Сумрачная душа

– Стража!

Тотчас из темноты возникли солдаты придворной гвардии тетрарха – рослые темнокожие нумидийцы, стройные поджарые египтяне. Они ворвались в пещеру и застыли, ожидая приказания.

– Взять этих! – Тетрарх показал на трясущегося Фануила и спокойного, безмятежного слепца.

В этот момент его кольнула странная тоска.

Он подумал, что, должно быть, совершает ошибку, страшную, непоправимую ошибку. Для чего ему целый отряд стражи – только для того, чтобы схватить и отвести в подземелье дворца двух слабых, беспомощных людей, один из которых – дряхлый слепец?

Но он ждал большей опасности, серьезного сопротивления, потому и подстраховался…

Наклонившись, он поднял шкатулку с кольцами.

– Позволь, повелитель, я помогу тебе! – шагнул к тетрарху начальник стражи.

Ирод отшатнулся от него, взглянул с подозрением и ненавистью – и египтянин, не задавая никаких вопросов, смешался со своими смуглыми солдатами.

Тетрарх прижимал к себе ларец с кольцами и чувствовал, как сквозь дерево и металл в него переливается заключенная в них древняя сила и власть.

Слепого старца почти несли двое нумидийцев – ноги ему уже не служили. Проплывая мимо Ирода, он повернулся к нему безмятежным лицом и проговорил все тем же шелестящим, угасающим голосом:

– Прощай, Ирод Антипа! Ты сделал свой выбор, и тебе не раз придется о нем пожалеть!

Дмитрий Алексеевич закрыл за собой дверь собственного подъезда и привычно расстроился. Их дом – старый, позапрошлого века, с резными балконами, эркерами и фигуристыми кариатидами, поддерживающими карниз, – был опутан лесами, как паутиной, и выглядел отвратительно. Потому что продолжалось это безобразие уже почти полгода, и конца ему не предвиделось.

Еще прошлым летом в соответствии с приказом губернатора о том, что нужно обновлять фасады старых домов, дом покрыли лесами. Леса устанавливали смуглые и говорливые мужчины, ни слова не понимающие по-русски. Распоряжался ими солидный прораб, которого они тоже не понимали, так что у Старыгина, да и у всех жильцов, в голове теснились смутные опасения насчет правильности и прочности конструкций. Краску со стен кое-где содрали, стыки замазали какой-то бурой субстанцией, а потом всю компанию во главе с прорабом неожиданно перебросили на другой объект. А потом так же неожиданно пришла осень, за ней, как водится, зима – только по календарю, то есть не было снега и катков, а была сырость и ледяной дождь каждый день.

Леса ржавели в полном запустении, бурая субстанция отсырела и текла по окнам, куски штукатурки шлепались на подоконники, у одной из кариатид отбили нос, вдобавок ко всему, пока устанавливали леса, разворотили асфальт внизу, и теперь возле подъезда Старыгина разливалась огромная лужа – в нее стекала вода со всего квартала.

Дмитрий Алексеевич жил в своей двухкомнатной квартире в обществе кота Василия, и если хозяин еще мог как-то примириться с существующим положением вещей, то кота такое положение никак не устраивало. Потому что теперь Старыгин тщательно закрывал все форточки и даже запирал их на старинные шпингалеты.

Когда все еще только начиналось, Дмитрий Алексеевич как раз работал дома над книгой о новых тенденциях в реставрации. И выдержал целое нашествие через окно.

Смуглые гастарбайтеры вежливо стучали и просили то соли, то воды, то бинтов, то йода, то старых газет, то тряпок. Кот Василий, наблюдая за людьми, которые ходят за окном, сделал соответствующие выводы и однажды был застигнут хозяином за выходом в свет.

Как-то утром Дмитрий Алексеевич совершенно случайно выглянул в окно и увидел рыжую разбойничью морду, прижавшуюся к стеклу со стороны улицы.

Дмитрий Алексеевич схватился за сердце, потому что раньше кот никогда не стремился наружу – этаж у них был шестой, умный и осторожный котяра боялся свалиться с карниза. Может быть, и хотелось ему прогуляться, особенно ранней весной, но кот считал, что везде хорошо, где нас нет, а его и здесь, у Старыгина, неплохо кормят.

