Жук(Том I)

— Его покроют позором?

— Еще каким позором.

— Перед всеми?

— Всеми-всеми — как господами, так и дамами.

— И его повесят?

— Если докажут, что он виновен в предумышленном убийстве, то да.

Его уродливое лицо засветилось дьявольским ликованием, отчего стало еще более отталкивающим, хотя, казалось бы, это уже невозможно. По всей видимости, я подкинул ему мысль, восхитившую его.

— Наверное, в конце я так и сделаю, но в конце! — Он распахнул глаза, а затем зажмурился, точно восторженно любуясь картиной, нарисованной ему воображением. Потом опять их открыл. — А пока я отомщу ему по-своему. Он уже знает, что отмщение идет за ним по пятам — у него есть все основания так считать. Он станет думать об этом днями и ночами, эта мука будет хуже смерти — да, многих смертей. Ибо он поймет, что ему не скрыться, что солнце исчезло с небосклона, что час за часом его будет душить страх, с утра до ночи, куда бы он ни обратил свой взор, — и в этом суть и дух моей мести, в том, что он почувствует, как каждый новый день несет ему смертные муки, а сама СМЕРТЬ, НАСТОЯЩАЯ СМЕРТЬ, все ближе и ближе… он предстанет пред ней, когда того пожелаю я!

Он говорил как вдохновенный безумец. Если хотя бы половину из этого он говорил всерьез — а по его виду и тону сомневаться в правдивости не приходилось! — то Пола Лессинхэма ждало многообещающее будущее; и, в сложившихся обстоятельствах, Марджори тоже. Именно эта промелькнувшая последней мысль заставила меня придержать коней. Либо фанатичного наглеца окоротит сам Лессинхэм или кто-то, кто выступит на его стороне, после чего, если им хватит сил причинить ему вред, вся его страстная речь будет пустым сотрясанием воздуха; либо необходимо предупредить Марджори, что в жизни ее суженого есть по меньшей мере один эпизод, на который, пока не стало слишком поздно, требуется пролить свет. Не может быть и речи о том, чтобы позволить Марджори навсегда связать свою судьбу с судьбой Апостола, не предупредив ее с самого начала, что его, во всех смыслах, преследуют тайны.

— Какие громкие слова!

Моя реплика остудила горячую кровь гостя. Он вновь вперил взгляд в пол и скрестил руки на груди.

— Молю хозяина о прощении. Моей ране не зарасти.

— Кстати, в чем секрет происшествия, случившегося нынче поутру, — того казуса с тараканом?

Он тут же поднял глаза.

— С тараканом?.. Не понимаю, о чем речь.

— Ну, или с жуком?

— Жук! — Кажется, у него мгновенно сел голос: он просто выдохнул это слово.

— После твоего ухода мы, на листке бумаги, нашли великолепно выполненный рисунок жука, который, как я полагаю, был оставлен тобой… Scaraboeus sacer, священный скарабей, верно?

— Не знаю, о чем ты, хозяин.

— Эта находка оказала довольно необычное воздействие на мистера Лессинхэма. Итак, почему это произошло?

— Я ничего не знаю.

— О нет, знаешь — и прежде чем ты отсюда уйдешь, я намерен разобраться в вопросе.

Мой собеседник дрожал и озирался, выказывая признаки крайней тревоги. Я не сомневался: в том древнем скарабее, столь часто возникающем в неизведанных по сей день тайнах египетской мифологии, имелось нечто, что было просто необходимо узнать, раз мимолетный взгляд на картуш[14] с его изображением — а рисунок весьма походил на творения этого рода — произвел столь сильное впечатление на такого хладнокровного человека, как Пол Лессинхэм: его поведение, по моему разумению, говорило само за себя. Я решил, если возможно, дойти до сути прямо здесь и сейчас.

— Послушай-ка, приятель. Человек я простой и говорю без обиняков — это нечто вроде моей страсти. Ты так же без обиняков излагаешь мне сведения, меня интересующие, или я применяю против тебя свою магию, а в этом случае, по-моему, весьма вероятно, что тебе очень даже не поздоровится.

Я потянулся к рычагу и опять продемонстрировал электрический разряд. Он тут же затрясся вдвое сильнее.

— Хозяин, не знаю, о чем ты.

— Не лги мне… Ответь, по какой причине при виде изображения на листке Пол Лессинхэм весь позеленел да пожелтел.

— Спроси его, хозяин.

— Возможно, позже я именно так и поступлю. Но сейчас тебе держать ответ. Говори или берегись бури.

Я продолжил электрическое представление. Он гневно взирал на него, будто хотел остановить взглядом. Затем, словно устыдившись собственной трусости, неожиданно предпринял отчаянную попытку подавить свой страх — и преуспел сильнее, чем я ожидал или мне хотелось бы. Он взял себя в руки, призвав достоинство.

— Я дитя Исиды!

Я мгновенно понял, что он сказал это не для того, чтобы впечатлить меня, но дабы поднять себе дух.

