Библия бедных

– Только не убивайте меня, а я расскажу историю!

– Мы никого не убиваем. Жизнь священна, хоть никакая, всякая.

– Так слушайте. Я никто, и зовут меня Петя. Я много недель жил у них, в Макдоналдсе. Днем притворялся клиентом. Подъедал картошку за настоящими клиентами. Мясо я не ем. Колу пью умеренно. По ночам я дремал в туалете. Я умею прятаться. Я не знаю, почему меня никто не засек днем. Лицо у меня выразительное. В школе говорили, что я писаный красавец. Но я много недель безвылазно жил в Макдоналдсе, и никто меня не засек. Наверно, потому, что я у них ничего не покупал. Хотя лицо у меня выразительное. Теперь вы уничтожили мой дом. Но я благодарен вам, хотя другого дома у меня нет. И я хочу быть с вами.

– Ступай себе, Петя, – сказала Таисия. – Ты хороший человек и философ почище нашего, но мы не прячемся от жизни в туалете. Мы ждем, пока она придет и надает нам по шее.

– Я хочу быть как вы, понимаете! – вскричал Петя – Хочу переступать черту. Вот, например, идея: добыть наручников, ходить по улицам и приковывать плохих людей друг к другу. Чтобы сразу было видно. Или, наоборот, приковывать хороших. А можно не друг к другу, а к столбам, к велосипедам.

– Прекрасная идея, Петя. Прощай.

4. Пандоплев рвал бумагу. Начальство требовало исправить все и угрожало снять звезду. Город распадался. На севере работала банда больных, которые сдирали намордники с белых собак. На юге возник маньяк, он целовал маленьких девочек в висок и отпускал их с миром. И по всему городу небоскреб, бутерброд и елка грабили кафе и магазины. Мир как-то неприятно изменился, был тревожен, люди плотно срослись с какой-то другой реальностью, миру было не до Пандоплева. Пандоплев хотел бы грызть карандаши, рвать бумагу и вспоминать, как плохо с ним обходилась жизнь. Но надо было работать, и он стал быстро переставлять стулья и звонить по телефону, рябь какая-то, а не человек.

5. Деньги, взятые в Макдоналдсе, они потратили на новый холодильник, полный мороженых ягод, а большую часть отдали в детский сад от имени выдуманного миллионера и мецената Трансвалерия Гречко.

– Что-то имя у него нехорошее – сказал Энди Свищ. – Не кажется настоящим.

– На себя посмотри, – сказала Таисия. – К делу, товарищи. Наша следующая цель – районная администрация. Там денег нет, но это будет акция устрашения.

Зацовер вдруг начал пританцовывать. Он почувствовал аномальную и удивительную тяжесть пистолета. Он вспомнил фильм про сварщика, которому дали по голове, и тот перестал быть сварщиком и завел пса. Там было много музыки, и Зацовер стал под нее танцевать. Глядя на него, стали танцевать и остальные. Без лишних и резких движений. Просто уютно двигаться в такт.

6. Однажды Пандоплев опять закричал. В городе появился молодой мужчина, который приковывал людей к людям. Он делал это незаметно, умело и так страшно, что Пандоплев кричал. Мужчину с наручниками все видели, но никто не запоминал в лицо. Пандоплев кричал, и рвал бумагу, и вспоминал, как в детском саду началась эпидемия поноса. И началась с него, с Пандоплева. А теперь он должен остановить разгул непонятно чего в городе. Один, совсем один против непонятно чего. Пандоплев кричал, пока какой-то очень неприятный человек не принес ему некоторые тексты и кое-какие изображения, тогда он сел, встал, походил, успокоился, почесал шрам и даже потребовал карандашей взамен уничтоженных.

7. Однажды настал вечер и вновь открылся бар «Три козы».

– Одиночество! – сказал бармен. – Я спец по одиночеству. Я писал о нем диплом. Все было другим. А теперь я разделяю с вами ваше одиночество. Практически. Водки?

– Конечно, – сказал Зацовер.

– Я наливаю водку в рюмки. Мою рюмки водой. Протираю рюмки тряпкой и наливаю в них водку. Я был бы робот и конченый человек, но действия мои полны смысла, потому что пропитаны вашим одиночеством. А вы чем занимаетесь?