Теперь же можно было совершить увлекательное путешествие по строительным лесам на крышу, побывать в соседних квартирах и при надлежащей удаче поймать нахального и ленивого голубя, который много лет отравлял коту существование, восседая на голове ближайшей к окну кариатиды. В общем, голубь нарывался на неприятности, и кот решил, что настал его час.

Увидев хозяина, в немой тревоге рвущего на себе волосы, кот довольно ухмыльнулся и неторопливо пошел по лесам в одном ему известном направлении. Старыгин, как был, в домашних тапочках и с одной намыленной щекой, ринулся за ним в раскрытое окно.

Кот ушел недалеко – все же он был зрелого возраста, толстый и домашний. Дмитрий Алексеевич поймал его через три окна. Кот-то не пострадал, зато хозяин потерял тапочку, едва не получил по голове мешком цемента и еще напугал до полусмерти соседку, возникнув за окном, как маньяк из голливудского фильма ужасов.

С тех пор Дмитрий Алексеевич запирал все форточки, и кот лишился свежего воздуха, да и нахальный голубь больше не сидел на голове у кариатиды, возможно, его эстетическое чувство не принимало ее отбитый нос.

Дмитрий Алексеевич с разбегу удачно перепрыгнул лужу и оглянулся на свои окна, чтобы помахать коту на прощание. Но Василий теперь не любил сидеть на подоконнике, к тому же он дулся на хозяина за то, что тот ходит на какую-то службу и оставляет несчастного питомца одного в пустой квартире.

Дмитрий Алексеевич Старыгин вошел через служебный вход Эрмитажа, кивнул знакомому охраннику и быстро зашагал по широкой лестнице к себе на третий этаж.

Открыв дверь своей лаборатории, включил свет, повесил на вешалку плащ, пиджак. Надел рабочую куртку – старую, удобную, перепачканную красками и растворителями.

Только после этого подошел к столу, на котором его ждала новая работа – картина неизвестного немецкого художника, предположительно середины семнадцатого века.

Картину нашли в запасниках музея во время последней инвентаризации. Холст простоял за шкафом по меньшей мере лет сорок, о нем совершенно забыли. В описи музея он значился под шестизначным номером, с короткой пометкой:

«Х. М., неиз. нем. шк. Гадание».

То есть холст, масло, неизвестный художник, немецкая школа, «Гадание».

Впрочем, и без этой подсказки название картины можно было определить: на ней был изображен элегантный молодой кавалер в богатом, расшитом золотом кафтане с кружевным воротником и широкополой шляпе, которому гадала по руке смуглая пожилая женщина в пестрой изорванной одежде.

Впрочем, все это Дмитрий Алексеевич не столько видел, сколько домысливал как опытный реставратор. Картина была в очень плохом состоянии. Какие-то ее части совершенно выцвели, какие-то покрывал толстый слой копоти. Красочный слой растрескался, кое-где и вовсе осыпался. Лицо кавалера просматривалось довольно хорошо сквозь грязь и копоть, некоторые части кафтана вполне можно было разглядеть, другие домыслить, левая рука, которой завладела гадалка, сохранилась довольно хорошо, но вот правая рука, которая опиралась на эфес шпаги, едва проступала на выцветшем холсте.

Зато видно было выражение алчности на лице гадалки. Одним глазом она смотрела на руку кавалера, другим косилась на большой кожаный кошель, что висел у мужчины на поясе. Кошель был туго набит, и гадалке явно хотелось заполучить из него побольше.

Дмитрий Алексеевич потер руки: ему не терпелось приступить к работе.

Он любил свою работу и считал ее очень важной: возвращать человечеству пострадавшие от времени и скверного обращения бесценные холсты старых мастеров – что может быть важнее, что может быть благороднее этого?

Старыгин был реставратором, что называется, от Бога, ему многое удавалось, о его удивительной интуиции в узких специализированных кругах ходили легенды. Он мог угадать работу настоящего мастера по одному фрагменту картины – просто чувствовал, что под руками у него шедевр.

Через руки Дмитрия Алексеевича прошли работы многих выдающихся живописцев. В основном он специализировался на итальянском Возрождении, но на этот раз ему досталась картина неизвестного немецкого живописца.