Штурм

— Что случилось? — удивленно спросил Захаров. — Что вы собираетесь делать?

Я не успел ответить, как услышал в трубке сочный баритон начальника штаба артиллерии:

— Слушает подполковник Кац.

Посмотрел на часы. Было пять утра.

— Немедленно передайте старшим артиллерийским начальникам мое распоряжение — вызвать всех командиров на наблюдательные пункты и следить за очисткой от снега траншей и блиндажей у противника. Вместе со снегом солдаты будут выбрасывать грязь, и на белом фоне отчетливо покажутся очертания окопов. Это даст нам возможность отличить действующие сооружения, доты и дзоты от ложных. Потребуйте, чтобы к концу таяния снега у нас в штабе была специальная схема такого уточнения разведывательных данных.

Командарм заулыбался и тотчас же стал давать соответствующие распоряжения командирам корпусов. Павел Иванович Левин по другому телефону связался с начальником авиационного отдела штаба армии и спросил, можно ли сейчас поднять самолеты на разведку. Захаров быстро перехватил трубку у Левина и потребовал немедленной аэрофотосъемки.

Я рассказал Павлу Ивановичу, какую роль во всем этом сыграли его погоны, и мы, посмеиваясь, вышли из блиндажа. Снегопад прекратился. Наступил рассвет. Показались просветы в облаках. День обещал быть солнечным.

К десяти часам солнце уже стало припекать. И в наших, и в немецких траншеях шла обычная жизнь. Немцы, как мы и предполагали, очищали окопы от снега и выбрасывали вместе с ним мокрую землю. С передового наблюдательного пункта доложили, что снег перед второй и третьей немецкими траншеями побурел от выброшенной грязи. Сразу видно, что они плотно заняты войсками. Перед первой траншеей снег белый, чистый, только в двух-трех местах на километре заметна грязь, — по-видимому, там посты дежурных автоматчиков.

К двенадцати часам дня подполковник Кац принес схему целей. Мы внимательно просмотрели ее. Снег помог внести много ценных дополнений в разведывательные данные. Теперь уже совершенно ясно, что первая траншея занята только дежурными наблюдателями. Кроме того, мы обнаружили много целей, около которых нет жизни, нет движения, а следовательно, они либо сомнительные, либо ложные.

День 7 апреля протекал так же, как и предыдущий, внешне спокойно. И в то же время для каждого из нас он был наполнен тревожным ожиданием: что будет завтра? Одиночным огнем отдельные батареи продолжали разрушать намеченные цели. Некоторые полки по плану «врастяжку на весь день» вели контрольные пристрелки.

К вечеру выяснилось, что результаты стрельбы на поражение оказались более эффективными, чем накануне. Половина немецких дотов была разрушена, много дзотов и окопанных танков тоже вышло из строя.

Велико волнение артиллеристов накануне штурма. Хотелось снова и снова проверить правильность всех расчетов, целесообразнее организовать огонь более тысячи орудий и минометов. А после того как в штабе все было сделано, мы с майором А. М. Сапожниковым и адъютантом Н. П. Спиридоновым отправились в 126-ю стрелковую дивизию, прославившуюся в боях за Донбасс.

Проходя по глубокой траншее, я услышал знакомую мелодию популярной песни «Катюша». После двух-трех куплетов песня замерла, ее сменил гортанный немецкий голос, обращенный к противнику. Затем совсем близко от нас раздались крякающие разрывы мин.

— Товарищ генерал, рядом убежище! — крикнул адъютант, и мы быстро втиснулись в подбрустверную нишу.

Отрывистая немецкая речь продолжалась, не прекращался и обстрел.

— Вишь, как фриц ищет эту самую Огеу! — заметил пожилой старшина.

— Что это за Огеу? — удивился Сапожников.

— Окопная громкоговорящая установка, — пояснил все тот же старшина. — Почитай, фашисты эту Огеу страх как ненавидят. Правды нашей побаиваются.

