Страница 7 из 17
– Мое безответственное поведение, – ответила Нюраня, – повредит жене вашего сотрудника Кравцова… или Кравченко? Не помню. Я тут с вами лясы точу, а у женщины узкий таз и неправильное положение плода. Возможно, уже началась родовая деятельность. Давайте еще поговорим о моем долге коммунистки. Но спасать женщину и ребенка вы отправитесь лично, во главе отдела или всего управления. Я уже ничего не смогу сделать.
Это был блеф. Кравцова или Кравченко лежала в дородовой палате, и до родов ей оставалось еще дней десять. Однако блеф – это оружие опытных игроков. Не только шулеров, ищущих личной выгоды, обманщиков, набивающих свои карманы, но и честных тружеников, которые должны расчищать себе поле деятельности.
Юрий добился от сыновей обещания, что они посмотрят на Америку и там уж решат, просто съездят. Нюраня понимала, что с их отъездом она лишится семьи, что ее шумный дом, куда она, усталая, приходит вечером и получает веселый и радостный прием, превратится в могильный склеп. Но Таня, то бишь Ревека, сыновья Миша и Кеша, которых умница Юра принял едино, – это хорошая и правильная семья. Крепкая семья – большая сила, она может существовать на любой почве, в любых географических условиях – в Сибири, в Африке, на Луне, у черта за пазухой. Важней семьи ничего нет, хотя некоторые неудачники находят смысл жизни в работе, а гении – в творчестве.
Оформление отъезда продлилось больше года – нервной бюрократической волокиты. И помогло Нюране постепенно смириться с потерей. Потом они уехали. «Посмотреть на время» обернулось в «навсегда». Ревека писала регулярно. Ее письма были полны шуток о «загнивающем капитализме» и подспудных намеков о благоденствии. Дом, превратившийся, как и ожидала Нюраня, в холодный склеп, она продала вместе с участком. Купила однокомнатную квартиру в девятиэтажном кооперативе. Больших площадей ей не требовалось – убирать проще, а гостей у нее не бывает.
– Я должна уехать, – сказала Нюраня Виталику, – мой отпуск закончился. Клара выйдет из больницы через неделю, будет слаба, но постепенно оправится. Я хотела бы взять с собой Эдика. До окончания учебного года еще месяц, в школе можно договориться. Внук проведет у меня лето. Погоди! – остановила она зятя, подняв ладонь. – Не нужно мне говорить о том, как к этому отнесется Клара. Ты глава семьи, твои слово и решение последние и окончательные. Я им подчинюсь, оставив за собой право уважать или не уважать тебя.
– На юге, в Курске, – пробормотал Виталик, – много фруктов и других овощей…
– Очень много, – заверила Нюраня, – и Курск находится в СССР, а не на другой планете.
Доверительный разговор с внуком состоялся в поезде, на вторые сутки, когда Эдик уже остыл от восторга – школу на месяц раньше покинуть, с бабушкой Нюраней ехать в Курск!
Они сидели у окна, играли в подсчитывание на мелькающем пейзаже людей, коров и автомобилей – кто первым заметил. У Нюрани были пять автомобилей, десять человек и три коровы. У Эдика, обладавшего способностью мгновенно пересчитать стадо, были сорок семь коров, двенадцать человек, пятнадцать автомобилей, из которых две легковушки, остальные грузовики. В придачу три козы с серым козлом, пасущиеся на склоне железнодорожной насыпи.
– Сдаюсь! – откинулась на стенку Нюраня. – Ты выиграл.
– Погоди! Еще шлагбаум, три автомобиля, телега…
– Эдик!
– Ну, чего? – Он ерзал в азартном желании победить. Он побеждал очень редко.
– Эдик, я тебя очень люблю!
Толстый мальчик застыл, оторвал взгляд от окна и уставился в столик. С верхних полок свесились головы попутчиц – двух деревенского вида девиц, которые ехали в столицы за большим счастьем.
– Внучек! – продолжила Нюраня. – Я любила бы тебя всякого. Родись ты без ручек или ножек… Ох, как тяжело принимать ущербных младенцев! Я тебя люблю не за тебя, какой ты человек, а потому, что ты моя кровь, как люблю твою маму…
– Ты – маму? – хмыкнул Эдик.
– Конечно! Она же мой единственный ребенок. Я попрошу этих барышень, которые свесили головы со вторых полок, убрать их обратно! – другим тоном, приказным, сказала бабушка.
