Страница 5 из 9
– Юлиан, чтоб тебя!
Он уже пустился в поход к окну – перебрался через стопку полу эротических журналов, преодолел завалы белья и кассет и раздвинул шторы. С улицы влились жидкие сумерки, и Юлиан выключил гирлянду. Вопреки его намерению в комнате снова стало темно. Я счел это шагом в верном направлении (прочь от энергичных учительниц экономики и сулящих неприятности аудиенций с классными руководителями), повернулся на бок и уткнул лицо в подушку. Юлиан принялся расставлять модели танков, в изобилии валявшиеся в моей комнате и по всему дому. Точнее, делал вид, что расставляет. На самом деле он наблюдал за мной, я это чувствовал кожей.
Через несколько минут я сдался и откинул одеяло в сторону.
В ту же секунду Юлиан бросился на меня и начал сталкивать с кровати. Потом выкопал из кучи одежды прожженные брюки со складками и с победным видом подал их мне.
– Сколько время? – Я ощупал лодыжку. Сонно подумал, что опухоль, кажется, начала спадать.
Джулиан вытащил из-под горы белья будильник, принес его мне и возбужденно крикнул:
– Гулять!
Такой у нас уговор: когда он приезжает, мы совершаем с ним обход территории. Он это любит. Ранним утром мы бродим с ним по району и ищем, что бы такого сотворить. Ну и придумаем какую-нибудь глупость – то хлопушку в контейнер для стекла бросим, то общественный туалет на Лангештрассе заколотим. Мне потом по неделям стыдно бывает.
Я взглянул на будильник.
– Блин. Вот гадство… прости, Юлиан, не получится. Черт…
Юлиан живо подключился.
– Дерьмо, Франц! – выругался он и сердито потопал к шкафу, где лежало старье, которое я не помню, когда одевал в последний раз. Вытащив оттуда рубашку «поло» с розовыми саксофонами, прицельно швырнул мне ее в голову.
Я натянул на себя эту жуть. Это было самонаказание. Я чувствовал себя предателем (кем и был на самом деле). Завтра обязательно нужно с ним погулять. Кровь из носу. Я надел носки разных цветов, чтобы вечером, раздеваясь, вспомнить об уговоре.
Оставив разъяренного брата одного в комнате, я проскользнул мимо ванной, где отец подрезал волосы в носу, обогнал выходившую из дому мать и полетел в «кубик». Только бы забыть, что я предатель.
Детсадовская мутотень
Моего соседа по парте слева (в углу подковы) звали Антон Рэмбо Ридель – это я сумел запомнить. Имя Рэмбо было знаком отличия: на университетском хоккейном турнире Ридель трех игроков отправил в травмпункт. Недавно один парень из выпускного класса вздумал с ним потягаться: сказал, будто Ридель плюнул ему в шампунь, когда они мылись после тренировки. С Риделем спор короткий. Официально считается, что тот парень поскользнулся на мыле. Мастерски так поскользнулся – сломал руку, ребро и два пальца на ноге. У замдиректорши в медпункте гипса не хватило, чтоб его починить после разногласий с Риделем.
В классе Ридель обычно просто сидел, мечтал о хоккее и таращился в пустоту. Но к концу семестра даже он зашевелился. Завел себе тетради с перфорированными полями и целыми уроками укреплял их самоклеющимися кольцами.
Фрау Брунисхольц, новая учительница экономики, исписала всю доску и теперь мочила губку в раковине. Класс корпел над задачами. Я сидел тише воды ниже травы, стараясь быть как можно незаметнее. Исправительная колония меня не прельщала.
И тут я услышал голос Рэмбо Риделя:
– Тупая сука! Позлить меня хочешь, да? Ну, признавайся, сука ты тупая, хочешь, чтоб я тебе задницу надрал?
Фрау Брунисхольц вытирала с доски. Класс занимался своим делом. Я стучал по клавишам калькулятора и не обращал на Риделя внимания. Любой, кто видел его последнего оппонента в гипсе с подвязанной рукой, предпочитал не обращать на Риделя внимания.
– Сейчас ты у меня попляшешь, шлюха позорная!
Фрау Брунисхольц перестала вытирать доску.
Я отодвинулся от Риделя подальше.
– Ладно, сучка, сама напросилась! Ох, задам я тебе жару!
Фрау Брунисхольц повернулась и грохнула губкой об пол. Я не знаю, как можно грохнуть губкой об пол, но ей это удалось. Она просто кипела от ярости.
