Страница 6 из 12
Музыка – высшая форма невербальности.
Или, лучше сказать, вершина невербальности в искусстве.
То есть она не имеет корней в человеческих понятиях, которые можно выразить обычной речью, состоящей из слов, о которых мы договорились между собой на нашей планете для того, чтобы понимать друг друга. Вот с этой точки зрения можно оценить три варианта рассказа о Человеке.
Первый, где я старался использовать самые эмоциональные понятия и слова вербального мира. И мы, вполне вероятно, осознали, СКОЛЬ УНИКАЛЕН ЧЕЛОВЕК!
Второй вариант – поэтический. Стих Державина скрывает в себе намного больше, чем просто сочетание слов. Ибо за каждым словом, фразой существует целое понятие, а за каждым предложением – образ. И в нашем сознании появляется не только ваш сосед, но миллионы, даже миллиарды людей – соседи по планете. Ибо Державин рассуждает не об одном конкретном человеке, а о человечестве.
Третий. Когда мы слушали Бетховена, то оказались вне всяких слов, вне всяких понятий и вне всяких суждений. Эта музыка уже представляет Человечество во Вселенной. Это и вы, и сидящий напротив вас, и Бетховен, и вся поэзия, и вся история цивилизации. Но заметьте, чем больше я пишу,
ТЕМ ДАЛЬШЕ МЫ ОТ САМОЙ МУЗЫКИ, ИБО МУЗЫКА − ПРЕВЫШЕ ЛЮБЫХ СУЖДЕНИЙ, ЛЮБЫХ СТИХОВ, ЛЮБЫХ ПОНЯТИЙ.
Где же и в чем корни музыки? Можно ли ее, музыку, объяснить?
Вот здесь-то и начинается самое невероятное.
Послушайте вторую часть Четвертого фортепианного концерта Бетховена…
О чем эта музыка?
Для музыканта, играющего ее, – вопрос, мягко говоря, странный. Потому что всякая попытка описать этот музыкальный диалог словами моментально уменьшит выразительную силу музыки. Заметьте, не уничтожит, а уменьшит.
А раз все-таки не уничтожит, то мы (робко) попробуем найти словесный эквивалент того, что происходит в музыке. Сначала на вербальном уровне.
В этой музыке – два героя.
Фортепиано – человек, а оркестр – внечеловеческая сила.
Фортепиано молит о чем-то, но оркестр неумолим.
Что это?
Противостояние жизни и смерти? Мольба человека о бессмертии? Необратимость времени?
Некоторые исследователи считают, что фортепиано – это Орфей, который молит бога смерти Аида вернуть из царства мертвых его любовь – Эвридику.
Другие говорят, что это – мольба человечества, обращенная к Мойрам – богиням судьбы, которые ткут нить человеческих жизней. Как только нить обрывается – человек умирает.
Третьи утверждают, что перед нами – извечный конфликт человека и общества.
Человек – уникален, а общество стремится погубить человеческую неповторимость, поставить человека в ряд, чтобы было легче им управлять.
Четвертые полагают, что в этой музыке – попытка выразить хрупкость человека перед Необъятным.
Пятые могут обсуждать конкретную судьбу самого Бетховена, который уже в самом начале своего творческого пути начал глохнуть. И музыка – не что иное, как разговор Бетховена с неумолимой Судьбой. Даже не столько разговор, сколько мольба.
Но какие бы предположения ни высказывались – все они будут ничтожны перед самой музыкой, ибо чувство всегда больше, чем слово, его обозначающее.
Итак,
Музыка – это чувство.
Но и не только.
Музыка – это пластика.
Когда вы видите Миланский собор, то, пытаясь выразить впечатление от его воздействия на вас, сможете сказать что-нибудь в стиле: «О-о-о! Какая красота!»
