Бабник Голубев

Погодин Радий Петрович

Бабник Голубев

Радий Петрович ПОГОДИН

БАБНИК ГОЛУБЕВ

Рассказ

Ресницы у Аллы Андреевны были синими, тени вокруг глаз зелеными, отчего взгляд ее казался оранжерейно-таинственным, ускользающим, как блик в подвижной листве.

Алла Андреевна стояла с охапкой спецификаций на табурете перед высоким стеллажом. Правую ногу она поставила на полку для упора. А на юбочке разрез большой. А в разрезе нога цвета чуть загорелого женского тела.

Он подумал: "Это не нога - это орден".

Она сказала:

- Пожалуйста, помогите.

Он подошел, схватил ее ногу.

Она улыбнулась.

- Не нужно держать мою ногу. Подержите папки.

Он отпустил ее ногу, взял тяжеленные папки - спецификации.

- Пожалуйста, подавайте мне по одной, - сказала она. - Вы о чем задумались?

- Насчет ужина. Знаете, такого, с легким вином.

Взгляд Аллы Андреевны стал как зеленое половодье, но ответ, показалось Голубеву, был уклончив:

- Поздно, милый.

- Как поздно? Еще середина дня. - Его поразило слово "милый". Так говорят идиотам, а он все-таки инженер, кандидат наук.

- Поздно вы догадались. Вы у нас который день?

- Девятый.

- Видите, сколько дней мы без ужина. А завтра, как мне известно, вы уезжаете. Кстати, еще ни один разработчик не оставался у нас за собственный счет на денек-два. Потанцевать...

Алла Андреевна все еще стояла на табурете на одной ноге - и разрез на юбочке, и юбочка без единой морщинки, и глаза у Аллы Андреевны, как таинственные цветы - орхидеи.

Голубев слыл в своем учреждении бабником. Обаятельность этому его свойству придавало его холостое гражданское состояние. Он был решителен, мог позволить себе многое и все же остаться на день-два сверх срока командировки не мог. И не по причине скупости, якобы присущей холостякам, - он зашивался. Он иногда думал: "Почему у нас все, как один, зашиваются?" Ответа на этот вопрос у него не было.

- Хорошо, - сказала Алла Андреевна. - Куда вы меня поведете?

- В "Север".

- Вы водили туда в прошлый приезд Дину Федоровну из пятой лаборатории.

- Это была ошибка! Так сказать, сослепу.

Алла Андреевна спрыгнула с табурета.

- Пойдем в "Эвридику". - Она улыбнулась, словно в оранжерее включили дополнительное освещение. От волос ее пахло морем и гиацинтами.

Ресторан был расположен на берегу, среди сосен. Ни позади него, ни сбоку не громоздилась тара, которую позабыли вывезти. Настроение создавали аллеи крымского можжевельника, замшелые валуны и клумбы ярко-красной сальвии, как распахнутые люки в ад. И шуршание гальки.

"Эвридикой" ресторан назывался потому, что в нем в перерывах, когда замолкал оркестр и молоденькая певица переставала что-то творить под Аллу Борисовну Пугачеву, метрдотель включал голос покойной Анны Герман.

Сделав заказ, Голубев пригласил Аллу Андреевну на танец.

- Что-то вы гоните, - сказала она.

- А зачем сидеть, мучить улыбками щеки, если нам нравится танцевать. Нам нравится танцевать?

- Нравится. - Алла Андреевна тряхнула ароматными волосами, пощекотав его губы, она как раз доходила росточком ему до подбородка - Голубев был невысок - метр семьдесят. Будь он хотя бы метр восемьдесят, среди бабников своего института выбился бы на первое место.

Голубев прижал Аллу Андреевну к груди, как букет. Она и была как букет - некоторые женщины умеют превращать рабочий наряд в праздничный тем малым, что имеется у них в сумочке.

В гостиницу к нему они и не пытались пойти - поздно.

Голубев подсчитал на микрокалькуляторе, сколько по всей стране дежурит образованных людей в три смены с единственной целью - не пускать в гостиницу дам после двадцати трех.

- Сто тридцать шесть миллионов рублей в месяц без премиальных, сказал Голубев. - За что? За то, чтобы я с женщинами ночью не спал. Днем ради бога. Ночью - ни боже мой! Сколько на эти деньги можно построить садиков, школ, бассейнов и стадионов для ребятишек. Но почему нельзя ночью? Это, наверно, военная тайна. Секретное оружие Москвы.