И девицы исчезли.
Бабушка снова обратилась к нему:
– В медицине рано поставленный диагноз бывает ошибочным и влечет за собой ненужную терапию, то есть лечение. Поздно поставленный диагноз – чаще всего роковой, по сути подсказка для патологоанатома – это те врачи, что исследуют мертвое тело, устанавливают причину смерти. Найти точку между «рано» и «поздно», момент истины – это как схватить жар-птицу за хвост. – Она говорила заумно, для ребенка непонятно. Потому что волновалась. Нюраня редко волновалась. – Эдик, внучек! Подними голову, посмотри на меня. Не стесняйся спросить, зачем я тебе все это рассказываю.
Голову он не вскинул, но глаза поднял:
– Зачем?
– Потому что ты еще очень мал для решений. Было бы тебе хотя бы тринадцать или четырнадцать. Нужно решить…
– Что?
– Остаешься жирным туловом с колбасными конечностями или превращаешься в настоящего сибиряка. У тебя по конституции скелета все задатки.
– В сибиряка – это как?
– Это в могутного мужика, сильного, гордого и спокойно-смелого.
– Какое я имею отношение?
– Прямое. Ты сибиряк по крови. Сложись история по-иному, моя мама, Анфиса Ивановна Медведева, по роду из Турок, сейчас отправляла бы тебя в ночное на луга у Иртыша. Знаешь, что это?
– Нет.
– Ночью коней пасти. Лето. Днем жара, ночью прохлада. Великая река. Огромный луг. Кони всхрапывают, им ноги передние связали, чтобы не убежали далеко. Вокруг луга лес – темный, высокий, от ветерка перешептывается. В лесу сейчас собралась нечисть: лешие, ведьмы – колдуны и колдуньи с ними товарами обмениваются. Колдунам травки заветные от разных хворей ведьмы приносят, а они в ответ жуткое: ноготь мертворожденного дитяти… Эдик! Все это сказки. Никаких колдунов у нас не было. Но ведь так нервы щекочет! Горит костер, мальчишки картошку пекут. Нас, девочек, не пускали. Нам приданое готовить – вышивать крестиком. Завидно девчонкам, Эдуард! Из перекормленной телесной массы, которую ты из себя представляешь, из прибитого самомнения еще не поздно выскочить. Это момент истины, между диагнозами. Решение принимаешь ты, но помни, что я тебя буду любить при любом решении. Выскочить будет трудно, но ничто стоящее легко не дается.
– Пацан, соглашайся! – свесилась с левой верхней полки косматая девичья голова. – Я не поняла, про что, но убедительно, как «ТАСС уполномочен заявить…».
– Я бы, сдохнуть, согласилась, – с правой полки вынырнула вторая девушка. – Мне бы такую бабушку!
Нюраня улыбнулась, когда Эдик поднял голову, распрямил жирные плечи и с достоинством сказал:
– Вас, девушки, никто не просил вмешиваться!
Ему было очень трудно первый месяц. Отчаянно, постоянно хотелось есть. Он привык получать на завтрак каши, в которых крупинки гречки или риса плавали в растопленном сливочном масле, плюс бутерброды с колбасой и с сыром. А теперь на завтрак горстка творога и чайная ложка меда. До двенадцати часов, когда можно съесть вареную рыбу и немного салата из капусты с ранней редиской, ни крошки в рот. На обед – жидкий овощной супчик сварить. Он сам варил себе сиротскую еду – бабушке было некогда, она только ужин готовила – кусок нежирного мяса и опять-таки овощи. Он и хотел бы наесться до отвала, да нечего было – в кухонных шкафах и холодильнике пусто, разве что морковку погрызть. Три занятия физкультурой – пробежки вокруг квартала утром и вечером плюс приседания, отжимания, подтягивания перед обедом. Когда он бегает, над ним окрестные девчонки смеются. Есть чему – синий спортивный костюм обтягивает тело, и видно, как трясутся-колышутся его жиры.
– Стыдно, говоришь? – переспрашивает бабушка Нюраня. – Стыдно – это хорошо. Стыд лечится, а бесстыдство неизлечимо. Покажи им язык или дулю.
– Что?
– Здесь популярную композицию из пальцев называют не фигой, а дулей. Отжаться от пола получается? Или подтянуться на перекладине?