— Дитя Исиды?.. Тогда мне очень жаль, что я не могу лично поздравить эту леди с таким отпрыском.

Стоило мне это произнести, как в его голосе зазвенела сталь, коей до этого не было:

— Молчать!.. Не ведаешь ты, о чем говоришь!.. Предупреждаю тебя, как когда-то Пола Лессинхэма: остерегайся, не переступай черту. Не уподобляйся ему, внемли мне.

— И чего я должен остерегаться — жука?

— Да, жука!

Если бы меня призвали к присяге, заставляя в присутствии свидетелей, к примеру, в адвокатской конторе, сделать заявление с описанием произошедшего, мне кажется, я бы и под страхом наказания вряд ли начертал на бумаге хотя бы слово. Никто не любит, когда его выставляют дураком либо когда он сам им выглядит; я до сих пор гадаю, действительно ли в том случае «дитя Исиды» пыталось меня одурачить. Видит бог, все, что я видел тогда, представлялось достаточно правдоподобным. Но чем больше с той поры утекает дней, тем сильнее я терзаюсь сомнениями, не было ли это умным манипулированием — так сказать, сверхъестественно изобретательным обманом — и ничем иным. Но если что-то в том и было, то — клянусь честью! — и впрямь есть многое на свете, что и не снилось нашим мудрецам. Это предположение открывает горизонты, непостижимые для здравого смысла.

Но так как я не под присягой и волен излагать события, как мне заблагорассудится, не опасаясь колес правосудия, то все произошло, кажется, следующим образом.

Я стоял спиной к столу, а гость был от меня метрах в трех. Горели все лампы, и вряд ли я не мог разглядеть, что творится прямо перед моим носом. Он ответил на мою издевку про жука тем, что повторил мое последнее слово и исчез — точнее, я увидел, как он на моих глазах обрел иную форму. Его свободное одеяние пало, но не успело оно долететь до земли, как из него появилось, или мне показалось, что появилось именно из него, чудовищное создание, похожее на жука, а сам гость пропал. Сразу оговорюсь по поводу размера. Когда я в первый раз увидел это существо, у меня сложилось впечатление, что оно с человека и стоит вроде бы на задних лапках, протянув передние в мою сторону. Но лишь только оно возникло передо мной, как принялось уменьшаться, да так быстро, что не прошло и нескольких секунд, как на полу лежал лишь ворох одежды, а на нем копошился воистину примечательный экземпляр жесткокрылого насекомого. Это был жук, наверное, сантиметров семнадцати толщиной и около тридцати в длину. Его панцирь сверкал ярко-зеленым золотом. Я отчетливо видел сложенные вдоль спины крылья, а так как они были слегка приподняты, я с секунды на секунду ожидал, что они распахнутся и жук взлетит.

Я был настолько потрясен — а кто бы не был? — что довольно долгое время никак не мог прийти в себя от изумления. Просто стоял и смотрел. Я знал о легендарных перевоплощениях Исиды, знал историю о вечном жуке, вышедшем из женского лона, и множество других сказаний, но то превращение, коему я сейчас являлся свидетелем, представлялось чем-то новым, чего не найти даже в мифах. Если человек, с которым я только что разговаривал, исчез, то куда он делся? Если это сияющее существо появилось вместо него, то откуда оно взялось?

Я с такой уверенностью рассказываю это, ибо стоило изначальному удивлению схлынуть, я обрел ясность рассудка. Я чувствовал себя исследователем, случайно наткнувшимся на потрясающее, эпохальное открытие. Я понимал, что должен всецело воспользоваться столь невероятным случаем и напрячь весь свой умственный потенциал. Я не сводил глаз с существа, стремясь запечатлеть его образ в памяти. Полагаю, если бы люди умели снимать изображение с сетчатки — а они когда-нибудь научатся это делать, — получилась бы прекрасная фотография того, что я увидел. Несомненно, это было пластинчатоусое насекомое, один из навозников. Если не брать в расчет его чудовищный размер, то все характерные признаки были налицо: выпуклое тело, большая голова, выступающий клипеус[15]. Более того, гладкость головы и переднеспинки указывали на женскую особь. Столь же несомненно то, что не только размер жука был особенным. Глаза его казались не просто необычайно примечательными, они сверкали, будто изнутри подсвечивались огнем: каким-то неописуемым образом они напомнили мне моего исчезнувшего гостя. Окраска жука потрясала великолепием: он, словно хамелеон, играл оттенками по собственному желанию. Не менее любопытна была суетливость жука. Он находился в беспрестанном смятении и, будто пытаясь избежать столь пристального осмотра, с каждой секундой вел себя все более и более беспокойно. Как я уже упомянул, мне то и дело казалось, что сейчас он взмоет вверх и начнет кружить по воздуху.

14

Картуш — декоративный мотив в виде полуразвернутого, часто с надорванными либо надрезанными краями рулона бумаги, свитка.

15

Клипеус (наличник) — передняя верхняя часть головы насекомых и пауков.