Страница 24 из 48
– Одному богу известно.
– Да будет благословенна мудрость Господня. – Тернер выдвинул верхний ящик. – Вот например, у вас есть такой ежедневник?
Ежедневник был в обложке из дорогой синей ткани с золотой эмблемой в виде королевского герба.
– Нет.
– Бедный мистер Гонт. Слишком мелкая сошка? – Тернер листал страницы, начав с последней. Один раз задержался на чем-то и нахмурился. Затем снова остановился, сделав запись в черном блокноте.
– Они предназначаются для сотрудников уровня советника или выше. Вот вам и причина, – пояснил Гонт с обидой. – Я сам отказался от такого.
– То есть он вам его предлагал, точно? Еще одна из его приманок, надо полагать. Как это было? Наверняка стащил пачку из секретариата, чтобы раздать приятелям на первом этаже. «Вот вам еще подарки, парни. Там таких полно. Держите на память от своего человека наверху». Так все обстояло, а, Гонт? Но христианская добродетель заставила вас проявить сдержанность, верно?
Закрыв ежедневник, он выдвинул нижний ящик.
– А даже если так, вам никто не давал права рыться в его столе подобным образом. Из-за такой мелочи! Стащить несколько ежедневников – едва ли крупный проступок, не кража века. – Его акцент уроженца Уэльса преодолел все барьеры и вырвался на свободу.
– Вы же праведный христианин, Гонт. Вам все дьявольские козни известны гораздо лучше, чем мне. Мелкий проступок ведет к большим бедам, так ведь сказано? Укради сегодня яблоко, а завтра угонишь грузовик из сада. Вы же знаете порядок вещей, Гонт. Что еще он вам рассказывал о себе? Какие-нибудь другие детские воспоминания были?
Он нашел нож для бумаг с тонким серебряным лезвием и широкой плоской рукояткой, а потом прочитал гравировку на подставке настольной лампы.
– «Л. Х. от Маргарет». Кто такая Маргарет, хотел бы я знать.
– Никогда о ней прежде не слышал.
– А о том, что он однажды был помолвлен и собирался жениться, тоже не слышали?
– Нет.
– Мисс Эйкман. Маргарет Эйкман. Ни о чем не напоминает?
– Ни о чем.
– Теперь что касается его службы в армии. Он вам рассказывал об этом?
– Армию он любил. Говорил, в Берлине часто ходил смотреть, как кавалеристы берут барьеры. Ему это очень нравилось.
– Но сам был пехотинцем, не так ли?
– В точности даже не знаю.
– Ладно, оставим это.
Тернер отложил нож в сторону рядом с синим ежедневником, сделал еще пометку в своем карманном блокноте, а потом взялся за небольшую плоскую жестянку с голландскими сигарами.
– Он курит?
– Да. Любил сигары, что верно, то верно. Только их и курил. Причем, заметьте, у него всегда была в кармане пачка обычных сигарет. Но при мне он сам курил только вот такие сигары. В канцелярии один или два типа даже жаловались на дым, насколько я слышал. Им не нравилась его привычка к сигарам. Но вот только наш Лео бывал упрям, когда ему чего-то хотелось, я бы так выразился.
– Давно вы здесь служите, Гонт?
– Пять лет.
– Он однажды подрался в Кёльне. Это случилось уже при вас?
Гонт колебался с ответом.
– Должен заметить, меня изумляет принятый у вас обычай стараться все замалчивать. У вас вопрос «а кому это нужно знать?» приобретает совершенно иной смысл, понимаете? Осведомлены все, кроме тех, кому положено. Что тогда произошло?
– Обычная потасовка. Говорят, он сам напросился, вот и все.
– Каким образом напросился?
– Не знаю. Просто, если верить слухам, он заслужил взбучку. Я слышал от своего предшественника. Однажды вечером его привезли сюда, измордованного до неузнаваемости, – так он мне рассказывал. И получил поделом. Так ему сказали. Лео вообще был драчливым малым. Не буду отрицать.
– А кто рассказал вашему предшественнику? От кого он получил такую информацию?
– Не знаю. Не спрашивал. Это было бы излишним любопытством с моей стороны.
– Значит, часто дерется наш Лео?
– Так тоже нельзя говорить.
– А не была ли там замешана женщина? Возможно, тоже Маргарет Эйкман?