– Что ж, мерзкий вы тип! – накинулась она на Риделя. – Покажите мне, что там у вас в штанах! Выкладывайте свое бревно! На парту его! Смелее, не стесняйтесь, я хочу видеть ваш забойный механизм!
Класс окаменел. Можно было услышать, как ящерица пробегает по песку в пустыне.
Плотно сжав губы, фрау Брунисхольц смотрела на Риделя. Тот даже ничего не заметил. Продолжал обругивать свою счетную машинку.
– Я тебя на куски разобью, скотина! Мокрого места не останется!
Он с силой давил на все кнопки подряд. Это была электрическая суммирующая машинка с бумажной лентой – раньше такими в торговле пользовались.
– Эй, Рэмбо, послушай, – дипломатично вступил я. – Может, попробуешь вставить вилку в розетку?
– Тупая сука!
– Рэмбо, старик, эта штуковина от сети работает. Просто вставь вилку и помалкивай!
Он уставился на меня с открытым ртом. Я показал ему шнур с вилкой. Кажется, до него стало доходить. Никто не смеялся. Учительница стояла на одном месте, мелко дрожала и скорее всего мечтала оказаться в ближайшем самолете на Раратонгу. «Выкладывайте свое бревно!», «Хочу видеть ваш забойный механизм!» Теперь она долго никому в глаза смотреть не сможет. Мне было ее жаль. Не люблю, когда страдают такие, как она. Подумать только, у бедняжки постоянно свистит в ухе!
Я поднял руку, чтобы задать вопрос по экономике. Она ответила. Через три минуты я снова поднял руку.
Фрау Брунисхольц взорвалась. Хобби у нее, что ли, такое? Чуть что сразу взрывается.
– Франц!
– Да, фрау Брунисхольц.
– Что значат эти дурацкие вопросы?
– Я не хотел задавать дурацкие вопросы, я…
– Интересно, будь на моем месте мужчина, вы бы его тоже ежеминутно донимали? Всякой мутотенью детсадовской?!
И откуда она только таких слов набралась? Удивительная женщина! Серьезно, я даже позавидовал ее словарному запасу. Лицо у нее пылало от ярости.
– Я вас сейчас отправлю к директору!
Она начала что-то строчить на бумажке, строчила, строчила, потом бухнула исписанный листок мне на парту Я ничего не мог разобрать. Почерк – сплошные палочки и закорючки. Для пополнения моего лексикона документ явно не годился.
Ридель вставил вилку в розетку. Он был доволен.
– А, зашевелилась, сучка! Так-то лучше. – Он нежно погладил машинку.
– Лучше бы ты заткнулся, Рэмбо, – произнес я тихо, чтобы он не услышал. – Лучше бы ты заткнул свою тупую варежку.
Двадцать три ошибки
У меня была перевязана рука, на моей рубашке красовались дурацкие розовые саксофоны, я продырявил барабанную перепонку ни в чем не повинной учительнице, нарушил братское обещание, и карманы у меня топырились от тягостных записок – одна вела к директору, другая к Вульшлегеру – классному руководителю. На минуту я всерьез задумался, не удрать ли мне в Польшу и не начать ли новую жизнь, работая на птицефабрике.
Идти к директору хотелось ровно столько же, как и к Вульшлегеру, так что мне было без разницы, с кого начинать. На музыку я не пошел – подбросил монетку и ровно в четверть двенадцатого постучал в дверь учительской, чтобы (это уж было ясно) мне прочитали нотацию.
Вульшлегер меня ждал.
– Садитесь, Франц. – Он рылся в каких-то бумагах и, только я плюхнулся на стул, начал выкачивать из меня энергию. – Вы сделали двадцать три ошибки в английском переводе.
У Вульшлегера были две примечательные особенности. Во-первых, кривизна: голова кривая, нос кривой, спина кривая. Весь, в общем, какой-то вывернутый. (Он и отпуск с вывертом проводил – где-нибудь на Востоке с экзотическими красотками. По крайней мере, так рассказывали. «Да ты глянь на Вульшлегера, – говорил Рэмбо Ридель, – натуральный Квазимодо. Ему ни одна цыпка за так не даст».) Во-вторых – его способность выкачать из тебя всю энергию, лишить последних сил.
– Вам, должно быть, снятся ужасные кошмары, – устало продолжал он. – Как вы заблудились в Англии и спрашиваете у англичанина, как найти дорогу. Я прав?