Белое и красное

Последняя баржа с комиссаром, смотревшим в бинокль, проплыла мимо. Ванька слез с лиственницы и спустился в распадок, где его терпеливо ждал конь.

«Крепко спят ребята», — сквозь дрему отмечает Качмарек. Намитинговались за день. Холодновато. Он спрятал погасшую трубку в карман. Накурился сегодня сверх меры, а табак-то надо экономить. Подбросил в огонь поленья. Дров наготовили много, с запасом, старались вовсю. Может, и не сожгут все, что заготовили. Ну да не пропадет, что останется — погрузят на баржу. Посмеивались над ним его земляки-фронтовики, что взял он с собой на баржу песок, а получилось, у них одних всегда был кипяток. И в ледяную воду не было необходимости лезть. А реку надо знать. Хотя и загадочная эта река. Она куда больше его Варты. Говорят, летом даже берегов не видно. Сколько он уже повидал на своем веку рек? Варта, Лаба, или Эльба, Рейн, Марна, Волга, Ангара… А Висла? Висла — королева польских рек, это он еще из первой своей книги запомнил.

Где-то вверх по Лене мерцают отблески костров. Там остановились баржи, и больше далеко вокруг ни живой души. Разве что зверь в лесу. Местные жители любят припугнуть, мол, медведь может выбраться из кустов да наброситься, только ведь зверь, если ему человек не мешает, живет своей, звериной жизнью. А уж тому, кто два года на фронте провоевал, на самом страшном, на западном, что для него какой-то зверь, пусть даже и медведь.

Ребята спят крепко. Через час Качмарек разбудит венгра. И тогда уж сам храпанет. Сейчас нельзя. А сон того и гляди сморит его. Хотя это и чуткий, настороженный сон бывалого солдата, задремавшего на часах. Здесь-то что охранять? Медведь обязательно шум поднимет, когда станет продираться сквозь кустарник, да и камни посыпятся. Это не то что проклятые сенегальцы, которые изловчились да подкрались ночью к самым их окопам, будто духи. Только Качмарек и этих сенегальцев ухом учуял, поэтому и остался в живых. Перед взором замаячили знакомые картины… Родители, сестра, огород, спускающийся к озеру. Ага, это сигнал, значит, сейчас он заснет. Качмарек втянул голову в воротник шинели.

А Ванька Спирт доволен. Одна из барж — та, с царскими сокровищами, — далеко отстала от остальных. Как будто сама шла ему в руки: даже на ночь причалила к его берегу. Ванька видел, как рубили деревья, собирали сухие ветки. И вдруг его осенило, что ночью он уберет часового, оттолкнет потихоньку баржу и поплывет на ней. А через двести верст, там, где начинаются места, которые он знает как свои пять пальцев, выгрузит сундуки на берег, спрячет их, а баржу пустит по течению. Пусть догоняют. Но, похоже, баржа была тяжелой — Ванька видел, сколько солдат суетилось в воде, чтобы снять ее с мели. И он, несмотря на свою силищу, один вряд ли столкнет баржу с берега, куда втащили ее на ночь эти ребята.

Поэтому Ваня внимательно все разглядывал и запоминал. Наконец зевнул и отправился к своему коню, спрятанному в овраге, достал потертую медвежью шкуру, завернулся в нее и спокойно заснул.

Он проснулся именно в тот заветный час, когда контрабандисты пересекают кордон, протаскивая спирт в кожаных мешках. Сквозь ветки мигали звезды, но луны не было. При мысли о луне Ванька тихо выругался, ох, как он ненавидел ее — для людей его профессии она ни к чему. Луну и собак. На барже, к счастью, не было собак. Ваня вытащил фляжку, пригубил. Спускаясь к реке, чувствовал себя так, словно выступал в великий поход. На плече — мешок, его он накинет на голову часового. От мешка исходили знакомые дурманящие испарения, хотя уже несколько недель прошло с тех пор, как Ванька использовал его по прямому назначению.

