Светлое будущее

Пришел Антон, увидел книгу и рассмеялся:

—И ты туда же? Не удивлюсь, если скоро увижу тебя завсегдатаем «Таганки». Прогресс!

— Неплохая книга. Очень современная. И смелая. И видишь — напечатали же!

— Вот именно, напечатали. Сейчас такое часто печатают. Мол, глядите, мы не боимся правду показывать. Милый мой кандидат в членкоры! Кому-кому, а тебе-то должно быть хорошо известно, что наша власть и представляющая ее цензура имеют интуицию на настоящую литературу. И если уж они пропустили — ищи изъян. Конечно, в этой книге по мелочам многое верно. Много метких наблюдений. Образы отдельные получились. Но в целом и в главном это обычное советское вранье, допущенное цензурой. С намеками, с кукишами во всех карманах, но вранье. Тут накручено намеренно: показать, что в жизни все переплетено в сложный клубок! Чушь! В нашей жизни все прозрачно, как в казарме или в конторе. А если есть сложность какая-то, так от нашего привычного бардака и от бестолковости, а не из принципа. Скажи, были у тебя когда-нибудь трудности в понимании наших людей и ситуаций, порождавших драму? Никогда? И у меня никогда. Мы влипали в неприятности, но не потому, что сложны люди и ситуации, а лишь в силу вероятностной бесконтрольности и контролируемости бытия и по своему желанию того же сорта. У Тикшина герои раздвоены и борются в себе. И продуктом этого являются те или иные внешние конфликты и процессы. А на самом деле как? Идет борьба между людьми и группами людей. И вытекает она не из состояний индивида, а из самого факта совместного существования больших масс людей в условиях советского общества (индивид все добывает через коллектив, продвигается и творит через коллектив, подвержен его власти и т. п.; общество не имеет нравственного сознания и поддерживающих его институтов; нет правовой защиты индивида; индивид прикреплен; нет свободы выбора и т. п.). Индивид лишь рефлектирует в себе условия советской жизни. И в массе он адекватен им. Неадекватные же погибают — рыба не может долго жить вне воды. Есть, конечно, у людей свои личные проблемы. Но у нас они просты, прозрачны, примитивны, стандартны. Они не предмет для литературы сами по себе. Описывать переживания по их поводу — все равно что описывать переживания по поводу выпадения волос, запора или потери сексуальных потенций с возрастом. Предмет настоящей литературы — их обычность, серость, заурядность. И о них тогда надо говорить как-то иначе. Например, в форме исследования, как это сделал Солженицын в «ГУЛАГе». Кстати, «ГУЛАГ» — не столько исторический документ, сколько гениальное художественное произведение, использующее исторические факты. Мы же с тобой прожили жизнь именно в то время и в той среде, о которой пишет Тикшин. Так ли это было? Нет, не так. Не хуже и не лучше. Просто не так. И если уж говорить обо всем, что было на самом деле, так надо говорить прямо, без намеков. Да, был проект массовых репрессий против евреев, и наш знакомый Чесноков целую книгу подготовил, оправдывающую это, за что и был возвышен Сталиным. Проект лопнул. Почему? Какие-то глубинные драматические процессы сработали? Ничего подобного. Бездушный расчет. Невыгодно оказалось. А так, дали бы сигнал, за милую душу прогнали бы евреев по улицам Москвы. И в Сибирь. Убоялись аналогии с фашизмом. Мы же тогда выступали в роли избавителей человечества! Кампания против космополитов? Широко организованная кампания, как и все прочие. Указание свыше, на местах готовы исполнить, жертвы намечены, энтузиастов хоть отбавляй. И никакой психологии, кроме страха, злорадства, стремления выкрутиться. Надо описать общий механизм дела — это и будет правда. А описывать жизнь муравейника или скопища мышей через психологию отдельного муравья или мыши... Я не имею ничего против Тикшина. Писатель он неплохой. Но ведь он — лауреат. О нем много пишут. Это характерно. Подлинную правду у нас убивают и замалчивают.

— Ты, как обычно, перегибаешь палку. Что же, у нас не может быть настоящей официально допущенной литературы? Остается же бытовая жизнь. Любовь. Семья. Приключения. Романтика. В общем, все то, о чем обычно пишут писатели.

