чтобы завершить переговоры с Баху и заработать себе год свободы. Но существовали и другие, более благопристойные причины.
– Если вы простите мне замечания личного характера, то я вам все объясню, – сказал он.
– Выкладывайте смело.
– Дело в том, что чем больше я узнаю вас, тем больше вы мне нравитесь. Мне бы хотелось больше узнать о вас. А одновременно, – добавил он, бросив взгляд на Сузилу, – я, быть может, смогу узнать нечто интересное о себе самом. Как долго мне разрешат здесь оставаться?
– По обычным правилам, мы отослали бы вас отсюда, как только ваше состояние здоровья позволило бы вам отправиться в путь. Но если Пала интересует вас всерьез и, что еще важнее, вас серьезно интересуете вы сами… Что ж, в таком случае мы можем слегка отклониться от правил. Или нам не стоит этого делать? Как считаешь, Сузила? Ведь как ни верти, а он работает на лорда Альдегида.
Уилл уже готов был снова заявить, что его работа – чисто газетная, но слова будто застряли у него в глотке, и он промолчал. Секунды шли. Доктор Роберт повторил свой вопрос.
– Согласна, – ответила через новую паузу Сузила, – определенный риск существует. Но что касается меня лично… Лично я, наверное, пошла бы на него. Я не совершаю ошибки? – обратилась она к Уиллу.
– Думаю, что вы можете доверять мне. По крайней мере хочется надеяться на ваше доверие.
Он рассмеялся, стараясь обратить все в шутку, но, к своему удивлению и с чувством неловкости, понял, что краснеет. «Чего мне стыдиться?» – мысленно обратился он к своей совести. Если здесь кого-то и обманывали, то только компанию «Стэндард» из Калифорнии. А когда сюда придет Дипа, кого будет волновать, кто и как получил концессию? Кем бы ты предпочел быть съеденным – волком или тигром? Что касается овцы, то ей это безразлично. Джо будет нисколько не хуже, чем его конкуренты. Но все равно он теперь уже жалел, что поторопился отправить то письмо. И почему, почему не могла та жуткая женщина оставить его в покое?
Сквозь простынку он почувствовал, как рука легла на его здоровое колено. Доктор Роберт улыбался, глядя на него сверху вниз.
– Можете остаться здесь на месяц, – сказал он. – Всю ответственность за вас я возьму лично на себя. И мы постараемся сделать все, чтобы показать вам как можно больше.
– Я вам очень благодарен за это.
– Когда сомневаешься, – продолжал доктор, – всегда исходи из предположения, что люди гораздо благороднее, чем ты можешь даже представить на основе известных тебе фактов. Такой совет дал мне Старый Раджа, когда я был совсем неоперившимся молодым человеком. – Он повернулся к Сузиле. – Напомни мне, сколько лет тебе было, когда Старый Раджа умер?
– Всего восемь.
– Все равно ты должна хорошо его помнить.
Сузила рассмеялась.
– Разве можно забыть то, как он говорил о себе самом. «Цитирую: «Я» (конец цитаты) люблю чай с сахаром». Милейший старик.
– Но подлинно великий человек!
Доктор Макфэйл поднялся и подошел к книжному шкафу, стоявшему между входной дверью и гардеробом. С нижней полки он извлек толстый красный альбом, уже сильно пострадавший от тропического климата и насекомых.
– Где-то здесь есть его фотография, – сказал он, переворачивая страницы. – А! Вот и она!
И Уилл обнаружил, что разглядывает выцветший снимок, изображавший маленького индуса в очках и набедренной повязке, выливавшего нечто из красиво расписанного соусника на небольшой, но широкий столбик.
– Что он такое делает?
– В очередной раз обливает фаллический символ растопленным маслом, – ответил доктор. – Мой бедный отец так и не сумел отучить его от этой привычки.
– Ваш отец что-то имел против фаллосов?
– Ни в коем случае, – ответил доктор Макфэйл. – Он относился к ним исключительно положительно. Он не одобрял их только в качестве символов.
– Чем ему не угодили символы?
– Они ему были не по душе, потому что он считал, что люди должны брать свою религию из прямых источников, как молоко от коровы, если вам так понятнее. Свежее молоко, а не со снятыми сливками, не пастеризованное и не обезжиренное. И уж ни в коем случае не из консервной банки – то есть теологического или литургического контейнера.
– А Раджа как раз питал слабость к таким контейнерам?
– Не ко всем подряд. Именно к этой их единственной форме. Он неизменно относился с трепетом к семейному фаллосу как к эмблеме Шивы. Он был вырезан из черного базальта более восьмисот лет назад.
– Понятно, – сказал Уилл Фарнаби.
– Покрывать маслом семейный фаллический символ стало для него сакральным актом, выражением красоты чувств через сублимацию идеи. Но ведь даже тончайшая из идейных сублимаций отстоит очень далеко от космической тайны, которую с ее помощью пытаются выразить. А красота чувств, связанная с сублимацией идеи, – разве можно выразить мистерию путем прямого действия? Никогда и ни за что. Надо ли говорить, что Старый Раджа все это прекрасно понимал? Даже лучше моего отца. Он пил молоко прямо из коровьего вымени; он и сам был молоком. Но обливание фаллоса маслом оставалось для него актом веры, отказаться от которого он не находил в себе сил. И не стоило его даже уговаривать. Но вот мой отец в том, что касалось символов, придерживался чисто пуританских взглядов. Он даже изменил строчку из Гёте – Alles vergängliche ist NIGHT ein Gleichnis[42]. Его идеалами были чисто экспериментальная наука с одной стороны спектра и чисто экспериментальный мистицизм с другой. Точный эксперимент на каждом уровне, а затем ясное, рациональное объяснение существа полученных результатов. Фаллосы и кресты, масло и святая вода, сутры, евангелия, образы, псалмы – ему бы очень хотелось полностью упразднить это все.
– А где же здесь место для произведений искусства? – спросил Уилл.
– Для них места не находилось вообще, – ответил доктор Макфэйл. – Но чего мой отец не понимал категорически, так это поэзии. Говорил, что любит ее, но не любил. Поэзия существовала сама по себе, поэзия представляла собой автономную вселенную, где-то там, в пространстве между реальным опытом и символами науки. И этого он никак не мог усвоить. Давайте найдем его фотографию.
Доктор Макфэйл перевернул еще несколько страниц альбома и указал на резко очерченный профиль с огромными кустами бровей.
– Какой типичный шотландец! – вырвалось у Уилла.
– А ведь его мать и бабка были паланками.
– В его лице их черты не проступают совершенно.
– Между тем как его дед, родившийся в Перте, мог сойти за типичного раджпута[43].
Уилл вгляделся в старый снимок молодого человека с овальным лицом и черными бакенбардами, опиравшегося локтями на мраморный пьедестал, поверх которого лежал невероятно высокий цилиндр.
– Это ваш прапрадед?
– Да, первый Макфэйл на Пале. Доктор Эндрю. Родившийся в 1822 году в Ройял Боро, где его отец Джеймс Макфэйл владел веревочной сучильней. Что как раз было очень символично, потому что Джеймс принадлежал к числу ярых кальвинистов и, будучи уверенным, что сам относится к числу избранных, получал неизъяснимое удовлетворение при мысли о миллионах людей, шедших по жизни с невидимыми веревочными петлями предопределенности на шеях, пока Старый Небожитель отсчитывал для каждого минуты, прежде чем затянуть петлю.
42
У Гёте: «Все преходящее есть лишь символ»; отец доктора Роберта переписал ее: «Все преходящее НЕ есть символ» (нем.).
43
Представитель древней касты индийских воинов.