– Понятия не имею.
– Тогда почему считаете его драчливым?
– Сам не пойму, – ответил Гонт, снова явно разрываясь между подозрительностью к визитеру и природной разговорчивостью. – А вы сами не из драчливых будете? – пробормотал он, выбирая более агрессивный подход, но Тернера это нисколько не смутило.
– Все правильно. Не суй свой нос в чужие дела. И не стучи на приятеля. Богу это не понравилось бы. Уважаю людей принципиальных.
– Мне плевать, что он там натворил, – продолжал Гонт, на глазах набираясь смелости. – Он не был плохим человеком. Резким – да. Но самую малость. Так это свойственно всем, кто родился на континенте, вы же знаете. – Он указал на письменный стол с выдвинутыми ящиками. – Но он не был настолько дурным, чтобы так с ним обходились.
– А таких совсем скверных людей нет вообще. Вас это, возможно, удивит. Личностей, до такой степени плохих, не существует в природе. Мы все на самом деле прекрасные люди. Этому даже посвящен один из псалмов, помните? Один из тех, что вы пели, пока он играл. И я тоже пел, Гонт. Но только потом вырос и стал более сообразительным. Вот что мне особенно нравится в псалмах: мы их уже никогда не забываем. Как и короткие забавные стишки – лимерики. Бог знал, что делал, когда изобрел рифмы. Убежден в этом. Чему Лео научился, когда был еще ребенком? Расскажите мне хотя бы об этом. Что он познал, сидя на дядюшкином колене?
– Он говорил по-итальянски, – неожиданно выдал Гонт, как будто выложил на стол козырную карту, которую до поры придерживал.
– Неужели? Вот это занятно.
– И он выучил его еще в Англии. В обычной сельской школе. Другие дети с ним не общались, справедливо считая немцем, и он стал ездить на велосипеде и разговаривать с итальянскими военнопленными. А потом не забывал язык. У него отличная память, доложу я вам. Не забудет ни единого слова, которое вы ему скажете, зуб даю.
– Просто восхитительно!
– Лео мог бы стать очень образованным человеком, обладай он вашими преимуществами.
Тернер посмотрел на него ничего не выражающим взглядом:
– А кто, черт побери, может утверждать, что у меня были какие-то преимущества?
Он выдвинул очередной ящик, наполненный мелочами, необходимыми для личного пользования любого конторского служащего: степлер, карандаши, круглые резинки, иностранные монеты и использованные железнодорожные билеты.
– Как часто репетировал хор, Гонт? Раз в неделю, я полагаю. У вас происходила славная спевка, вы сообща молились, а потом, идя домой, по дороге выпивали где-нибудь пивка, и тогда он многое успевал вам рассказать о себе. И были еще наверняка совместные выезды на природу. Автобусные экскурсии, вероятно. Нам же с вами это нравится – и мне, и вам. Нечто корпоративное, но в то же время не лишенное известной духовности. Экскурсии, различные клубы и общества, хоры. И Лео присутствовал повсюду, верно? Всех знал, слушал самые незначительные разговоры, когда люди делают мелкие признания, держал их под ручку. Если я правильно понял, он был большим охотником до невинных развлечений.
На всем протяжении своего монолога Тернер составлял в черном блокноте список предметов: походный набор для шитья, пакетик с граммофонными иглами, таблетки разных цветов и размеров. Помимо воли заинтригованный, Гонт переместился поближе.
– Да, вы все правильно подметили, – сказал он. – Но было и другое. На верхнем этаже живу я один – там есть квартира. Она предназначалась для Макмуллена, но только он не смог ее занять. С таким-то количеством детишек! Нельзя же было им позволить носиться там и топать ногами, правда же? Мы сначала репетировали в актовом зале по пятницам. Это по другую сторону вестибюля от кассы, где выдают жалованье. А потом он поднимался ко мне на чашку чая или типа того. Ну, как я потом часто пил чай здесь, в его кабинете. Мне это казалось хорошим способом отблагодарить его за все, что он для нас делал, за покупки и все такое. Хотя бы попить с ним чаю. Он любил чай. – Гонт говорил просто и безыскусно. – И еще любил огонь в очаге. А у меня всегда возникало ощущение, что ему нравился семейный образ жизни, хотя семьи-то у него и не было.