- Не нужно брюзжать, - сказала Алла Андреевна. - Поцелуйте меня.

Он поцеловал ее под фонарем. Лампа раскачивалась. Их целующиеся тени выплескивались на стены домов по другую сторону улицы.

К ней они тоже идти не могли - у нее мать больная и сын маленький, Степка.

Так и улетел Борис Иванович Голубев в Ленинград.

Занялся делом. В компании с другими учеными и инженерами проектировал он подводные аппараты слежения за косяками трески. Прочные, быстроходные, вместительные - до ста ихтиологов, и неслышные. Действующие по принципу: нету-нету-нету - и тут как тут. Треска - рыба нервная. В хитро детерминированном деле подводного аппаратостроения Голубев занимался акустикой санитарно-технических блоков и выводных систем. Чтобы все было тихо. Ни слова, ни вздоха. Тишину он любил, как всякий истинный холостяк.

К тому же Голубев, конечно, обратил внимание на новую лаборантку брюнетку Ингу; у девушки было что предъявить к оплате, и позабыл Голубев Аллу Андреевну.

Брюнетка Инга прежде работала на "Ленфильме". Быстро обросла там ресницами, поклонниками в кожаных пиджаках плюс природное томное терпение, осиная талия - и готов типаж восточной красавицы. Она даже снялась в одном эпизоде. Во избежание второго эпизода уволилась. Решительно сдала экзамены на вечернее отделение в Кораблестроительный институт и устроилась в контору, где работал Голубев.

Об Инге можно было бы и не говорить, или говорить отдельно, но именно благодаря ей Голубев ощутил угрызения совести, показавшиеся ему унизительными. Сосед, восьмиклассник Бабс, тоже сыграл свою роль, но Инга была автором, закоперщицей и в итоге - жертвой.

В тот день, когда Голубев привел Ингу к себе домой в первый раз, в дверь постучал восьмиклассник Бабс и вручил ему телеграмму от Аллы Андреевны: "Буду двадцатого как условились купи обратный на двадцать третье Алла".

- Познакомься, мой сосед Бабс. Иных в его возрасте называют светлая голова, а Бабса - просто блондин, - сказал Голубев.

- Остроумно, но автор не вы, - сказал Бабс и пояснил Инге: - Мы с Борисом Ивановичем тезки. У нас даже глаза одинаковые - серые и невыразительные.

Голубев запустил в Бабса диванной подушкой.

- А как условились? - спросила Инга, прочитав телеграмму.

Голубев вспомнил, что, целуясь под фонарем, пригласил Аллу Андреевну в Ленинград.

- Это было в угаре, - сказал он. - Под воздействием вина и луны.

- Наверно, она красивая. Устрой ей свободу. Посели в хорошей гостинице. Не напрягай телом. Будь вежлив - даже изыскан. Говори комплименты. Корми в ресторане. Не рассказывай свою биографию.

- Подари смарагды. С голубиное яйцо...

- Не иронизируй - не будь жлобом. Мужиков много, а в памяти ничего только пыхтение. Словно я Джомолунгма, а они все наверх лезут, на самую что ни на есть вершину. И как они оттуда спускаются - наверное, в виде пара...

При конторе, где работал Голубев, было маленькое бюро - три энергичные дамы. Они заказывали билеты на транспорт, занимались гостиницами, залами для конференций, проводами на пенсию и многим другим. Они и заказали для Аллы Андреевны, исключительно из симпатии к Голубеву, номер в гостинице "Россия". Большой, с мебелью, так сказать, в стиле "ретро".

- Может быть, в номер розы? - спросили они деловито.

- Может, - сказал Голубев, ощущая себя дураком. - Примите презент. Хранил для любимой. - Он вручил дамам коробку шоколадного ассорти и два червонца сверх того, что требовалось на букет.

- Мелочь, - сказала Инга. - Любовь и скупость несовместимы.

Голубев с ней согласился, хоть и не видел в этой ее апологии места для своей персоны.

Самолет приходил в четырнадцать часов в пятницу. Голубеву разрешили отгул. Инга одобрила его в синем костюме, голубой рубашке и узком пунцовом галстуке.