Страница 7 из 86
Между Каганом и Зирабулаком, где проходит граница Бухарского чанства с Туркестаном, расстояние такое, что в мирное время поезд проходит его за четыре часа, а мы прошли его за двенадцать дней, понемногу восстанавливая железнодорожный путь. Каким мучительным, кипим тяжелым и полным лишений было это путешествие! Я был так и шуром, так измучен, что со всеми ссорился, все мне были противны. Сто раз я проклинал себя за то, что сделался джадидом, но лучше от этого мне но было Хорошо, что у меня тогда отобрали винтовку и револьвер, я в припадке гнева мог бы перестрелять их всех…
Пошто я восхищался русскими. Вот у кого нужно было учиться выносливости, трудолюбию, способности не падать духом при неудачах. Русский человек работает днем и ночью, даже если плохо с едой и совсем мало воды, он не унывает… Когда у него выпадает свободная минутка отдыха, он закуривает махорку и начинает петь песни. Он спит, положив голову на камень или прямо на горячий песок; он пробуждается с улыбкой, потягивается и, выкурив самокрутку, приступает к работе… А мы работаем кое-как, отговариваемся, спорим, ссоримся, завидуем, подсиживаем друг друга — потому нам и нет удачи в нашем деле. Мы даже спать не можем, когда устанем и измучаемся; нам и свет не мил…
«Давай думать, решать что-нибудь, — сказал я себе. — Что мне делать с такими товарищами в Самарканде или в Ташкенте? А в Катта-Кургане у меня есть один верный человек, Тухтабай; он когда-то служил у моего отца, а потом отпросился к себе в Катта-Курган и занялся там садоводством и торговлей изюмом. У него был сын Халим, который некоторое время прислуживал мне в медресе, а потом вернулся к отцу. Вот я и пойду к ним, погощу какое-то время у них, а там что бог даст».
Придя к такому решению, я вошел к начальникам в вагон — к Мирзо Муиддину и Файзулле. Поздоровался и попросил, чтобы они разрешили мне сойти в Катта-Кургане.
«Почему? — спросил Мирзо. — Мы тебе так надоели?»
«Не надоели, — сказал я, — но я до смерти устал, хочу немножко отдохнуть… вы ведь тоже где-нибудь остановитесь, еще увидимся…»
«Ваша энергия и отвага поразили нас всех, — сказал Абдухамид. — Мы на вас надеемся. Бухарской революции нужны такие самоотверженные люди».
«Благодарю, — сказал я, — в любой момент, когда понадоблюсь, позовите, я явлюсь… Но сейчас хочу уйти».
Начальники посовещались и дали согласие. Им ничего другого и не оставалось, как в пословице: «Я сам бродяга бездомный, куда же поведу тебя?» Они, правда, просили сообщить им в Ташкент, где я буду, чтобы могли вызвать меня, когда понадоблюсь.
«Хорошо», — сказал я, но про себя подумал: «Да пропади вы пропадом, проживу как-нибудь и без вас!»
Когда поезд пришел в Катта-Курган, я распрощался со всеми, сошел и пешком отправился в город. Я раздумывал, как мне найти дом Тухтабая, как вдруг увидел лавку торговца изюмом. «Ну, — сказал я себе, — торговец изюмом, конечно, знает другого торговца изюмом». И не ошибся. Торговец поздоровался со мной, стал расспрашивать меня, догадался, что я нездешний, и сообщил мне, что Тухтабай уже год назад покинул этот мир, а в доме его живет теперь сын его, Халим-джан. Разыскав дом Тухтабая, постучался в ворота. С горечью говорил я себе: «Вот оно — колесо изменчивой судьбы! Сын знатного человека, известный в Бухаре Махсум-джан, бродит бесприютный по свету, стучится в ворота своего собственного слуги!»
Я постучался второй раз, и тогда, не спрашивая «Кто там?», ворота открыли, и передо мной лицом к лицу оказалась молодая женщина, луноликая, стройная, с тоненькой талией, нежная, — словом, утеха сердцу. Признаться, хоть я был усталым, измученным дорогой, эта женщина поразила и смутила меня, лишила разума. Я не мог вымолвить ни слова, стоял и смотрел на ее красивое лицо. Она сначала тоже смутилась, увидев меня, растерялась, но потом опомнилась, закрыла лицо рукавом и отступила назад, и я услышал ее голос.
«Кого вам нужно?»
«Это дом Тухтабая?»
«Да. Кого вам?»
«Сын его Халим-джан дома?»
