Страница 7 из 9
Веселая косуля.
Поневоле отказавшись от садоводства, я всерьез задумался о том, не устроиться ли мне на какую-нибудь работу, однако дальше размышлений дело не пошло. Кончилось тем, что я просто стал брать взаймы у родителей, подобрав пин-код к их банковской карточке.
Работать я не рвусь, это факт.
Хайнц Вегенаст стоял перед супермаркетом «Мигро» на Фрутигенштрассе. Он был недостаточно смел (или глуп), чтобы показываться во дворе гимназии самому, поэтому с тех пор как я отказался от должности сбытчика, встречи с клиентками и клиентами из гимназии проходили между пакетами с землей для комнатных растений и тележками для покупок.
– Хайнц, старая шлюха! – кричу я, приближаясь с хот-догом в одной руке и мультивитаминным соком в другой. (Вкусовые пристрастия гимназистов отличаются своеобразием.)
– Поцелуй меня в зад, Франц! Ого, рубашка с Чарли Паркером! Ну и дерьмо.
Я проглотил обед и стал разглядывать товар Хайнца. Травка в полиэтиленовых пакетиках с зажимами. Красная, зеленая, черная смола в фольге. Я все нюхал, мял, раскатывал шарики между ладоней.
Как обычно, спросил, откуда что привезено – надо же произвести впечатление знатока. На самом деле я не блистал ботаническими познаниями и едва мог отличить обычную ливанскую дрянь от благодатного сорта «мауи-вауи». Хайнц охотно поделился информацией. Дал мне попробовать специальную смесь с экстрактами клена, которую получил от «приятеля» (от кого же еще) из Саскачевана в Канаде.
– Саскачевана? – недоверчиво переспросил я.
Хайнц пожал плечами.
– Не такая уж экзотика. Возят же красное вино из Чили.
Он почесался. Взгляд мой упал на его руки – следы от уколов.
– По-моему, это ты зря, Хайнц.
– Франц, тебя это не касается.
– Конечно.
«Саскачеван» торкал что надо. Хайнц не только продавать умел, но и в закупках и миксах толк знал. Я скурил один джойнт, чтобы успокоить нервы после встречи с Вульшлегером и еще один просто ради удовольствия.
– Как дела в «кубике»? – спросил Хайнц.
Я начал беспричинно хихикать.
– Слушай, Хайнц, тебе фамилия Брунисхольц о чем-нибудь говорит? Женщина. Маленькая, бледная и ехидная.
Он на минуту задумался.
– Это не та дурища из выпускного, что постоянно дырки туалетной бумагой затыкала, которые мы в девчачьем туалете просверливали?
– Черт! Значит, это она нам все время заседания портила.
– Сидит, наверное, в какой-нибудь миссионерской школе в камбоджийском захолустье.
Я уныло сообщил, что она закончила университет и теперь учительница экономики.
– Не могла дождаться, когда сможет вернуться в «кубик».
– Да ты что! – Хайнц язвительно заржал. – Эта ведьма теперь твой босс?
Я опять захихикал.
– Зря мы так над ней, – говорю я, а сам все хихикаю и хихикаю. – Ей нелегко пришлось в жизни.
Я задержал дыхание – на секунду, на две, на целую вечность, потом все-таки не сдержался и снова заржал. Из глаз брызнули слезы. (Я вообще люблю смеяться, но так, чтобы до упаду, редко. Обычно про себя посмеиваюсь.)
– Вам сколько завернуть, гуманист? – спросил Хайнц с плутоватым видом.
– Зависит от цены, – отвечаю я, мигом отрезвев.
Мы поторговались. Я настаивал, что мне как школьнику полагается скидка, и согласился, когда Хайнц снизил цену до приемлемого уровня.
– Знаешь, Хайнц, надо тебе все-таки зарабатывать нормальные бабки. На паре сотенных с папиной сберкнижки далеко не уедешь. Если что, всегда можешь вернуться ко мне. Только обещай, что купишь себе новую рубашку.
Рука снова оживает
Биология и история во второй половине дня прошли как по маслу – тихо, мирно, без происшествий. Будто и не было. Потом я чуть не столкнулся с фрау Брунисхольц у кофейного автомата. Она даже не глянула в мою сторону – видно, все думала, как загладить свой утренний промах, зато я, увидев ее хмурое лицо, сразу вспомнил, что мне предстоит еще одно дело.
С противным чувством под ложечкой я поплелся вверх по лестнице.
Мне повезло. В кабинете директора на стук никто не откликнулся.
