Страница 61 из 86
К счастью, дежурным оказался Орзукул со своими подручными. Они знали сына Сайда Пахлавана Мирака. Мальчик подошел к ним, вежливо поздоровался, спросил, как полагается, о здоровье, потом сказал, что пришел с сестрой к отцу по неотложному делу, нужен его совет…
— Ну, если дело важное, проходите, — разрешил Орзукул, — для детей Пахлавана парк Дилькушо открыт.
Мирак и Фируза не заставили приглашать себя дважды. В парке было сколько служебных зданий; Мирак знал, что отец работает в подвале, под суфой. Вместе с Фирузой он прошел туда. Сайд это время отвешивал повару рис.
— Здравствуйте, отец, — сказал подросток. — Вот мы пришли… дело есть…
— Здравствуйте, здравствуйте, — приветствовал их Пахлаван, бросив удивленный взгляд на женщину в парандже. — Присядьте, добро пожаловать! Я скоро…
— Сколько гостей ожидается? — спросил повар.
— Человек десять, наверное. На всякий случай готовь побольше. Повар унес мешок с рисом, и тогда Фируза приподняла немного чашмбанд.
Сайд был потрясен.
— Фируза! — невольно вскрикнул он.
Затем, подойдя к ней поближе и понизив голос, спросил:
— Зачем вы пришли?
— Хочу узнать, что с Асо. Если его не освободят, пусть арестуют и меня!
Сайд Пахлаван огляделся по сторонам, потом, объяснив, что нужно выплеснуть спитой чай, вышел во двор; увидел, что поблизости никого нет, вернулся успокоенный и сказал:
— Очень много дел было в последние дни, я не мог урвать и часу, чтобы съездить в город, но об Асо я заботился все время. Мне известно, что ему ничего не грозит. Махсум обещал большому человеку освободить Асо, да все не было времени заняться этим, разъезжал — то в Вабкент, то в Зандани… А тут еще возня с курбаши Джаббаром. И у меня голова кругом идет, не напомнил ему об Асо.
— А что делает Асо, где он?
— Он там, в малом дворике… С ним еще один молодой человек из Зираабада. Его никто не трогает, не теребит… И кормят хорошо, я проверяю…
— Да все равно в неволе! Наверное, похудел, горюет…
— Уж не без этого, особенно когда нас вспоминает. Я как могу утешаю…
— А что с Ойшой? Как она? Сайд Пахлаван махнул рукой:
— Ойша? Здравствует и, кажется, вполне счастлива… Что ей сделается?
— Не может быть! Не верю!
— Пойдите к ней и убедитесь. Цветет…
— Ойша?
— Да, да, Ойша, та самая, племянница моего друга Хайдаркула.
Фируза онемела от изумления. А Мирак, с интересом рассматривавший мешки с рисом, сахарным песком, мукой, горохом, заполнявшие подвал, вдруг бойко сказал:
— Хотите, тетушка, я провожу вас на женскую половину к тетушке Ойше?
— Ты что-то очень расхрабрился, своевольничаешь, — проворчал Сайд Пахлаван.
Паренек погрустнел.
— Разве я что плохое сделал?
— Например, явился без спроса сюда…
— А уж это моя вина, — вмешалась Фируза. — Встретила его, попросила проводить. Шел он сердитый…
— Сердитый? На кого же это?
— На школу, в которой больше не учится.
— Как так?
— Заведующий ни за что ни про что дал ему оплеуху…
— Ну, он, верно, провинился в чем-нибудь…
— Провинился, провинился… — У Мирака от обиды выступили слезы на глазах. — Только в одном…
— Мирак был прав, — перебила Фируза. — Я пойду навестить Ойшу. А ты не дуйся и расскажи, что произошло.
Мирак молчал. Сидя на мешке с ячменем, он даже повернулся к Фирузе и отцу спиной.
— Будьте очень осторожны, когда пойдете на женскую половину, — сказал Сайд Пахлаван Фирузе. — Не дай бог, заметит Махсум… Человек он вспыльчивый, горячий, рассердится — плохо будет.
— Постараюсь не попасться ему на глаза.
Расспросив, как туда пройти, Фируза вышла из подвала. Ей повезло — на внешнем дворе никого не было. Проскользнув через крытый темный коридор, она оказалась во внутреннем дворике. Там у двери в кухню сидела Раджаб-биби и в глубокой деревянной миске перебирала маш.
— Здравствуйте! — сказала Фируза, сбросив с головы паранджу. Раджаб-биби так и застыла, потеряв на мгновение дар речи, но тут же опомнилась и заговорила:
— Здравствуйте, Фируза, дорогая! Во сне ли я вас вижу или наяву?