«Дома. Заходите!» — сказала женщина и вошла в дом.
Я еще немного постоял и со словами «Господи, благослови!» вошел во двор. Тут из мехманханы вышел Халим-джан и, увидев меня, по-братски обнял, потащил в комнату.
«Жена очень испугалась, — сказал он. — Я был нездоров, несколько дней пролежал; слава богу, поправился, сегодня уже ходил на работу, вот только недавно вернулся. Мы прибирали в мехманхане, когда вы постучали в ворота. Я ей говорю: «Сиди, я сам пойду отворю», а она говорит: «Вы нездоровы и так устали». И пошла к воротам. Мы подумали, что пришел Мулладуст — есть у нас такой приятель-пьяница. Жена его не любит. «Если это Мулладуст, я скажу, что вас нет», — сказала она. А вот, оказывается, бог послал вас. Добро пожаловать! Ваше появление — радость для нас. Откуда нам солнце засияло? Какой ветер вас принес?»
«Ветер революции!» — сказал я и коротко поведал свои приключения.
Я узнал, что Халим-джан — учитель, преподает в школе. Что он человек одаренный, я понял еще в Бухаре, когда он был моим служкой в медресе.
Отец его умер, но умный сын и без отца не пропадет. Теперь, при Советской власти, каждый может заработать кусок хлеба… Халим-джан радостно смотрел на меня своими умными глазами, а услышав, что меня принес к нему в дом ветер революции, совсем разволновался. Да, да! Ведь я представился ему революционером, бойцом, борцом за свободу! Молодому человеку, живущему при Советской власти, эти качества дороже и выше всякой святости! Ты, Наим, не можешь этого понять, ты ведь не знаешь еще, что такое Советская власть!
Так вот, Халим-джан не знал, что и сказать, как меня уважить.
«Этот дом — ваш дом, я — ваш раб, а жена моя — ваша служанка, — сказал он горячо. — Все, что вашей душе угодно, сделаем, только прикажите. Слава богу, у нас ни в чем недостатка нет, живем хорошо. Покойный отец, приехав из Бухары, купил этот дом, развел сад, усердно трудился и имел хороший доход, семья наша процветала. Потом он меня женил, устроил той, словом, выполнил заветное желание. Но жизнь его была недолгой. В прошлом году он внезапно скончался. Конечно, я почувствовал себя одиноким, но Халимахон из всех сил старалась смягчить горе. Моя жена в самом деле выше всяких похвал. Мы с ней живем не как муж и жена, а как двое влюбленных. Халимахон учится в вечерней школе, стала грамотной, хочет сбросить паранджу, стать свободной. Но только в нашем городе еще трудно это. Столько еще у нас сторонников старого, столько предрассудков, и много еще всякой контры, которая мешает нам… Ну, да это недолго уже будет, революция выкорчует гнилые корни предрассудков пока моя жена дома уже не закрывается от моих друзей.
Мы сторонники свободы», — говорит она…»
«Очень хорошо! — сказал я. — Мы — революционеры — тоже к этому стремимся! Надо, чтобы наши женщины стали свободными, работали наравне с мужчинами, получали образование, были счастливы… Это очень хорошо, и я обоих вас приветствую!» А про себя сказал, что душу отдам за революцию, которая заставляет красавиц снимать паранджу, так что мы, люди с горячим сердцем, можем свободно ими любоваться…
Халим вышел из мехманханы, долго был где-то, потом вернулся с узлом в руках и сказал:
«Сейчас мы закусим немного, потом пойдем в баню. Вот это для вас одежда. Не обессудьте, я собрал все, что у меня было ненадеванного… Временно сойдет… А там купим новую…»
Мне стало стыдно.
«Дорогой брат мой, — сказал я со слезами на глазах — так я растрогался. — Спасибо тебе, спасибо! Я не забуду твоей доброты Если будет суждено и я вернусь на родину, я возмещу тебе вдесятеро».
«Пустяки!» — сказал Халим.
Я просто не знал, что говорить. Перед таким гостеприимством я сразу позабыл все мои огорчения и дорожные лишения. Хорошие слова даже змею из норы вызывают! Не давай мне плова, не давай вина, успокой мое сердце хорошими словами — это дороже тысячи золотых! Но Халим-джан и хорошие слова говорил, и уважение мне выказывал, и дела делал. Мы очень хорошо с ним позавтракали и пошли в баню. Там долго парились, и я рассказал моему другу все, что со мной было. Он только качал головой в изумлении и говорил: