Девушка, переставшая говорить

– Теперь иди, Кайса, – сказал Эггесбё. – Мы можем поговорить после.

– Да-да, – ответила она, но осталась стоять на месте.

У большинства журналистов, которых она знала, как будто происходило нечто похожее на короткое замыкание, когда они были на работе. Их реакция была прямо противоположной естественной в драматичной или неприятной ситуации. Они становились холодными, дистанцировались сильнее, чем это присуще большинству людей. Как будто оснащенные фильтром морали, журналисты устанавливали дистанцию с реальностью, вытесняя свои собственные чувства.

Именно так ощущала себя Кайса, наблюдая, как Берг исследует труп.

– Вот как, – пробормотал он, потрогав руки и ноги. – Уже прошло смертное окоченение.

Было что-то будничное в его рутинных движениях и интонациях, словно он просто навещал больного, несмотря на пронизывающую вонь мочи, испражнений и гниющего трупа. Как будто газ проникает через поры в кожу, остается на слизистой оболочке в носу, рту и глазах, затрудняя дыхание и затуманивая взгляд.

– Сколько времени она мертва? – спросил Эггесбё у врача, одновременно окинув Кайсу испытующим суровым взглядом и слегка указав головой в сторону двери.

Кайса кивнула, но по-прежнему не последовала просьбе.

– Сложно сказать точно, – ответил Берг.

– Как вы предполагаете?

– Может быть, неделю. Чем дольше лежит труп, тем труднее оценить, как давно наступила смерть. А в этой жаре… – Он поднял ее руки, наклонился и посмотрел на внутреннюю сторону. – Но одну вещь могу сказать наверняка: скорее всего, она умерла здесь.

– Трупные пятна?

Кайса знала, что если бы синие пятна гематом находились на других частях тела, это могло означать, что его переместили.

– Да, они точно соответствуют позе, в которой она сидит, – сказал Берг. – Либо она умерла в кресле, либо ее посадили сюда сразу после наступления смерти. Более вероятно второе.

Он показал на кровь наверху на стене в трех метрах от них.

Эггесбё жестом подозвал полицейского к себе. Служащий выглядел так, словно не горел желанием, но все же подошел со стороны стула. Эггесбё что-то тихо сказал ему.

Врач обеими руками взялся за голову трупа, повернул ее, чтобы посмотреть сторону, опирающуюся на спинку стула. На затылке застыла плотная масса свернувшейся крови, приклеившей волосы к голове и стекшей вниз по шее и спине.

Берг выпрямился и собирался сказать что-то еще, но вместо этого склонился вниз, поднял длинное черное платье и сложил его на колени женщины. Рой мух неистово зажужжал внизу.

Полицейский издал звук, похожий на отрыжку.

– Выйди и подыши свежим воздухом, – сказал Эггесбё.

– У нее есть собака? – спросил Берг.

– Не знаю, – ответил Эггесбё.

– Похоже на то, – сказал Берг, не поднимая глаз.

Кайса сделала шаг вперед, посмотрела вниз и быстро отвернулась.

Полицейский стоял на лестнице и вдыхал свежий воздух, когда она вышла, чтобы посмотреть, как там Юнас. Бенте осторожно качала коляску, держа палец у рта. Юнас боролся со сном, но у него не вполне получалось, только тихое хныканье в протест.

– У Сиссель есть собака? – прошептала Кайса.

Бенте показала. В дальнем углу сада стоял серый элкхаунд[1].

– Каро пулей выскочил, когда я открыла дверь, – сказала она. – Он только что вернулся, и я привязала его поводком.

Пес выжидающе завилял хвостом, услышав свое имя.

Кайса вошла обратно в дом и остановилась в дверном проеме в гостиную.

– Собака на улице, в саду, – сказала она. – Но она была в доме, когда Бенте открыла дверь. – Она указала на стену у двери в парадную гостиную. – Пес опорожнялся вон там.

– Точно, – кивнул Эггесбё.

– Был несколько дней заперт вместе с Сиссель, – констатировал врач.

– Вы ее знали? – спросил Эггесбё.