Но эта фраза в отношении собора ничего не объясняет. Вы никак не можете на вербальном уровне передать, пересказать, как выглядит собор, тому, кто его не видел. Вы можете говорить о вашем потрясении собором, но это не только не несет информации, но и вызывает огорчение у того, кто не был в Милане и не видел собора.
Ведь то же самое вы можете сказать, глядя на невиданный собор в Севилье.
Вся беда и заключается как раз в том, что одинаковость фраз – не ваша вина,
а наша человеческая неспособность найти в словах эквивалент потрясающей пластичности архитектуры, невероятной текучести ее форм.
Ибо на вербальном уровне говорить об искусстве очень и очень сложно.
Когда поэт Осип Мандельштам (см. модуляцию 3А) написал стихотворение «Silentium» (что в переводе с латыни означает «Молчание»), то ему удалось выразить мысль о первооснове музыки в строительстве мироздания. Здесь слева – стих, а справа – мои комментарии.
Она еще не родилась, (Время до рождения богини любви.)
Она и музыка и слово, И Слово было слито с Музыкой.
И потому всего живого И Мир был Музыкой, то есть
Ненарушаемая связь. Единством и Связью.
Спокойно дышат моря груди, Молчание.
Но, как безумный, светел день. Подготовка к рождению.
И пены бледная сирень Пена, из которой произойдет рождение.
В черно-лазоревом сосуде. А сосуды в стенах для улучшения акустики.
Да обретут мои уста Поэт хотел бы говорить на этом
Первоначальную немоту, языке чистой, не затронутой Сло-
Как кристаллическую ноту, вом Ноты, которая как кристалл.
Что от рождения чиста! Музыка как дар.
Останься пеной, Афродита, Как сохранить первозданность музыки.
И, слово, в музыку вернись, Вот эта строчка – главная.
И, сердце, сердца устыдись, Недостойно говорить, сердцам достаточно Музыки.
С первоосновой жизни слито! Ибо подлинная Любовь – это Музыка как основа.
Прошу прощения, что я позволил себе прокомментировать этот стих. Те, кому это не нужно, – не читайте того, что я написал справа. Но перед вами – путь вверх по ступеням от вербальности через поэзию к музыке.
И чем выше по ступеням пирамиды, чем ближе мы к Музыке сфер, тем большую немоту мы обретаем.
Именно поэтому мы вербально не готовы определить отличие красоты собора в Милане от собора в Севилье.
Посмотрите на изображения этих двух соборов и вспомните еще раз о том, что архитектуру называют «застывшая музыка». Ведь из всех искусств она к музыке ближе всех.
Зная это, мы можем только смотреть, рассматривать, задирать вверх голову, восклицая от восторга. Участится наше дыхание; быть может, мы, как Мандельштам (см. в модуляции к Пастернаку), глядя на Нотр-Дам в Париже, почувствуем, что мы тоже должны создать в жизни что-нибудь подобное.
Но чем внимательней, твердыня Notre Dame, (по-русски читается
«Нотр-Дам»)
Я изучал твои чудовищные ребра,
Тем больше думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам.
Видите? Поэт создал поэтическую мысль.
Но и в ней нет вербальных определений того, как выглядит собор.
Поэт передал энергию, рожденную в его душе созерцанием собора. Причем, заметьте, эта энергия вызвала к жизни чувство творческой зависти.
Искусство – это энергия.
Творческая энергия.
Чувство любви всегда сильнее слова и понятия «любовь».
Энергия же любви – это сфера, не поддающаяся ни словесному, ни даже понятийному определению.
Ибо если чувство – внутри чувствующего, то энергия, рожденная этим чувством, направлена вовне и способна даже на планетарные преобразования.
Поэтому музыка (которая одновременно и чувство, и энергия), попадая в готовую для восприятия человеческую душу, обладает огромной преобразующей силой.
И то, что мы, люди на планете Земля, достигли такого уровня, что сумели выразить чувства и энергию при помощи музыки, – наше величайшее достижение. Достижение Разума. И Духа.