Страница 30 из 46
Таким образом, Д. К. Зеленин делает вывод, что древние рыболовы «в анимистическую эпоху… представляли весеннее половодье и наводнения как выход водяных духов на сушу. Умилостивляя водных духов-хозяев жертвами, рыболовы стали одновременно ухаживать за их детьми, соблазняя пораньше выйти на землю и предлагая им разные увеселения… В связи с выходом шуликунов на землю гадали сначала о предстоящем ледоходе, о состоянии воды и ходе рыбы в реке, а после стали гадать вообще о будущей судьбе… Свой любезный прием на суше водяных детей-шуликунов рыболовы ставили себе в большую заслугу перед духами – хозяевами рек и озер, выпрашивая у них за это разные блага»[212].
На основе карельского материала было бы трудно провести такую реконструкцию самого обряда и причин его возникновения, но, в общем, карельская мифологическая проза о хозяевах воды частично подтверждает вывод Д. К. Зеленина.
О. А. Черепанова относит слово шуликун к ряду тех, чьи семантические и генетические связи неясны. При этом она высказывает предположение о заимствовании лексемы именно из финно-угорских языков, возможно из коми suleikin. Обосновывает она это тем, что, во-первых, образ шуликуна встречается только на тех территориях, где русские контактировали с финно-угорским и тюркским населением (север европейской части России, Поволжье, Сибирь). Во-вторых, он не находит полного типологического соответствия в славянском и европейском фольклоре: святочные персонажи (Святиха, Берхта и т. и.) никак не связаны с водной стихией, а кулиши, шолошны имеют неславянское происхождение[213].
На наш взгляд, наиболее яркая связь прослеживается между русскими шуликунами, якутскими сюллюкюнами и карельскими святочными образами Крещенской бабы и Сюндю, в которых сохранились элементы водной хозяйки, Матери Воды.
Сходство между персонажами трех народов в том, что, во-первых, это все святочные образы, т. е. появляются в период с 25 декабря по 6 января (по старому стилю). Во-вторых, существует множество общих запретов на этот промежуток времени, чтобы не обидеть данных существ: не прясть, не делать грязную работу, не полоскать белье в реке и т. д. В-третьих, якуты, как и карелы, связывают с сюллюкунами святочные гадания у проруби, при этом так же очерчивают вокруг гадающих круг и слышат примерно то же самое: к смерти – стук топора, к сватовству – лай собаки. В-четвертых, оберегами от них являются предметы, связанные с огнем: горящие факелы, ожиг (т. е. палка, которой мешают угли в печи). В-пятых, появляются все эти персонажи у проруби и на перекрестках дорог. В-шестых, шуликунов, как и Крещенскую бабу, и сюллюкюнов, очень боятся (что в меньшей степени свойственно более христианизированному образу Сюндю). И в-седьмых, все они появляются из воды (опять же кроме Сюндю, спускающегося с неба).
Отличие между карельскими, якутскими и русскими образами состоит в нескольких положениях. Во-первых, Vierissän akka и Syndy – это одиночные персонажи. У сюллюкюна же – большая семья со множеством детей, которых он и перевозит перед Крещением с места на место; и шуликуны всегда держатся большими группами, шумными ватагами. Это как раз их больше роднит с карельскими хозяевами воды, род которых также многочисленен. А в сказках, например в «Красавице Насто» (СУС 313АВС), они даже шумной толпой идут за обещанной им девушкой.
Во-вторых, шуликуны на северо-востоке Сибири – это «живые существа, роста маленького, с кулачок, сами как люди». Сюндю же чаще невидим или же предстает в виде простыни, копны сена, а Крещенская баба тоже аморфна или видится (очень редко) большой старухой. В-третьих, оберегом от шуликунов служит крест из теста, кресты в избах и амбарах над дверями и в углах, начерченные углем или огнем свечи. У карелов же, наоборот, Vierissän akka поднимается из проруби, на сделанный специально для нее крест; крестовые хлебцы пекут для угощения Сюндю. То есть в этом пункте Vierissän akka и Syndy не причисляются к нечистой силе. В-четвертых, шуликуны и сюллюкюны считаются стопроцентно нечистой силой, их боятся именно поэтому. Подтверждается это и этимологией самого слова. «Шульга» у пермяков и «шуйца» в церковном языке значит: «левая рука, левша»[214]. А левая сторона в мифологии – это пространство бесов. Это совершенно нельзя сказать в отношении Сюндю, который во многом воспринимается как прообраз Христа, спустившийся с неба, и в меньшей степени присуще Крещенской бабе.
Таким образом, сопоставление образов разных народов еще ярче показывает, насколько запутанными доходят до нас представления о персонажах, некогда очень четкие в народном мировоззрении. В них переплелось и положительное, и отрицательное воедино. Так, шуликун считается водяным бесом, он остроголов, что является тоже признаком хтонических существ. И в то же время он держит в руках железную сковороду с горячими углями, у него железные зубы и железная шапка на голове, а ведь железо считается «оберегом от всякой нечистой силы, и она никаких железных предметов, а тем более железных частей тела не имеет»[215]. Оберегом от проникновения Сюндю, которого во многом обожествляют (в христианском понимании этого слова), считается, например, сковородник, вещь и железная, и к тому же связанная с огнем. В целом известно, что «для архаических культур характерно своеобразное восприятие мира, реализуемое в так называемой „мифологической“ его модели… Ей присуща, помимо этноцентризма, двойная символическая классификация. Суть последней заключается в том, что если не все, то, как правило, самые важные явления мира, прежде всего, связанные с областью сакрального, описываются с помощью полярно противоположных понятий. Сюда относятся, в частности, дихотомические оппозиции сырое – вареное, а также другие противопоставления, как например: правое – левое, мужчина – женщина, тьма – свет, белое – черное, красное – синее, юг – север, восток – запад, день – ночь, четный – нечетный, солнце – луна, хорошее – плохое… Этим противопоставлениям соответствует система оценок, в которых членам бинарных сопоставлений присвоены отрицательные и положительные значения. Важно, что понятия, составляющие полярные пары символов, могли в оценочном плане меняться местами в зависимости от конкретной ситуации»[216]. Указанная «мена местами» часто происходит и в карельских святочных образах.
Сюндю нисходит на землю
27
Rastava… Egläi Sy
Рождество… Вчера началось время Сюндю. Сюндю родился на эту землю, на этой земле Сюндю родился… Говорят, что так Сюндю родился, Святки подходят, Святки подходят, ряженые ходят, а раньше девушки гадали, славут-ность поднимали, чтобы скорее замуж взяли… Сюндю будто бы нисходит на землю, и будто бы в каждую избу Сюндю заходит. Перед Рождеством родится и до Крещения. Две недели… Перед Рождеством даже не плясали, дорогой праздник: это будто бы Христос рождался… Сюндю слушали.
ФА. 1513/1. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1971 г. в д. Мяндусельга от Титовой G. А.
28
Svätkis Rastavua vaste Syndy muale heitäh, sidä e
212
Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 98–99.
213
Черепанова О. А. Шуликуны. Образ и слово // Севернорусские говоры. Л., 1984. Вып.4. С. 97–106.
214
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 4. С. 1481–1482.
215
Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 97.
216
Мировоззрение финно-угорских народов. Новосибирск, 1990. С. 72–78.