Берг кивнул:

– Она была одной из моих пациенток. Мне было жаль ее. Ни братьев, ни сестер, и вся ответственность легла на нее. Ну, вы знаете: единственный ребенок, женщина, престарелые родители. – Он сказал это так, словно это было само собой разумеющимся. У Сиссель не было выбора. – Но, наверное, было все-таки хорошо, что она жила не одна. Родители заботились о ней в той же мере, как и она заботилась о них, судя по тому, что я слышал. Когда умер отец, я пытался уговорить ее переехать в один из приютов, но она не хотела. – Он продолжил говорить, осматривая горло и шею умершей: – Она была у меня пару месяцев назад. С болями в желудке. Кроме того, она показалась мне подавленной. С ней ведь было трудно общаться, но она пожаловалась, что мысли о многом не дают ей уснуть.

– Наверное, это не так уж и странно после того, что случилось с ее отцом, – вставила Кайса.

– Она не хотела говорить, в чем дело, но наверняка в этом, конечно. Странно то, что на самом деле ей как будто бы стало лучше сразу после его смерти, но позже, летом, у нее началась депрессия. Я дал Сиссель антидепрессанты, чтобы она смогла преодолеть ее, и посоветовал выбираться из дома, встречаться с людьми.

– И как, Сиссель последовала вашим рекомендациям?

– Не знаю. Неделю назад ей был назначен новый прием, но она не явилась. Несколько раз случалось, что она записывалась, но не приходила. И я не…

Участковый прервал его и повернулся к Кайсе.

– Мы поговорим позже, – сказал он.

– Тебе предстоит большая работа, – ответила она. – Здесь должна быть связь. Два убийства в одном доме, это…

– Кайса… – начал Эггесбё.

Она согласно подняла руки перед собой:

– Ладно, ладно.

– Кстати, как там дела у Карстена? – спросил он.

– Хорошо, – ответила она через плечо, выходя из дома. – Все хорошо.

«Я не буду думать о Карстене, – подумала она. – Все наладится».

Кайса заглянула в коляску. Юнас спал с полуоткрытым ртом, раскинув ручки в стороны и растопырив пальцы. Она подоткнула ему одеяло и перевела взгляд на дом Сиссель Воге. Если бы не шторы и цветы на окнах, можно было бы подумать, что здесь давно никто не живет. Было нечто смирившееся и уставшее от жизни во всем владении Сиссель, словно ей было все равно, словно она бросила поддерживать уход и порядок вокруг себя.

Большинство домов в Лусвике стояло подобно памятникам благосостоянию людей. Часть домов пятидесятых годов изначально была обшита асбоцементными листами, но теперь жители убрали их и заменили на панели, модернизировали, надстроили, изменив дома до неузнаваемости. Но на доме Сиссель были такие же серые, пострадавшие от погоды плиты, а ставни и оконные рамы нуждались в покраске.

Кайса покатила Юнаса домой.

Скоро будет два с половиной года с тех пор, как они с Карстеном решили отреставрировать дом, который она унаследовала от тети в то лето, когда убийство немца сотрясло Лусвику и Карстен едва остался жив. Они жили здесь уже пару месяцев.

Первоначально они собирались пробыть здесь всего год. А потом посмотреть. Тее и Андерсу, детям от бывшего мужа Акселя, очень нравилось здесь, но если Карстену не станет лучше, они не смогут остаться. Все чаще и чаще она думала о том, что лучше всего было бы вернуться обратно в Аскер. Его уныние влияло и на нее тоже, она часто чувствовала себя подавленной. Нет, скорее не подавленной, а грустной, так бесконечно грустной посреди жизни, которая должна быть полна жизнеутверждающей радости. Кайсе следовало бы наслаждаться каждым днем, радоваться, что Карстен выжил, что она снова стала матерью. Вместо этого она ходила кругами и чувствовала в себе противостояние всему, что сама предпринимала.

Она сбавила скорость.

Эггесбё стоял и разговаривал с Бенте Рисе. У нее был ключ от дома Сиссель. Был ли ключ и у убийцы тоже?

Кайса жила в Лусвике с родителями и двумя сестрами до десятилетнего возраста. Тут были ее корни. Она знала большинство здесь живущих с детства и с тех каникул у тети в подростковом возрасте. Бенте Рисе тоже родилась и выросла здесь, а ее муж приезжий. Кайса не знала никого из них хорошо, только шапочно. Они построили дом на земле родителей Бенте, рядом с Сиссель.

1

Лосиная лайка.