Страница 2 из 9
Я увидел завхоза, открывающего ворота. На нем были мятые оранжевые штаны, белая майка, а за собой он тащил метлу. С угрюмым семичасовым лицом завхоз принялся рассыпать по углам мышиный яд.
Я был рад видеть завхоза. Мы испытывали друг к другу товарищеские чувства, несмотря на то, что были совершенно с ним непохожи: он – широкоплечий, весь в татуировках, я – долговязый и худой, он пил – я курил траву, у него была своя профессиональная честь, которая требовала много больше, чем просто воевать с пылью и засорами в трубах, – я, напротив, бежал как от огня от любой ответственности. Нас связывали лишь редкие партии в нарды у него дома на улице Оберматтвег в районе Гватт, да еще то, что мы оба были частью «кубика» так же, как Церингенский замок – частью Туна.
На полу валялись остатки косяков. За последние тридцать часов я скурил две или три дюжины – от такого и стадо слонов окосеет. Я подобрал окурки и подул, чтобы развеять пепел. Потом осторожно выкатил из стойки первый попавшийся велосипед.
– А, гроза гимназистов! – воскликнул я на весь гараж и с шумом загнал велосипед обратно в стойку, недвусмысленно давая понять завхозу, что сам-то я гимназист ни в чем не повинный и вообще только что приехал. – Кому сегодня достанется?
Завхоз удивленно обернулся. Лицо его просияло.
– Представляешь, какие гады!
Он двинулся в мою сторону.
Мы всегда были не прочь перекинуться парой слов. Завхоз высказывал все, что он думает о подлых маленьких тварях и липких масляных пятнах, я ему поддакивал, после чего он отвешивал мне дружеского подзатыльника, и мы расходились каждый по своим делам.
– Сыплю им яд, а они сжирают все подчистую, будто так и надо. Наутро ни крошки, и хоть бы один дохлый мышонок где-нибудь валялся. Ничто их не берет.
Обе ладони у меня были заняты окурками, и только я хотел сделать понимающий жест – что тут, мол, говорить, мне ли не знать это племя, – как все они посыпались на пол, будто бумажные обрезки из шредера.
– Придется ставить мышеловки. – Завхоз стоял прямо передо мной и закручивал банку с мышиной смертью. – Сяду в углу и буду караулить. Чтоб сразу по новой заряжать, как сработает. Ничего, я их всех изведу, ни одной не останется.
– Лучше с этим не откладывать. Приступайте прямо сейчас.
Я старался наступить одновременно на столько окурков, сколько возможно.
Завхоз положил яд в карман. Потом посмотрел на меня, будто только что увидел, и спросил:
– Франц, какого черта ты в такую рань делаешь в «кубике»?
Я замялся.
– Надо позаниматься. – И неопределенно добавил: – Контрольная.
Завхоз наморщил лоб. Взгляд его скользнул вниз и остановился на моих ботинках, из-под которых торчали окурки.
Я попытался выкрутиться и, качая головой, произнес:
– Надо же! Кто-то здесь балуется травкой.
Подняв окурок, я провел им у себя перед носом и
почесал в голове, будто раздумывая, кто способен на столь бесстыдное нарушение распорядка.
– Тут вам только и остается, что караулить. Какой только заразы не занесут! И микробов, и мышей, и солидола с гашишем.
Не сработало.
Завхоз тяжелым взглядом смотрел мне в глаза.
– Скажи-ка, Франц, почему всякий раз, когда я тебя вижу…
– Ну, мне пора, – быстро сказал я и сделал шаг в сторону лестницы, но тут сильная рука завхоза легла мне на плечо и развернула обратно.
– Всякий раз, когда я тебя вижу, ты держишь в руке косяк.
Я ответил не раздумывая:
– Что поделаешь. Всякий раз, когда я вижу вас, жутко разит водкой.
Этого он не любил. В другой день он бы сразу побагровел и принялся отчитывать меня за то, что я рискую учебой и пускаю свою жизнь по ветру. А может, дал бы под зад метлой, забыв про дружбу. Только в это утро он ничего подобного не сделал, и в первый момент мне такая перемена даже понравилась.
– У меня это профессиональное, – хитро сказал он. – Я этим от микробов и пыли очищаюсь. Дезинфекция такая.
Он сильнее сдавил мне плечо.
– Франц, это что для тебя – верх счастья? Сидеть в паршивом подвале и травиться?
– Мне это нравится.
– А мне нет.
– Я всё уберу.
– Да я не про то, что ты насвинячил. – Голос его был раздраженным, как всегда по утрам, пока он еще мало выпил. – Ты хоть понимаешь, что у тебя внутри творится, когда ты накачиваешься этой дрянью?
– Ничего.
Если бы гашиш на самом деле был такой вредный, как думает завхоз, я бы уже давно превратился в горстку праха в урне на шкафу у родителей.
– Ничего?
– Ну, может быть, классный оркестр из звуков и запахов и два огромных букета подсолнухов.
– Болван. И какая мне радость играть в нарды с болваном!
– Теперь послушайте меня, как вас там… всё время забываю ваше имя.
Конечно, я помнил его имя. Эрйылмаз. Хюсейин Эрйылмаз.
Я прищурился и посмотрел ему прямо в глаза, испещренные красными прожилками.
– Почему вы не заведете себе нормального имени, чтоб можно было запомнить?
Эрйылмаз и ухом не повел. С юмором у него было туго. Тем временем я думал, как мне выпутаться, и инстинктивно сделал самое неподходящее – зажег окурок, который поднял с пола и держал в руке. Я никогда не отличался особенно умными решениями и тут, конечно, себе не изменил.
– У тебя уже совсем мозги набекрень съехали, Франц. По всему видать, они на пару с кишечником работают. Производят одно дерьмо.
Я попытался освободиться, но не вышло.
Самым правильным сейчас было бы сказать: «Ладно, ладно, Эрйылмаз, ваша взяла. Все, больше не курю. Никаких обид».
Но вместо этого я пробурчал:
– Со стороны оно-то всегда все ясно, метельщик. Чик-чик, обрезал, что не по кайфу, остальное подмалевал, как хочется, – и готово дело. Да какого черта?!
Вы что, и вправду думаете, будто жрать водку в котельной чем-то благороднее?
Глаза у него превратились в узкие щелочки. Не говоря больше ни слова, он положил мою руку с тлеющим окурком на седло велосипеда и ну дубасить по ней метлой. Прям ручкой метлы! Молотил до тех пор, пока я не бросил окурок. Потом отпустил руку и затоптал искры на полу. Я чувствовал, что наделал глупостей по самое некуда, и старался не смотреть на Эрйылмаза. Через минуту помещение стало наполняться десятиклассницами и десятиклассниками, велосипедами и болтовней. Десятиклашки всегда приходили первыми и всегда группами по три, по четыре, чтобы до географии успеть рассказать друг другу, сколько всего они сделали в эти выходные первый раз в жизни (в первый раз дали денег шарманщику на вокзале, в первый раз прогуляли до часа ночи, в первый раз от начала до конца прочли экономический раздел в воскресной газете и т. и.).
Эрйылмаз принялся с педантичной тщательностью заметать произведенные мною бычки, пока какой-нибудь прохиндей, которому грозило остаться на второй год, не надумал заложить меня директору. Что ни говори, сердце у него было золотое, черт бы его побрал.
– Вы сумасшедшая стальная болванка, Эрйылмаз. Вам уже кто-нибудь об этом говорил?
– Черт, Франц, ты совсем себя распустил, ты…
– Чем вы целый день занимаетесь в «кубике»? Который год задаю себе этот вопрос.
– Мышам головы отрываю.
– Следующий раз я вас точно сделаю в нарды, метельщик. Даже не сомневайтесь.
– Иди к черту, Франц!
Один за одним, как коровы в хлев, в ворота заходили гимназисты и толпились в велогараже.
Я постоял немного – потом почувствовал боль.
Металлическая ручка
Я протолкнулся через толпу, взбежал по лестнице, заскочил в туалет и сунул под кран распухшую руку Левую. Я левша. Сердце стучало в самых невероятных местах. Голова кружилась. Я посмотрел на свое лицо в зеркале, увидел детский пушок на двадцатилетием подбородке, и голова закружилась еще сильнее. Я закрыл глаза и досчитал до двадцати. Потом шагнул к кабинкам, чтобы обмотать избитые пальцы туалетной бумагой, услышал звонок на занятия, наступил на шнурок от ботинка (как же иначе), попытался сохранить равновесие, вместо этого подвернул ногу и влетел носом в дверь кабинки. (Вечно я сую его куда не следует.)