Она проворно встала, поставила миску на суфу и подбежала к неожиданной гостье.
— Какими судьбами? Вот счастливый день! Как вы все там? Здорова ли Оймулло? Пожалуйте в дом! Ойша там, что-то шьет… Давно меня просит сварить маш с рисом, очень хочется, говорит. Вот я и решила сегодня, мне» самой каждый день плов надоел… Вот чищу маш, а левая бровь так и моргается, так и дергается… Откуда, думаю, радость ко мне придет, тут и появились… Идемте, идемте! Ойша-джан, какая гостья у нас!
Ойша стояла в дверях передней. Нарядная, веселая, она излучала радость. На ней было прелестное платье из маргеланского атласа, так начинаемого ханского.
Волосы заплетены в мелкие косички. Голову украшала шитая золотом тюбетейка с восемью шишечками. В ушах сверкали алмазные серьги с длинными подвесками, на пальцах — драгоценные кольца.
Фируза-джан, как я счастлива, что вы пришли! — воскликнула Ойша, бросившись ей на шею. — Пришли все же. А я уж подумала, что все от нас… Спасибо, спасибо!
Фируза старалась улыбаться, бормотала что-то невнятное, совсем расширилась.
Ойша пригласила ее в роскошно убранную комнату. Туркменский, согнанный лучшими мастерами, покрывал весь пол. Повсюду были раскиданы гюфячки, шелковые и бархатные покрывала, подушки из пуха. В дальнем углу возвышалась металлическая кровать с шишечками; в нишах поблескивала дорогая фарфоровая и медная посуда; на стене над кроватью висели револьверы и сабли. Высокое зеркало — от пола до потолка — стояло недалеко от двери. Только в самых богатых домах в ту пору можно было увидеть такие тюлевые занавеси, как те, что висели на трех широких окнах с разноцветными стеклами — зелеными, желтыми, красными…
Войдя в комнату, молодые женщины снова обменялись приветствиями. Потом наступило неловкое молчание: видно, никто не знал, с чего начать разговор. Фируза была в недоумении: поздравлять ли Ойшу, а может, нужно утешить ее или сказать о Кариме… Ойша тоже была смущена, угнетена какой-то мыслью.
Молчание нарушила Раджаб-биби, вошедшая вслед за ними:
— Видите ли брата моего Хайдаркула? Как он поживает?
— Хорошо, работает… — Поколебавшись мгновение, Фируза добавила: — Но, конечно, все эти события расстроили его, взволновали.
— Такова судьба, — вздохнула старуха. — Думали разве мы, что так повернется. Ехали в Гиждуван веселые, на свадьбу… Бедный Карим погиб от пули басмача, а нас Махсум сюда привез… Днем и ночью Ойше об одном твердил: будь моей женой! Сватов прислал… Добился своего, совершили брачный обряд… Любит он Ойшу, уж как любит! На руках носит, насмотреться не может. Взрослый мужчина влюбился, как мальчик. К каждому слову ее прислушивается. Скажет ему Ойша: «Умри», — умрет.
— А сама Ойша? — нетерпеливо перебила Фируза.
— Что ж… и Ойша… Молодая ведь. Такое внимание, такую нежность почувствовала…
И тут заговорила Ойша:
— Что мне было делать, сестра? Видно, суждено. Тут рука божья. Отняла Карима, дала Махсума. Я поняла это и смирилась. Бедный Карим, мученик, погиб во цвете лет. Я каждый день молюсь за него… Да пребудет его душа в раю!
«Вот как, — подумала Фируза, — Махсум обманул их, сказал, что Карим умер. Сумел, коварный, завладеть сердцем девушки…»
Фирузе не хотелось сразу нарушить их покой, и она решила пока не открывать правду.
— А что, Махсум и впрямь может крепко полюбить? — спросила она.
— О, еще как! — пылко воскликнула Ойша. — Я думаю, никто не может с ним сравниться, быть таким нежным и страстным.
Сначала я возненавидела его, да и всех мужчин. Я не могла забыть Карима. Но Махсум обращался со мной так бережно, так осторожно и мягко, что покорил мое сердце. Я обо всем забыла и полюбила так же горячо.
Ойша оборвала свою пламенную речь, замолчала.
— Мы знаем, что Махсум бывает жесток, — сказала Раджаб-биби, — что с его камчи капает кровь и все его боятся. Но с Ойшой это другой человек… добрый, любящий, мягкий. Он ей прощает все ее капризы. Недаром говорят, что добрым словом можно и змею приручить. Вот это ему удалось. Я понимаю, что мой брат гневается на меня, между ним и Махсумом нет согласия… Но, если аллаху будет угодно, может случиться, что благодаря Ойше враги помирятся.