Я подошел к следующему кабинету, постучал к заместительнице. Тишина. Постучал еще раз. Тут я увидел, как по лестнице шурует директор. Я кинулся в дверь прямо в кабинет к замдиректорше.
Она сидела за столом и разговаривала по телефону. Увидев меня, прикрыла трубку ладонью.
– Франц? У меня сейчас нет для вас времени. Мне нужно подготовиться к совещанию. Подождите снаружи.
Снаружи бродил директор.
– Вам это будет интересно, – быстро сказал я и подал ей каракули фрау Брунисхольц.
Фрау Апфель продолжала говорить по телефону и одновременно расшифровывала записку. Выглядела она жутко переутомленной, измученной и покинутой – будто кочевница в иммиграционной службе. Прямо сердце разрывалось – так не хотелось ее расстраивать.
Положив трубку, она серьезным тоном велела мне садиться. Потом тяжело оперлась на стол и пристально на меня посмотрела.
– Ваша новая учительница экономики жалуется, что вы недостаточно уважительно относитесь к женщинам.
– Вы это на том листке вычитали?
– Именно, Франц.
Она зачитала мне обвинение. Фрау Брунисхольц перечисляла пять или шесть случаев (за четыре часа занятий), когда я позволил себе дискриминирующие поступки по отношению к женщинам. Например, во вчерашнем вводном тесте по теме «Экономика и общество» я написал: «Специалистам по организации и экономике производства доставляет поистине убийственное удовольствие загребать деньги и роботизировать рабочую силу». Фрау Брунисхольц возмущало то, что под специалистами я в неявной форме подразумевал и мужчин, и женщин одновременно. По ее мнению, специалистки заслуживали отдельного упоминания. Она была, конечно, права. Я просто поленился писать правой рукой еще одно длинное слово. Постыдная оплошность. (Серьезно. Пусть я ротозей с дерьмом вместо мозгов, но я же не дикарь.) Только вот зачем сразу за шкирку к директору тащить? По-моему, Фрау Брунисхольц все-таки немного перегибала палку.
– Ну, что скажете? Может, она это все выдумала?
Взгляд фрау Апфель скользнул по документам на столе. Ей явно хотелось покончить с этим вопросом как можно скорее и ко всеобщему удовлетворению. Я решил ей помочь.
– Вот дерьмо!
– Франц, держите себя в руках!
Я сказал, что вчера, когда фрау Брунисхольц раздавала листки с заданиями, я обозвал ее ехидиной. Это было вранье, но фрау Апфель облегченно вздохнула, потому что я не стал запираться.
– Что ж, Франц. Вы действительно не проявляете должного уважения к женщинам-учителям.
– Да, ужасно. Не знаю, откуда это у меня.
Фрау Апфель слабо улыбнулась, и я улыбнулся в ответ. Мне нравилось доставлять ей радость.
– Вы должны извиниться перед фрау Брунисхольц и пообещать мне, что впредь не станете так поступать.
Я пообещал.
На этом фрау Апфель посчитала тему закрытой. Она прижала телефонную трубку к уху и подвинула блокнот.
– Как чувствует себя ваша рука? – любезно спросила она, набирая номер.
Оставался вопрос, будет ли фрау Брунисхольц так же снисходительна, как фрау Апфель. Я в этом сомневался. Раз уж она решила впутать директора, значит, признанием ее правоты дело не ограничится. Ей требовалась моя полная капитуляция. Из кабинета я вышел со смутным чувством, будто мне бросили вызов.
Бессонница
Когда я проснулся, вокруг была еще темень. Спустя вечность, после того как я отыграл весь репертуар позиций для сна, сквозь пол до меня донесся трезвон 4-ступенчатого будильника на ночном столике родителей. Пять сорок пять. Отец включил душ, мать возилась с жалюзи, Юлиан в соседней комнате стучал ногами в стену и разговаривал во сне. Я попытался опять заснуть, но не вышло. Это было что-то новенькое. Никогда прежде не страдал бессонницей. Засыпал я всегда легко – только приклонишь голову, и все как-то само собой получается. Я стал представлять себе всякие неприятные вещи, от которых у меня обычно пропадало желание просыпаться (град и гололед по дороге в школу, маньяк с циркулярной пилой, поджидающий меня под кустом бузины, концерт Херберта Грёнемайера в школьном зале, эпидемия чумы, солнечное затмение), но ничего не помогало, я только делался бодрее. Наконец я встал, обмотался одеялом, высунулся из открытого окна, достал сигаретную бумагу, пахнущую мятой траву, спички и, уставившись в зернистые сумерки и думая о тысяче разных вещей, стал пускать кособокие кольца дыма в сторону спальни Венесуэлы.