Тяжело в учении

Елена Тебнёва

ТЯЖЕЛО В УЧЕНИИ

Глава 1

КУДА ДЕВАЮТ НЕУГОДНЫХ ДЕТЕЙ?

Была бы сила, а ум приложим!

Бывают дни, когда приходится всерьез задумываться о своем месте в мире. Так или иначе, но необходимость сия настигает каждого, и ни спрятаться, ни увильнуть не получится…

Меня она настигла в довольно-таки юном возрасте, и в силу малого жизненного опыта я никак не могла решить: а уместно ли младшей дочери царя-батюшки, взгромоздившись на шаткую стремянку и прильнув ухом к тонкой перегородке, подслушивать важную беседу государственных мужей?

По всему выходило — нет. Но именно сейчас мое место в мире ограничивалось крошечным чуланом, ветхой стремянкой и… В конце концов, нечего было запирать меня в комнате с такими тонкими стенами! Лично я не знаю никого, кто бы удержался и не подслушал увлекательную беседу, в которой его имя склоняется гораздо чаще, чем того требует необходимость.

За стенкой обсуждали меня. Точнее — мое вопиюще непозволительное для младшей царевны поведение.

Мне не привыкать быть крайней. И кого волнует, что подпиленные ножки стульев в обеденном зале — дело рук шебутных близнецов, моих младших сводных братцев, и что я не имею к этому ни малейшего отношения? Да и, признаться честно, некая доля моей вины в случившемся есть, ибо, застав мальчишек за недостойным царевичей делом, я только усмехнулась и прошла мимо. Но! Я даже представить не могла, что жертвами их шутки станут не надоевшие до кислой оскомины «невесты» нашего старшего брата — дочки боярские, в тот день им на обед приглашенные, а… Я знать не знала — впрочем, как и наследный царевич (за близнецов не ручаюсь), — что к батюшке в этот день посольство державы соседней прибудет! Голодное. Да.

Счастье еще, что у послов оказалось неплохое чувство юмора, а не то, разразись межгосударственный скандал, моим «местом в мире» был бы не маленький, сухой да пыльный чулан, а просторная, сырая да вонючая камера в мрачных подземельях государственной тюрьмы. Я — не близнецы, виртуозно умеющие переложить свою вину на чужие, чаще всего мои, плечи. И уж тем более не Светлолика. Меня бы никто не пожалел. Это старшая сестрица у папеньки в любимицах ходит: ей бы и рухнувших на пол послов, и подожженный дворцовый флигель, и покрашенного в разноцветные полоски братцева белоснежного коня, и недовыдерганную бороду на редкость склочного и противного царского советника простили бы не задумываясь.

А я… За жеребца, приобретшего индивидуальность и загадочность, целый месяц вживалась в шкуру конюха, вычищая и лошадей, и их стойла, подкопченный флигель стал вехой на пути к близкому знакомству с почетной, но трудной профессией маляра, а недощипанная борода вредного советника явилась ключом к великой тайне, что книги — источник не только ограниченных числом страниц знаний, но и неисчислимого количества пыли. Причем виноватой я была лишь в последнем случае.

Интересно, что мне будет за послов? Надеюсь, батюшка все же понимает, что столяр из меня вряд ли получится.

— Должен заметить, поведение младшей царевны становится все большей проблемой, — уныло провещал хрипловатый голос.

Чародей наш домашний. Неплохой мужик, кстати. Батюшка разлюбезный Всеслав Градимирович до сих пор не знает, что на прошлой седмице я поспособствовала разгрому колдовской лаборатории, преследуя благородную цель — не дать неугомонным близнецам разрушить ее до основания. Ну ладно, ладно, возможно, цель моя была не столько благородной, сколько эгоистической, ибо я ничуть не сомневалась, кого именно обвинят в очередном погроме.

— Может, замуж ее выдать? — неуверенно предложил блеющий фальцет.

Папенькин с-советник, павлин недощипанный…

От ужаса я едва не свалилась со стремянки.

Куда меня выдать?!