– Грабим бесов в компании ангелов.

– Как это?

– Это как шутка. Мы вроде как занимаемся социальной работой. Впрочем, не имея о ней никакого представления.

– Так стоит ли?

– Эх, бармен! – сказал Энди Свищ и выпил еще. – В этом беда бывшей русской интеллигенции, растворенной средь нас, как сахар в моче. Много лет уламывать телку, а когда пришла пора брать ее за титьки и вдарить рок, вдруг завести разговор о рисунке на обоях. Да какой там рисунок, хоть птичка, хоть бабочка. Телка в руках, бери и дери!

– Ваша метафора ясна, – сказал бармен. – Я не обижен. Но и согласиться не могу. Что будет, если я смешаю коктейль вслепую? Это моя работа – иметь ясное представление о водке и не закрывать глаза на апельсиновый сок.

– Вот потому-то вы бармен. А мы тут пьяные крутимся на стульях, и скоро нас тут не будет.

– Я расскажу вам притчу, – сказал Зацовер. – Впрочем, нет, я не расскажу вам притчу. Я тоже пьяный.

– Ничего. Водки?

– Спасибо за разговор, – сказала Таисия. – Я не уверена, что мы все что-то поняли. Но нам было радостно, и святой этанол обязует нас улыбаться без конца. А теперь будьте добры – руки вверх. И скажите, где деньги. Ничего личного. Это наша работа.

1. Однажды все остались одни.

2. Они легли рядом, на пустую землю. Небо было в дырах облаков, за рощей валялась дорога.

– Я тебе прочитаю два письма, – сказала Таисия. – Я их выучила наизусть. Не специально. Моему мальчику было шестнадцать, а мне не помню сколько, я уехала куда-то, а он остался где-то тут.

Милый. Меня любят. Я нашла свою тусовку. Сегодня была в семи разных кабаках. Я почти уже совсем взрослая. Социализировавшаяся, как ты говоришь. Или вроде того. Красивая. Откупалась, отболелась. Прочитала и перечитала книгу того придурка. Пристрастилась к кофе. И это правда важное. А самое важное не скажу, потому что не могу. И очень важное не скажу, потому что это лично. И вообще ничего не могу рассказать сейчас, потому что только что основательно полечилась абсентом. Основательнейше.

Милая Тася. Я был в больнице и я все знаю про трупы. Сначала они просто люди, только мертвые. Потом их кладут в формалин (для обеззараживания и предотвращения гниения). Труп, как и любая хорошая вещь, должен вылежаться. Лежат они в формалине какое-то время, недели две в среднем. Далее приходят студенты, достают их из ванны и все забрызгивают. Следующий этап – препаровка: с трупа снимают кожу, местами мышцы удаляют, обнажая другие мышцы, нервы, сосуды, органы. В таком виде труп пребывает некоторое время, пока его не измочалят совсем, и тогда его разбирают на отдельные органы (отдельно мозг, печень, селезенка). Из того, что осталось, вытаскивают кости. Может, я что и упустил, но в целом так. А всякие ошметки (сломанные кости, жир, кожа, связки) выкидываются в пластиковые мешки и больше их никто не видит.

– И что было дальше? – спросил Зацовер и сжал зубы, потому что кровь всегда кровь.

– Его сбила машина, и он лег поперек вон той дороги, совсем как труп из своего письма. А меня однажды поймали веселые ребята, от них пахло компотом и голубцами, и я еле от них вырвалась, точнее, не вырвалась я от них, не вырвалась.

3. Однажды все остались одни. Зацовер сел у окна и почувствовал, что прошлое шевелит им, как нога пальцами. Подошел Энди, очень тепло улыбнулся и сел рядом. Зацовер впервые рассмотрел его лицо в деталях – совсем дебильное, непропорциональное, но очень живое, как будто хорошо знакомый человек привиделся во сне, но имени не вспомнишь.

– Что ты? – спросил Зацовер.

– Как твой роман? – спросил Энди.

– Да… – сказал Зацовер, – потом напишу.

– Никогда не откладывай романы, брат. Это как отодрать подружку в черном дырчатом белье, с хрустальным Дональдом Даком на шее, понимаешь, отодрать эту красотку – послезавтра. Роман ждать не будет, свалит к другому мужику, с болтом повеселее.