Страница 119 из 120
Всего мгновение назад Забельский на чем свет стоит проклинал свою рану. Надо же было ему попасть под пулю на самой переправе! Теперь придется проститься с надеждой повоевать на том берегу. И вот оказывается, что благодаря своей ране он набрел на брата Ядвиги. С внезапной дрожью в сердце он узнал в этом черном, закопченном лице знакомые черты. Тревожно всмотрелся в раненого. По-видимому, рана серьезная. И еще тащит того юнца. Надо спасать их. Спасать брата Ядвиги.
Он познакомился со Стефеком еще в Люблине и немного побаивался этого брата. Ведь это самый близкий Ядвиге человек, а сам он чувствовал себя еще таким ей далеким. Но сейчас он испытывал нежность к этому ползущему по дымящемуся берегу Одера пареньку. Спасти, любой ценой спасти его! Иначе с какими глазами явится он к ней, как скажет?.. Ну, что можно сказать в таком случае? Видел, мол, его, был с ним и ничем не мог ему помочь?..
Вода… в чем им принести этой воды?
Но Марцысь тихонько прошептал:
— Граница…
И, будто подхлестнутый этим шепотом, Стефек снова рывком двинулся вперед.
— Сейчас я принесу вам воды, — торопливо сказал Забельский. Но те словно и не слышали.
Забельский понял, что их не следует останавливать, и припал на одно колено рядом с ними. Он поддерживал то одного, то другого из ползущих. Правая рука его висела, как плеть, весь рукав был черен от крови.
Одер… Теперь уже все трое видели реку. Под низко нависшей тучей дыма струилась широкая темная вода. В ней сверкали отблески пламени, тонуло рыжее зарево далеких пожаров, волны отливали коричневым блеском кремня.
Одер!
Теперь осталось только перебраться через последние препятствия — и перед ними будет песчаная кромка берега. Протянуть руку и почувствовать прохладу этой реки, к которой вел их кровавый путь.
Одер…
Спекшиеся губы Марцыся шепчут какие-то полузабытые слова:
Где же это было? Что это было? Да, красные тюльпаны в Казахстане, красные огоньки тюльпанов в зеленой степи — горящий в зареве Тянь-Шань, кровавое солнце над равниной… Нет, нет, это же не то — красное пламя отражается в воде, это — Одер, новая граница Польши… «Вот где суждено мне было погибнуть, — думает Марцысь. — На отвоеванной кровью древней польской границе, на реке, где свершается справедливость…»
Поблескивают волны, шумит вода. «Словно озеро в Ольшинах», — мерещится Стефеку. Долгий путь пришлось ему пройти из Ольшин на восток, вглубь великой страны, чтобы с оружием в руках вернуться на родину и дойти сюда, до самого Одера. «Только дойду ли, дойду ли я?»
«Замыкается круг, — думает Забельский, — от того страшного сентября, когда отчаяние слепило глаза и голова пылала безумием, — до нынешнего дня. И если уж умирать, то пусть это будет именно здесь, над Одером, когда выполнена вся твоя задача, когда кровью зачеркнуты все пустые и черные дни твоей жизни».
Шумит, неудержимо несется, катит мощные волны к польскому морю река Одер.
Уже не мучит жажда, не чувствуется боль в раненой руке, в перебитых ногах, в простреленном легком. Только бы проползти эти несколько метров, дойти до самой воды.
Когда умолкнут выстрелы, когда придут сюда мирные люди и когда здесь, где теперь высятся стволы разбитых орудий, зазеленеют хлеба, зацветут яблони, зазвенит своя, родная девичья песня, — пусть тогда скажут о них, что они отдали жизнь на новой польской границе.
Вот она! Совсем рядом, у самого лица. В черном дыму. В сверканье красных огней, в свете этого рыжего зарева, все шире охватывающего небо. Бодрящей свежестью веет река в их лица.
Из тьмы веков плывет, катит свои волны древняя река славян, река дремучих лесов, пчелиных колод, пшеницы, посеянной на лесных полянах, река, сотни раз обагрявшаяся кровью, сотни раз наполнявшаяся слезами, — древняя славянская река.
— Орла, орла… — шепчет окровавленными губами Марцысь. Стефек снимает с шапки орла, с трудом разрывая прикрепляющие его зеленоватые нитки, полуистлевшие от дождей. Серебряный ширококрылый орел с древней гробницы Пястов — эмблема новой Польши!
— Сейчас, сейчас!
Они без слов понимают друг друга, но руки не слушаются, кружится голова, — нет сил еще приподняться, чтобы прикрепить орла к расколотому дереву винтовки Забельского. Пальцы их дрожат, винтовка выскальзывает из рук. Никто из них уже не думает о том, чтобы утолить жажду, о том, чтобы выпить хоть глоток этой воды, хотя еще минуту назад они готовы были отдать все на свете за одну каплю. Лишь бы успеть водрузить этого орла.
Наконец-то! Маленький серебряный значок прикреплен. Теперь надо только вкопать винтовку в землю. Но руки все слабеют, а земля жестка, суха, неуступчива…
— Что это вы, ребята? — спрашивает по-русски невероятный своей обыденностью голос.
Они повернулись к нему. Из-под шапки с красной звездой смотрят утомленные серые глаза. В светлых волосах застыли сгустки крови, свежая кровь сочится по щеке.
Забельский неясно бормочет что-то. Кровь то и дело набегает ему в рот и мешает говорить.
Но тот понимает с одного взгляда.
— А ну давайте!
И, обливаясь кровью, они — три солдата польской армии и советский солдат — водружают на берегу темной от дыма, кровавой от зарева пожаров реки новый пограничный столб. Маленький серебристый орел на расколотой в бою винтовке.
Лишь теперь они склоняются к воде, и долго плещут себе в лицо эту прохладную, ласковую воду, и видят отражающиеся в ней клубы дыма и отблеск серебристого орла — пограничного столба над Одером. Над всем, над всем — над свистом простреленных легких, над острой болью в мертвой повисшей руке — сверкает серебристыми перьями белый орел. Не того, маленького, снятого с солдатской шапки, видят они. Нет — белого орла, свободным, победным лётом поднимающегося к небу.
Глухой рев отдаляется. Утихает гул орудий. На запад, на запад идут полки. И откуда-то издали, где ничего не видно за свалкой боя, доносится песня.
— Наши, наши поют… — шепчет Марцысь.
И сразу же звучным хором в нее вливается другая — русская песня.
Весь в черном дыму сражения, плавно несет свои волны Одер. Сверкает серебряный орел на пограничном столбе. Гремят над водой две песни.
— Держитесь, держитесь, ребята, вон уже идут санитары, — говорит советский солдат.
Где-то поблизости слышатся голоса. Это помощь, перевязка, отдых и, может быть, — жизнь.
Но не об этом они сейчас думают. Сейчас эти приближающиеся голоса не могут отвлечь их внимания от другого. От Польши, окупленной кровью, отвоеванной с оружием в руках, от новой границы родной страны. И потому уже не доходят до ушей слова поспешно бегущих людей.
Превыше всего сияние серебряных крыльев орла.
Нет, это не тот маленький орел, снятый с солдатской фуражки. Это — белый свободный орел, взмывающий вверх победным, радостным летом.
И это не расколотая винтовка, воткнутая в землю, — это символ и знак, знак новой польской границы.
Несется гремящая, могучая, величественная песня. Славянская песня над Одером — впервые за сотни лет.
В зареве пожаров огнем и кровью течет к морю река Одер.