Страница 72 из 87
Он посмотрел на недовольно поджавшего губы Конева, на снисходительно слушающего Жукова.
— Как вы., считаэтэ? — спросил Сталин.
— Можно попробовать… Вряд ли много даст..
— Похоже на авантюру..
Но Сталин возразил:
— Всо это сдэлат надо! Это сократит нащи потэри! В дополнение., прэдлагаю… нанэсты артыллерыйскые и авиационные удары ТРИЖДЫ! Это будэт болщяя трата боеприпасов, но и даст наиболщий подавляющий эффект. А дальше, отутюжив их оборону авиацией, пустыть на минных полях на участках прорыва спэрва пустые танки, без экипажей, можьно устарэлые, подбитые, сохранившие ходовую часть, гдэ-то, я читал, для этой цели используют самоходные макэты танков. Сэгодня нам нэ так важьна тэхныка… как важьны человэческые жизни..
Мой приказ: взять Берлин к первому мая., остается… Надо порадовать побэдой нащ народ.
План доработать в гэнщтабэ… Доложить… Наступлэные… орыентыровочно… апрэль… Прэдупрэжьдат об абсолютной сэкрэтносты нэ буду… Точную дату получитэ за тры дня. ВСО!
О, как много, много, много значило это ЕГО завершающее СЛОВО!
* * *
На позиции двух главных фронтов: 1-го Украинского и 1-го Белорусского — прибыли сотни старых, битых, но сохранивших ходовую часть танков, были и макеты (об этом нигде не написано, об этом тоже умолчали «объективные» историки). Под Берлин прибыли новые, «ящичные» ракеты, новые реактивные установки, новые танки «Иосиф Сталин» и такие же самоходки, новой взрывчаткой были оснащены тысячи тонн снарядов и бомб, рассчитанных на миллионное применение, — многие эшелоны взрывчатых веществ, выпущенных затем по обороне Берлина. Это был эффект уже атомного по своей мощи удара!
И вызывает удивление не то, что Берлин был взят и пал фактически 1 МАЯ. А то, что обреченные немцы еще две недели пытались вести оборонительную борьбу.
Берлин пал. И не одно, а несколько знамен Победы было поднято над остовом разбомбленного рейхстага. Берлин пал. И победа эта была куда менее кровавой, чем Сталинград, Курская и другие битвы Великой войны. И об этом странно умалчивают до сих пор военные историки. Переворачивая горы мемуарной литературы о войне, автор горько убедился в том, как мало там крупиц правды, как много то благостной лжи, то сознательных и пошлых передержек. Не избежал их, к сожалению, даже известный «трехзвездный» генерал, написавший четырехтомную эпопею о Сталине.
Берлин пал, и 1, а не 9 мая фактически кончилась Отечественная война. В ней без всяких оговорок победила русская, советская, российская армия, ведомая человеком, вероятно, вложившим в победу все свои физические и психические силы, — недаром же Сталина в сорок пятом постиг первый, еще не слишком сильный удар. Как бы ни оценивать Сталина, но не видится иная фигура того времени, равная этой. Задним числом легко обвинять, задним числом ахти как мудро рассчитывать, задним числом легко лить злые слюни.
Американским, английским, французским матерям надо бы всем молиться за Россию и даже за Сталина. Молиться бы надо и русским матерям за столь мощную краткую Берлинскую победу.
* * *
Дымом и смрадом изошла война. И воцарилось отрезвляющее, неслыханное, невиданное МОЛЧАНИЕ. Кончилось злое колдовство… И только плач, плач и плач еще долго был над Землей.
И лишь спустя годы, пережив и отстрадав то чугунное и пасмурное время, начинаешь понимать, что человечество временами легко впадает в безумие и что ведет в это безумие шизоидный бред маньяков, мечтающих покорить мир, заставить всех жить по бредовой воле свихнувшегося утописта, коль не просто бандита, забывшего, что Бог есть! И заповеди нерушимы. И думается: неужто в новом, вот-вот грядущем открыться тысячелетии на пластах человеческой глупости и толщах погибших тел опять взойдут эти лукавые и смердящие сморчки с указующим перстом?
Ах, куда, куда несешься ты, нет, не Русь и не Америка, человеческая река на лакированных конях? И не обрыв ли уже чудится-близится, где равный конец и Рокфеллеру, и наемному киллеру, и бичу во вшивой бороде, и блуднице, разверзающей перламутровую раковину под низкий стон неуемного наслаждения…
«Мы не рабы». «Рабы не мы..» А вся история говорит обратное. Ответьте, мудрые! Но мудрые молчат, мудрые не ищут власти, не имут Ея и никому не судят несбыточных миражей. На то они и Мудрые, и — чудаки..
