Страница 16 из 37
Итак, недурно подкрепившись, я отправился в лабораторию планировать убийство — законное убийство, ибо то была главная цель моего замысла. Я искал оружие, способное не только принести победу целой кампании, но сделать это всего за полчаса. И чтобы для того не потребовалась армия. Я замыслил такое оружие, что, дай его в руки одному человеку, в крайнем случае двоим или троим, и посади их примерно в миле даже от самого большого регулярного войска, когда-либо посылавшегося на поле боя, будет — бах! — все солдаты мертвы, а ты эту фразу и договорить не успел. Если высокоточное оружие, на которое можно положиться в деле человекоубийства, есть не что иное, как средство сохранения мира — и глуп индивид, утверждающий обратное! — тогда я в шаге от того, чтобы считаться главным миротворцем, какого только можно себе представить.
Что за изысканное наслаждение ощущать, как длань твоя сжимает жизнь и смерть народов; ведь еще чуть-чуть, и они окажутся в моих руках.
Я расположил перед собой некоторые из сильнейших разрушительных веществ, с которыми человек может пожелать иметь дело: монооксид углерода, триоксид хлора, оксид ртути, кониин, амид калия, поташ, циан — и тут вошел Эдвардс. На мне была маска собственного изобретения, закрывающая уши, голову и все прочее, подобно водолазному шлему: я работал с газами, вызывающими мгновенную смерть при единственном вдохе. Всего за несколько дней до этого я, без маски, проделывал какой-то дурацкий опыт с парой веществ: серной кислотой и цианистым калием — как вдруг рука моя дрогнула, и не успел я опомниться, как их малые количества смешались. Судьба меня хранила, и я отшатнулся назад, а не упал вперед; в результате, где-то через полчаса, меня, лежащего на полу, обнаружил Эдвардс, и весь оставшийся день значительная часть городских медиков занималась приведением меня в чувство.
Эдвардс заявил о своем присутствии, коснувшись моего плеча: когда я работаю в той маске, слышу довольно плохо.
— Кое-кто желает видеть вас, сэр.
— Так скажи этому кое-кому, что мне не до него.
Будучи вышколенным слугой, Эдвардс церемонно направился передавать сообщение. Я было подумал, что на этом дело закончится, но ошибся.
Я погрузился в регулировку клапана на баллоне, в котором смешивал оксиды, когда меня вновь потрогали за плечо. Я не стал поворачиваться, полагая, что вернулся Эдвардс.
— Стоит мне слегка перекосить этот вентиль, приятель, и ты окажешься в краю, где веселятся черти да духи. Что пришел, куда тебя не звали? — Тут я оглянулся. — А вы еще кто такой?
Ибо то был не Эдвардс, а тип совершенно иного пошиба.
Я оказался лицом к лицу с человеком, которого самого можно было легко принять за недавно упомянутого черта. Костюм его навевал мысли об «алжирцах», наводнивших Францию и считающихся там самыми напористыми, наглыми и занятными лавочниками. Помню, как один из них упорно наведывался на репетиции в «Алькасар» в Туре, — но здесь! Незваный гость походил на тех алжирцев и в то же время отличался от них: не такой колоритный и гораздо более потрепанный, чем обычно бывают его французские прототипы. На нем был бурнус[7] — желтый и пропыленный, как у арабов в Судане, а не у разряженных в пух и прах арабов с бульваров. Но основное отличие заключалось в том, что он был чисто выбрит, в то время как парижские алжирцы почитают ухоженные усы и бороду главнейшим своим украшением — разве кто-то видел иных?
Я думал, что он заговорит со мной на наречии, кое эти джентльмены величают французским языком, но нет.
— Вы мистер Атертон?
— А кто вы, мистер?.. как сюда попали? Где мой слуга?
Незнакомец поднял руку. Когда он сделал это, в комнату, будто по условному знаку, вошел Эдвардс, на лице которого читалось чрезвычайное недоумение. Я обратился к нему:
— Это тот человек, что хотел видеть меня?
— Да, сэр.
— Разве я тебе не говорил, что я не желаю его видеть?
— Говорили, сэр.
— И почему ты не передал это ему?
— Я передал, сэр.
— Тогда как он сюда вошел?
— Поверьте, сэр, — словно в полусне, Эдвардс приложил пальцы ко лбу, — представления не имею.