Изредка хрустнет под ногами сучок, задетая невзначай ветка. Но пока Ваньке нет надобности соблюдать особую осторожность. Шум реки, потрескивание костра глушили его шаги. Ванька Спирт решил, если на часах якут, он подождет, пока его сменят, не станет рисковать, очень уж этот народ чуток, а тут дело крупное. Сквозь ветви он не увидел реки — она была темнее сибирской ночи, вода поблескивала лишь там, где падал на нее отсвет костра. Караульным был невысокий мужик с обвислыми усами. Ванька хорошо его рассмотрел, когда тот раскуривал от щепки трубку и подбрасывал дрова в костер. «Неопасный», — решил он про себя. Шли минуты, Ваня стоял не шелохнувшись. Вскоре он убедился, что все спят, накрывшись с головой, сберегая драгоценное тепло. Сразу видать — нездешние, не привыкли к июньским холодным ночам. А он привык. Глоток спирта греет изнутри, а накинутый на плечи полушубок — снаружи. Подумав и все взвесив, Ваня снял сапоги. Безопаснее несколько метров пройти босиком. Попадись на пути камень, и все пропало, это Ванька хорошо понимал. От камня ночью такой звук идет, страшное дело, усатый солдат наверняка проснется.

Засунув сапоги за пояс, он сделал первый шаг. Осторожно, не торопясь. Когда крадешься в темноте, тебя не видно, только шумом можно себя выдать.

Усатый всхрапнул. Сидит, опершись головой о винтовку. До него еще шагов двадцать…

А Качмареку снится, как он, совсем еще пацан, ловит рыбу в озере, тайком, ночью. Холодная вода обжигает ноги. Он дрожит от холода и от страха, вдруг поймает его Дренчинский, арендатор графа Замойского. Качмарек во сне натягивает шинель на ноги. Ваня опять замирает. Усатый проснулся — но вряд ли что видит в темноте. Спокойно, Ваня, спокойно. Не со спиртом крадешься, идет тебе в руки такое богатство, что и представить трудно. Никто тебя не услышит — ты же мастер незаметно подкрадываться по ночам, спокойно…

Улетучился сон о детстве. Теперь Качмареку снится, что он сидит в окопе, ночь темная, хоть глаз выколи, все спят, он один настороже. Именно в такую ночь сенегальцы подкрались к окопам соседнего взвода и всех вырезали. А в том взводе воевал его земляк и друг. Вот и не стало его. Прислушивается Качмарек. Не придут, похоже, сегодня эти черные дьяволы. И вдруг он, нет, не слышит, а скорее, чувствует крадущиеся шаги. Вскакивает:

— Черные идут! Черные!

От собственного крика Качмарек просыпается — наверное, кричал во сне, товарищей ведь мог разбудить. Теперь засмеют, а то прозовут Бартеком-победителем. Бартек — победитель сенегальцев. Что это? Из темноты, с той стороны, где ему послышались крадущиеся шаги сенегальцев, появляется огромная косматая фигура, раскинув огромные лапы. Качмарек инстинктивно вскидывает винтовку со штыком. Слышится рычание… «Медведь», — молнией блеснула мысль. И зверь с дикой силищей отводит штык, дергает за винтовку. Еще чуть — и вырвет. Хотя такое пока еще никому не удавалось. Неожиданно медведь отпускает винтовку, и она ударяет Качмарека по носу. Затем слышится, как осыпаются камни, трещат кусты, медведь карабкается по склону. Послать бы вдогонку две-три пули, но от удара прикладом глаза застилают слезы, а из носа течет кровь. Качмарек вовремя спохватывается, выстрелы — это сигнал о том, что баржа в опасности. Пусть мишка убирается восвояси, откуда пришел.

Шум затихает, медведь уже далеко. «Что-то здесь не так», — размышляет Качмарек. Когда зверь напирал на него, он уловил крепкий спиртной дух. Нет, ошибки быть не могло. От мишки несло самогоном. И стонал он, как самый настоящий человек, уж потом медведем зарычал…

Кое-кто из бойцов проснулся, но у каждого — винтовка, поэтому никакой паники.

— Что это? Медведь?

— Да, напал на меня.

— Быть не может, товарищ Качмарек?!

— Наверное, тебе приснилось, друг. Столько историй про медведей наслушались вечером, вот ты и…

— А рычание? Проснулись ведь, хоть спали как убитые.

— Ты сам небось зарычал со страху, вояка.

— Все просто… Я чутко сплю и слышал, Качмарек вначале крикнул: «Черные… Черные лезут!», а потом и рыкнул.

— Раненый медведь не убежал бы, он нашего Бартека разорвал бы в клочья, оглянуться бы не успели. А что сенегальцев вспомнил, тоже понятно. Чарнацкий ведь рассказывал нам о поляках, воевавших в Сан-Доминго. А может, корова в лесу заблудилась. Увидела людей, подошла, а этот лопух познаньский возьми да шугани ее.