Страница 16 из 17
Первый в Москву вступил неаполитанский король Мюрат с 600 человек звероподобной гвардии и оною прямо занял Кремль для квартиры Наполеона. После входила вся армия с обнаженными мечами. С музыкою и барабанным боем. Впрочем, тощие солдаты Наполеона были в чрезвычайно изорванных мундирах. Другие колонны пестрились, подобно стаям сорок, разноцветностью одеяния: воины сии шли одни в заплаченных мундирах, другие в шинелях, во фраках, в фуфайках, в русских армяках, польских бекешах, немецких кафтанах и в других странных нарядах. С начала прибытия в Москву французы уверяли, что они идут не для притеснения, а для дарования вольности и установления порядка; но, вступив в город, и проведши ночь под ружьем, поутру 3 сентября злодеи с остервенением бросились на расхищение Москвы. Первое дело их было добраться до напитков. Все питейные дома и винные погреба наполнились сими разбойниками. Напившись, они рассыпались шайками по домам жителей. Смертоубийство от рук варваров и вопль устрашенного народа, искавшего спасения, при осветившейся темноте от пламени пылающих зданий, представляли ужасное зрелище. Глубокая ночь и изнеможенные силы чудовищ только прекратили сии буйства до другого дня, до которого разбежавшиеся из домов своих по городу жители скитались, подобно теням, по темным закоулкам. После того грабители возобновляли свои неистовства, в коих участвовали не только офицеры, но даже генералы. Несчастных жителей за малейшую просьбу об оставлении их по крайности в рубашках безжалостно предавали смерти. Шкапы, сундуки, столы, зеркала разбивали вдребезги; книги рвали и листы распускали по воздуху. Другие, не нашед никого в доме из жителей, осматривали все части оного и, нигде не увидев добычи, предавали здание огню.
Но сего еще недовольно: они в храмах Господних, в которые толпами вбегали с неистовством, рвали с престолов и жертвенников одеяния, расхищали ризницы, расхватывали чаши, кресты, кадила, украшения алтарей, оклады святых икон и другие утвари (ежели какие оставались невывезенными); за неподельчивость друг друга тут же убивали; или, разломав иконостасы, превращали святилища церквей в конюшни. Беспредельное милосердие Божие нигде столько не явило чудес долготерпения своего, как в сем случае: гром праведного и страшного прещения Его не поражал тогда беззаконных, ожидая еще покаяния: но за то отступившим вовсе от совести ужасная и мучительная смерть была потом возмездием за их злодеяния, как последствия откроют.
Маршал Франции Иоахим Мюрат
Каждый день крик бесчинствовавших тиранов и стон умиравших приводили всякого в ужас и содрогание. Женщины и дети были беззащитною жертвою неистовств и поруганий. Некоторые улицы покрыты были разгнившимися телами человеческими и конскими падалищами, кои, заражая воздух смрадом своим, дыхание отнимали. Река Москва, озера и колодцы завалены были ими совершенно, и загустевшая от них вода была смертоносною отравою. Дома (если какие остались от пламени неразрушенными) варвары разбивали бревнами и пушками, так что чрез месяц и 8 дней пребывания французов в Москве из 14000 зданий едва осталось 5000. Прочие все истреблены были пламенем, на месте коих остались одни развалины, покрытые пеплом и обгоревшими человеческими трупами.
Странность одеяния французского войска в Москве также заслуживает быть известною в истории. Из воинов Наполеона иной стоял на часах в священнических ризах с ружьем, в воинской треугольной шляпе с пером и босиком; другой в женском коротком салопе, подпоясавшись гусарским поясом, в мужицкой круглой рыжей шляпе, в панталонах и в лаптях; третий в рясе монашеской и гренадерской каске; тот в старинном русских бояр кафтане, в мужицкой новгородской шапке. И в одном башмаке, а в другом лапте; тот в лакейской ливрее; и всяк в том, что мог достать для прикрытия наготы своего тела.
В пищу от голоду французы употребляли в Москве лошадей, собак, кошек, ворон и даже мертвых людей и умерших своих собратий, ибо продовольствие совершенно у них исчезло.
Но да закроется от читателей наших сие страшное зрелище, которое представляла Москва, вмещавшая в себе хищных врагов нашего Отечества разных племен, покоренных дерзким и властолюбивым корсиканцем. Который мечтал, изготовив в оном узы рабства для России, давать посредством ее законы целому свету! Обратимся снова к князю Кутузову.
Глава III
Мудрый вождь российских сил нимало не колебался между сими ужасными событиями и несомненною надеждою восторжествовать над врагами своего отечества. Дальновидность и деятельность его как главного предводителя воинства рождали и в подчиненных ему отважность, предприимчивость и неустрашимость. От прозорливости Кутузова не могло скрыться ничто: он знал все то, что ни происходило в Москве во все время пребывания в оной французов. Один офицер, истинный сын отечества, который, будучи в сем деле, положил живот свой за Веру, за Царя, испросив позволение у фельдмаршала, переодевался, каждый почти день входил в Москву и выходил из оной, принося князю Кутузову всякий раз достоверное обо всем происходившем в Москве известие.