— Как не имеешь? Почему ты его не остановил?
— Кажется, сэр, на меня нашло какое-то затмение: я правда пытался задержать его, но руки меня не слушались.
— Ну ты и болван!.. Иди прочь! — Он ушел. Я повернулся к незнакомцу: — Полагаю, сэр, что вы фокусник?
Он ответил вопросом на вопрос:
— Вы, мистер Атертон, — вы тоже фокусник?
И вперил откровенно озадаченный взгляд в мою маску.
— Я надел это, потому что здесь, в этой комнате, витает смерть, таясь в мельчайших пылинках, и без маски я не решился бы дышать. — Он кивнул, хотя сомневаюсь, что он меня понял. — Будьте любезны, вкратце поведайте мне, зачем вы хотели меня видеть.
Он опустил руку в складки бурнуса, вынул оттуда листок бумаги и положил на полку, возле которой мы стояли. Я посмотрел на листок, ожидая найти прошение, или рекомендательное письмо, или правдивую повесть о его горькой судьбе, но вместо этого обнаружил лишь два слова: «Марджори Линдон». Неожиданно возникшее передо мной имя возлюбленной заставило меня покраснеть.
— Вас прислала мисс Линдон? — Он немного ссутулился, свел вместе кончики пальцев и склонил голову так, как это принято делать на Востоке, что, впрочем, особо ничего не объяснило, поэтому я повторил вопрос:
— Вы хотите, чтобы я сам понял, что вы действительно от мисс Линдон?
Опять опустил он руку в бурнус, вынул другой листок, положил его на полку, я взглянул на бумагу и вновь прочитал одно только имя: «Пол Лессинхэм».
— Ладно… Вижу — Пол Лессинхэм… Что с того?
— Она хорошая… он плохой… это не так?
Он коснулся сначала первого листка, затем второго. Я воззрился на него.
— Господи, вам-то откуда знать?
— Ему ее не получить, согласны?
— Черт побери, о чем вы?
— Ага!.. значит, о чем это я!
— Именно! Что вы имеете в виду? А еще, ко всему прочему, кто вы, к дьяволу, такой?
— Я здесь потому, что вижу в вас друга.
— Тогда скатертью дорога; у меня как раз нынче друзей переизбыток.
— Не таких друзей, как я!
— Да боже упаси!
— Вы любите ее… любите мисс Линдон! Неужели вы спокойно представляете его в ее объятиях?
Я снял маску, чувствуя, что ситуация обязывает это сделать. Как только я избавился от нее, гость тут же откинул просторный капюшон бурнуса, чтобы я видел его лицо. Я немедленно осознал, что глаза его, до некоторой степени, обладают свойством, которое, за неимением более подходящего слова, мы назовем гипнотическим притяжением. Он был одним из тех жутких созданий, коими, слава богам, изобилует восток, а не запад, из тех, что способны оказывать сверхъестественное влияние на людей слабых и глупых, доведись им с ним столкнуться; был он из тех мерзавцев, при встрече с которыми неплохо бы иметь под рукой крепкую веревку. Еще я ощутил, как он не преминул воспользоваться тем, что я снял защитную маску, и попытался воздействовать на меня своей силой, однако орешек оказался ему не по зубам. Так вышло, что я начисто лишен чувствительной струны, которая есть у тех, кто поддается внушению.
— Да вы гипнотизер.
Он вздрогнул.
— Я ничто… я тень!
— А я ученый. И с вашего позволения — или без него! — с радостью проведу на вас эксперимент или два.
Он попятился. Глаза его блеснули так, что стало ясно: он владеет своей чудовищной силой с невероятным мастерством и среди своего народа имеет репутацию настоящего колдуна.
— Мы, вы и я, вместе попытаемся поставить эксперимент… на Поле Лессинхэме, — вдруг сказал он.
— Почему на нем?
— А вы не знаете?
— Нет.
— Зачем вы мне лжете?
— Я не лгу вам… я не имею ни малейшего представления о том, по какой причине вы сами интересуетесь Полом Лессинхэмом.
— Почему интересуюсь?.. это к делу не относится; сейчас мы говорим о вашем интересе.
7
Бурнус — плащ с капюшоном из плотной шерстяной материи, обычно белого цвета.