—Ты марксист, а принципы свои в отношении нашего общества никак признать не можешь. Семья, любовь, дружба, романтика, приключения — все это суть советская семья, советская дружба, советская романтика, советские приключения и т. п. Возьми, например, космические полеты. Героизм! Но ведь дело же не обстоит так, будто это делают энтузиасты-добровольцы на свой риск. Их тщательно отбирают! И по анкетным данным прежде всего. И по иным соображениям, не имеющим отношения к делу. Бабу запустили. Зачем? Первая женщина-космонавт — наша. Это подтверждает и все такое прочее. Много среди космонавтов евреев? Скажут, евреи трусят, как во время войны. А ведь вранье. Ты же сам знаешь. Брось клич: евреи, кто хочет в космос?! И отбою не будет. И тогда скажут, что выгодно. А ведь на самом деле выгодно. Много ли космонавтов погибло? А вознаграждение какое?! Быть космонавтом у нас — это, брат, высокая политика. Дружба? Случись что, все твои друзья из отдела бросят тебя немедленно. И Светка. И Новиков. И Сериков. И Иванов. И Корытов. И Курицын. В советских условиях дружба вытесняется взаимной полезностью и сговором особого типично советского типа, мелкого какого-то и пошлого. Липкого. Ты это сам же знаешь лучше меня.

— Эго все мне ясно. Что же, теперь писателю и писать ни о чем нельзя? Правду напишет — прихлопнут. А врать — нехорошо.

— Я не запрещаю им писать. Они же пишут. Много и охотно пишут. И врут добровольно и иногда с увлечением. Я только мнение свое высказываю.

СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ

— Как книга?

Антон только махнул рукой. И мне стало его жаль. Все-таки я добрый человек. Это-то меня и сгубит. А книга, честно говоря, написана неплохо. Если она выйдет, это будет заметное событие.

Почти треть книги Антона посвящена перспективам коммунизма. На эту тему мы говорили с ним мало, обычно в форме шуток или угроз. Я «острил» на уровне журнала «Крокодил»: погодите, мол, доживем до коммунизма, тогда покажем свои способности насчет потребностей. Антон в таких случаях говорил, что коммунизм с этой точки зрения строится сравнительно быстро и легко, и в этом его великая привлекательность для широких масс плохо живущего, угнетенного, отсталого и т. д. населения. Но через два-три поколения, когда население становится почти поголовно грамотным, забывает о голоде и изнурительном труде, начинает мало-мальски прилично одеваться, в общем — обретает хороший сравнительно с недавним прошлым быт, начинаются специфически коммунистические проблемы. Людям уже наплевать на то, что было до революции. Они черпают оценки из современных им сравнений. Сравнение с прошлым раздваивается. Официальная пропаганда тянет из прошлого все плохое, чтобы убедить население в том, что оно живет прекрасно. Недовольные тянут из прошлого все хорошее, чтобы подчеркнуть свое бедственное положение. И те и другие фальсифицируют прошлое хотя бы уже тем, что берут его односторонне и в современных оценочных категориях. Но это нормально, ибо апелляции к прошлому являются лишь подспорьем в оценках современности.

Однако как только мы приближались к самой позитивной характеристике специфически коммунистических проблем и перспектив их решения в будущем, разговоры наши обычно обрывались или вырождались в мелкую склочность по поводу неудачного языкового оформления мыслей. А в концепции Антона, судя по всему, именно вопрос о будущем коммунизма является центральным, поскольку он лишь начинает с того, до чего так или иначе добираются критики и апологеты коммунизма.

Я очень бегло посмотрел этот раздел книги Антона, но успел составить себе некоторое (правда, отрывочное и неполное) представление об этой части его концепции. Антон отказывается рассматривать будущее Советского Союза в том духе, как это делал Амальрик. Он вообще ничего не говорит об исторической судьбе того или иного народа или государства и о последствиях взаимоотношений их. Он рассматривает лишь тенденции, которые уже обнаружили себя более или менее явно и которые вытекают из самого существа коммунистического социального строя жизни. Вот основные из них.