Таким образом, князь Кутузов, получая сведения о неистовствах злодеев, чрезвычайно сокрушался душою об участи древней российской столицы; но он, обозревая умственно и последствия великого своего предначертания, утешал себя мыслию, что он успеет все их злодейства низринуть на собственную их голову, что если не стены московские, то непременно пространные поля России соделаются для них ужаснейшим гробом.
Когда князь Кутузов с российскою армией выходил из Москвы на Коломенскую дорогу, тогда большее число из оставшихся жителей последовали за ними. Надменный Наполеон видел, что российский вождь оставляет столицу, но не мог предвидеть, что он ему готовит погибель в самых стенах оной.
Во всенародном извещении, которое по высочайшему повелению 14 сентября, о занятии неприятелем Москвы объявлено было в следующих незабвенных словах:
«С крайнею и сокрушающею сердце всех и каждого сына отечества печалию, сим извещается, что неприятель сентября 3 числа вступил в Москву. Но да не унывает от сего Великий народ Российский. Напротив, да поклянется всяк и каждый воскипеть новым духом мужества, твердости и несомненной надежды, что великое наносимое нам врагами зло и впредь обратятся напоследок на главу их. Неприятель занял Москву не от того, чтоб преодолел силы наши или бы ослабил их. Главнокомандующий, по совету с первенствующими генералами, нашел за полезное и нужное уступить на время необходимости, дабы с надежнейшими и лучшими потом способами превратить кратковременное торжество неприятеля в неизбежную ему погибель. Сколь ни болезненно всякому русскому слышать, что Первопрестольный град Москва вмещает в себе врагов Отечества своего, но она вмещает их в себе пустая, обнаженная от всех сокровищ и жителей. Гордый завоеватель надеялся, вошед в нее, соделаться повелителем всего Российского Царства и предписать ему такой мир, какой заблагорассудит, но он обманется в надежде своей и не найдет в столице сей не только способов господствовать, ниже способов существовать. Собранные и от часу больше скопляющиеся силы наши окрест Москвы не престанут преграждать ему все пути и посылаемые от него для продовольствия отряды ежедневно истреблять, доколе не увидит он, что надежда его на поражение умов взятием Москвы была тщетная и что поневоле должен он будет отворять себе путь из ней силою оружия. Положение его есть следующее: он взошел в землю нашу с тремястами тысяч человек[38], из которых главная часть состоит из разных наций людей, служащих и повинующихся ему не от усердия, не для защиты своих отечеств, но от постыдного страха и робости. Половина сей разнонародной его армии истреблена, частью храбрыми нашими войсками, частью побегами, болезнями и голодною смертию. С остальными пришел он в Москву. Без сомнения смелое, или лучше сказать, дерзкое стремление его в самую грудь России и даже самую древнейшую столицу удовлетворяет его честолюбию и подает ему повод тщеславиться и величаться; но конец венчает дело. Не в ту страну зашел он, где один смелый шаг поражает всех ужасом и преклоняет к стопам его и войска и народ. Россия не привыкла покорствовать, не потерпит порабощения, не предаст законов своих веры, свободы и мужества. Она с последнею в груди каплею крови станет защищать их. Всеобщее, повсюду видимое усердие и ревность в охотном и добровольном против врага ополчении свидетельствует явно. Сколько крепко и непоколебимо Отечество наше ограждаемое бодрым духом верных его сынов. Итак да не унывает никто, и в такое ли время унывать можно, когда все состояния государственные дышат мужеством и твердостию? Когда неприятель с остатком отчасу более исчезающих войск своих, удаленный от земли своей, находится посреди многочисленного народа, окружен армиями нашими, из которых одна стоит против него, а другие три стараются пресекать ему возвратный путь и не допускать к нему никаких новых сил? Когда Испания не только свергла с себя иго его, но и угрожает ему впадением в его земли? Когда большая часть изнуренной и расхищенной от него Европы, служа поневоле ему, смотрит и ожидает с нетерпением минуты, в которую бы могла вырваться из-под власти его тяжкой и нестерпимой? Когда собственная земля его не видит конца проливаемой его для славолюбия своей и чужой крови? При столь бедственном состоянии всего рода человеческого не прославится ли тот народ, который перенеся все неизбежные с войною разорения, наконец терпеливостью и мужеством своим достигнет до того. Что не токмо приобретет сам себе прочное и ненарушимое спокойствие, но и другим державам доставит оное, и даже тем самым, которые против воли своей с ним воюют. Приятно и свойственно доброму народу за зло воздавать добром.
38
Впоследствии оказалось их гораздо более.