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. «И УВРАЧУЙ РАНЫ ДУШИ МОЕЯ…»
И тогда Шахрияр овладел Шахразадой, а потом они стали беседовать.
Из арабских сказок
С врачами Сталин стал встречаться сразу, как избрали Генеральным секретарем и ему пришлось организовывать лечение Старика. Русских врачей к Ленину не подпускали. Старик не доверял им совершенно, и волей-неволей надо было приглашать врачей-немцев, с которыми Старик и Крупская объяснялись свободно. А Сталину приходилось вызывать переводчика и, значит, беседовать с врачами в присутствии третьих лиц. Старик же скрывал свои болезни, и врачей, по-видимому, просили не распространяться о них, поэтому объяснялись они уклончиво, и Сталина это раздражало. Часто ему отводилась в беседах роль как бы глухонемого. Когда Ильича постиг предпоследний удар, с врачами объяснялась только Крупская. Она и объявила о приказе Ленина дать ему цианистый калий. Сталин ответил на это категорическим отказом — понимал, что это ловушка, за которую неизбежно платятся головой.
Крупскую же он ненавидел. Она и в самом деле была отвратительна: вспыльчивая, пучеглазая, неряшливая, одетая всегда во что-то мятое, грязное — вот к чему привела ее жизнь с Антихристом. Сталина и сама она едва терпела, и есть предположение: именно Крупская настаивала на его, Сталина, удалении с должности и из Кремля, а кандидатом (тайным) на его пост назывался Бухарин, в последние дни Ленина не вылезавший из Горок.
Врачи же, лечившие Ленина, попросту говоря, бессовестно шаманили возле безнадежного, драли за свои визиты золотом и уезжали. Сталин давал их рецепты на проверку кремлевским эскулапам, и те воздевали возмущенные руки: да разве этим и так надо лечить!
В конце концов и они Старика не спасли, и, наверное, именно с тех пор Сталин начал отказываться от врачебных услуг, всегда противопоставляя этой лечебной чвани свое сухое и сдержанное внимание, не более. А за глаза часто крыл врачей матом и раз навсегда принял решение отказываться от врачей и их услуг. Он привык обходиться без них, в крайнем случае выслушивал их консультации, брал рецепты или лекарства и, не применяя, тщательно проверял по справочникам, отмечая и лечебные эффекты, и дозировку, и все побочные противопоказания. Лекарства же, принесенные врачами, он попросту выбрасывал в унитазы. И никто из профессоров, надутых спесью всезнания, и представить не мог, что вождь, к которому их, Виноградова, Бакулева, Лукомского, Кулинича и других, вызывали изредка, медицину, особенно фармакопею, знает на уровне хорошего фельдшера, а толстые книги-справочники по лекарствам и болезням испещрены его пометками.
Личные аптечки хранились в его сейфах в Кремле, на дачах в Кунцеве, Липках, Семеновском, Зубалове. С собой Сталин всегда носил металлическую трубочку с валидолом, аспирин и стрептоцид. Стрептоцидом (тогда еще красным) он лечил горло. Это была напасть еще со времен ссылок. Горло часто подводило его, затяжная хроническая ангина доставала его постоянно, стоило лишь простудиться, поесть холодного. Сталин, например, никогда не ел мороженого и почти не пил пива (теплое не попьешь, а холодное — тем более) и вслух завидовал толстяку Жданову, для которого ледяное пиво подавали всегда, и он готов был пить его ящиками, впрочем, и от водки он не отказывался.
Вообще же лекарства, каким Сталин доверял, были просты и немногочисленны, после войны он добавил к ним пенициллин (с осторожностью!) и сульфидин.
Лекарства покупались так: внезапно и в любой день, чаще зимой, вождь приказывал подать обыкновенную машину «эмку» и, одетый в темно-серое, почти черное, пальто и зимнюю черную ушанку с опущенными ушами (уши не терпели холода, так как были многократно обморожены), выезжал в город в сопровождении двух таких же непредставительных машин. Выезжали через Боровицкие ворота и останавливались у самых разных рядовых аптек. Сталин, сутулясь, кутаясь в длинное пальто, в шапке, в подшитых валенках, медленно входил в аптеку в сопровождении Валечки, тоже одетой по-зимнему, по-бабьи: шаль, шубка с меховым крашеным воротником, опрятные валеночки-пимы. И не диво: Сталина в таком наряде никто ни разу не узнал, ни разу не обратили внимания на приземистого, невзрачного какого-то старика татарина. Да и кто знал в народе про его щербатое лицо, сохнущую руку, серые усы? На портретах он был представлен черноусым красавцем без возраста, и воображение угадывало в нем высокого, представительного мужчину. И вот — старик-пенсионер скромно стоял в уголке, а внучка покупала лекарства.