Не хочу! Довольно и того, что нынешней весной туда с песнями и плясками проводили мою старшую сестрицу, до сего знаменательного события бывшую нормальной девушкой, а после превратившуюся в почтенную и до отвращения занудную особу, готовую посвятить жизнь не в меру шустрому муженьку-дипломату.

— Ей всего шестнадцать! — искренне возмутился папенька. — Не пущу!

Я судорожно выдохнула, чувствуя, как медленно отпускает сжавшая сердце паника. Пронесло, кажется…

— До ее восемнадцатилетия мы попросту не доживем! — возопил советник.

Зря я тогда ему бороду оставила, ох зря-а-а… Этот бес языкатый уж коли чего возжелает, то всенепременно того добьется!

От волнения я невольно подалась вперед; коварная стремянка же заплясала и просела…

Никогда не думала, что межкомнатные перегородки такие тонкие!

— Что я говорил?! — коршуном взвился визгливый голос присыпанного крошевом советника, пока все нещадно чихали и протирали запорошенные глаза, а я пыталась понять, осталась ли в моем теле хоть одна целая косточка. Хм, магия и в самом деле опасная штука, я ведь удержаться хотела, а не стену рушить… — И это, чтоб мне всю оставшуюся жизнь гадом чешуйчатым ползать, еще цветоч… ш-ш-ш-с-с-с…

Батюшка перестал кашлять и совершенно не по-царски открыл рот. Бояре, впрочем, тут же последовали его примеру, проявляя редкостное единодушие. Я мрачно шмыгала носом, сидя на полу среди обломков рухнувшей перегородки и с брезгливым интересом поглядывая на ворох одежды, где копошился мелкий безобидный ужик со смешно выпученными глазами, не напоминающими змеиные даже отдаленно.

Слово не воробей. Гадом так гадом.

— Нет уж, Всеслав Градимирович, никакого «замуж»! — первым пришел в себя придворный чародей. — Талант нашей царевны просто вопиет о том, что его нужно развивать! Или на крайний случай контролировать…

— Пусть утешится, — странным, каким-то деревянным тоном проскрипел папенька, словно надломленная ветка на морозном ветру, — ибо я самолично займусь решением сего вопроса… Завтра же!

Завтра наступило быстро и решительно, мгновенно превратившись в сегодня, в котором у меня, еще вчера имеющей дом и какую-никакую, но семью, не осталось ничего, кроме паршивого настроения и увесистой сумки через плечо. В оной находились немногочисленные вещи и завернутые в чистую холстину пироги — дорожный перекус. Да-да, меня вежливо и непреклонно выставили вон, и теперь я переминалась с ноги на ногу во дворе, рядом с закрытой каретой, запряженной тройкой быстроногих лошадей. Вид глухих, лишенных каких-либо опознавательных знаков дверец и плотных штор на окнах оптимизма не внушал.

Вариантов было много. От тюрьмы до монастыря. И ни один из них не прельщал.

«Сбегу!» — мрачно решила я, рассеянно созерцая провожающую делегацию — папеньку и придворного чародея, с плеча которого тряпочкой свешивался ужик с грустными человеческими глазами. То есть тряпочкой висел он лишь до того, как увидел меня; после чего у мелкого гада появилась новая цель жизни — искусать повинную во всех его бедах девицу. Он столь забавно извивался, шипел и демонстрировал раздвоенный язычок, что я не сдержала улыбки. Кажется, ужик не знал, что совершенно не ядовит. И вообще, ему ли на меня шипеть?! Я, между прочим, честно предложила попробовать его расколдовать, но ужик столь проворно заполз в какую-то щель, коими изобиловал замок, что сложно было не заподозрить его в нежелании становиться человеком. Может, я осуществила его самую заветную мечту, которую он тогда столь эмоционально высказал?

Церемония прощания не затянулась. Смущаясь и хмурясь, папенька выдал несколько рубленых фраз (подобные я слыхала от него же в адрес наших отбывающих с официальным визитом послов), сунул мне в руки плотный конверт, строго-настрого повелев открыть его лишь по прибытии, неловко и осторожно, словно ожидая подвоха, обнял меня, после чего почти впихнул в темное нутро кареты, самолично захлопнул дверцу и приказал кучеру трогать.