С помощью громкоговорящих установок наши политработники в содружестве с немецкими антифашистами разъясняли неприятельским солдатам правду о разбойничьей войне, развязанной гитлеровцами, говорили о благородной миссии Советской Армии, сражающейся за свободу и мир всех народов. Вот почему фашисты так остервенело пытались заглушить правдивый голос советских политработников и их верных друзей — немецких антифашистов. В дни подготовки к наступлению они трудились особенно энергично.

Утром 5 апреля на передний край пришла группа бойцов во главе с инструктором политотдела 24-й дивизии Ю. И. Кириленко. Вместе с капитаном были и немцы антифашисты. Пустив в ход громкоговорящую установку, они, как и прежде, начали передачи с «Катюши». Веселая мелодия песни привлекала внимание немецких солдат, а именно на это и рассчитывали наши агитаторы. Прослушав песню, солдаты, естественно, ждали продолжения передач. И продолжение следовало: солдаты 4-й роты услышали письмо своего командира, недавно попавшего к нам в плен. Офицер призывал своих подчиненных переходить к русским. Затем антифашист рассказал о командире 8-й роты Мюллере, который прикинулся больным и уехал из осажденного Крыма, бросив своих солдат. «Если хотите спасти жизнь, — добавил диктор, — бросайте оружие и сдавайтесь в плен».

Агитаторы не ограничивались только конкретными примерами из жизни соседних частей противника: они рассказывали правду о положении на фронтах, об успехах наших войск и крушении оборонительных позиций врага на Миусе и Молочной. Все эти факты, точные и неоспоримые, показывали немецким солдатам ложь гитлеровской пропаганды о планомерном отступлении и выравнивании линии фронта.

Встретив капитана Ю. И. Кириленко, мы попросили его рассказать о результатах пропагандистской работы.

— Цыплят по осени считают, — неопределенно ответил он. Потом добавил: — Сами видите, что немцы дерутся уже не так, как в сорок первом. Морально они уже надломлены. Это — результат могучих ударов советских войск. Но думаю, что и наша правдивая пропаганда в какой-то мере подтачивает силы врага.

С большой теплотой капитан отозвался о работе известного немецкого писателя Фридриха Вольфа. Его страстные призывы, яркие речи, обращенные к соотечественникам, волновали сердца, вызывали у немецких солдат неверие в успех войны против СССР.

8 апреля в восемь часов утра началась артиллерийская подготовка. Как она не похожа на все предыдущие! Вместо обычного мощного огневого налета всей артиллерии шла редкая стрельба из отдельных орудий.

Но прошло тридцать — сорок минут, и результаты стрельбы стали сказываться. По проводам понеслись к нам донесения: дот номер такой-то разрушен, дзоты номера такие-то уничтожены. На сороковой минуте немцы заметно забеспокоились. Над районом огневых позиций нашей артиллерии завыли их бомбардировщики.

Майор Сапожников, заместитель начальника оперативного отделения, стоя около меня, усмехается:

— Достанется сегодня нашим ложным батареям!

И действительно, после бомбежки выяснилось, что «сокрушены» пять таких батарей. Из настоящих пострадала лишь одна. Немцы же потеряли сбитый зенитками самолет.

Вскоре противник начал вводить в действие свою артиллерию. От командиров корпусов полетели настойчивые просьбы подавить вражеские батареи.

Гитлеровцы стреляют всего семью-восемью батареями. Надо набраться терпения, тем более что сейчас наша артиллерия частично еще занята разрушением. А самое главное — чем позже откроем огонь, тем он будет неожиданнее и тем надежнее будут подавлены орудия противника к моменту атаки.

К исходу семидесяти минут артиллерийской подготовки огонь наших тяжелых орудий резко усилился. Некоторые батареи заканчивали уничтожение целей переходом на беглый огонь. По телефону в штаб бесконечным потоком льются сообщения о ликвидированных дзотах, блиндажах, окопанных танках.

На восемьдесят первой минуте, по заранее выверенным часам, точно по плану, словно гром среди ясного неба, грянула канонада. Это был первый огневой удар по переднему краю. В течение пяти минут больше полутора тысяч орудий на 8-километровом фронте вели непрерывный огонь.