Светлое будущее

— Ты еще маленькая, — говорю я, — многого не понимаешь. Вырастешь — сама поймешь, что это все не так-то просто. Ты не знаешь, что дядя Антон чуть ли не половину срока проработал там в конторе...

— Ты говоришь пошлости, — говорит Ленка. — Если не хуже. Не волнуйся, я не такая глупая, как ты ду-маешь. Не подведу. Я примерная комсомолка. И отличница. Надо для аттестата и для характеристики. Но я кое-что хочу точно знать для себя. Пока для себя.

Знала бы Ленка, что тот тощий тип (это — Ильин, один из самых популярных наших философов) не так давно выступал экспертом по делу группы преподавателей и аспирантов, сочинивших курс «под-линной» истории КПСС и получивших приличные сроки за создание антисоветской подпольной организации!

Однажды я читал лекцию о роли партии на известном московском заводе. Клуб огромный, а народу пришло мало. Причем слушали невнимательно, переговаривались, демонстративно уходили во время лекции. Настроение у меня испортилось. Домой приехал злой. Рассказал о лекции за ужином. Ленка сказала, что я сам виноват. Надо уметь преподнести материал. А слушать у нас будут что угодно.

— В одном клубе объявили лекцию, — сказала она, — на тему «Партия и народ». Никто не пришел. Как быть? Спросили у Абрамовича. А, сказал Абрамович. Это — пустяк. Вешайте объявление: состоится лекция на тему «Три вида любви». Так и сделали. Народу пришло полный зал. Существует три вида любви, начал лекцию Абрамович. Первый вид — однополая любовь. Это нехорошо. И на эту тему говорить не стоит. Второй вид — любовь между представителями разных полов. Это вам хорошо известно. Так что об этом тоже не стоит говорить. Остается третий вид любви: это — любовь народа к родной партии. Вот об этой любви мы и поговорим подробнее.

Все захохотали, даже моя сверхортодоксальная Теща. Но мне было нехорошо. Могу себе представить, сколько гадости было сказано читателями моих книжек по моему адресу! А что делать? Не могу же я им петь лекции под гитару, как Окуджава, Галич или Высоцкий!

О СОВЕСТИ

— Ты напрасно в институте высказываешься о Солженицыне и Сахарове. Там и так ходит слух, что ты — их сторонник.

— Пусть ходит.

— Но ты же подводишь отдел. Я тебя взял как друга...

— А я тебя как друга предупреждаю: не намерен скрывать свое отношение к упомянутым личностям. Так что принимай меры. Я ищу место, но это не так-то просто. Делай, что тебе велит твоя совесть.

— Ты же не маленький, должен же понять...

— И ты пойми. Мы — пожилые люди. Еще немного — и нас нет. Не успеешь оглянуться. Что мы скажем себе в последний час? А ведь с этой последней мыслью мы и уйдем в вечность.

— Меня это не пугает. Надеюсь, меня свалит инсульт или инфаркт. Или впаду в старческий маразм. Так что мне будет не до этого.

— Расчет верный. А я так не могу. Я живу с мыслью, что вот-вот наступит мой последний час. С фронта отвыкнуть не могу. Есть, должно быть, в человеке такая штуковина — совесть.

Пошел ты со своей совестью в ж...у! Меня вызывают в ЦК. Знаешь, сколько «телег» на нас настрочили? Вам-то что! У вас совесть, видите ли! А у меня нет. Мне нужно бегать в дирекцию, из дирекции в ЦК, из ЦК в МК, из МК в Отделение.

— А ты плюнь, не бегай.

— Кто-то должен же бегать.

— Свято место не бывает пусто.

— Не бывает. Брошу я, придет подонок Васькин и разгонит вас всех.

— Бог даст день, Бог даст пищу. Докторская нам не светит, а в академию и подавно мы никогда не попадем.

Странно люди устроены! Что плохого в том, что я доктор? Что плохого, если меня выберут в членкоры? Я же больше добра людям сделаю!.. Так я думал, а где-то в самых глубоких закоулочках души шевелились другие мыслишки. Мол, вранье все это! Хочешь ты в членкоры попасть, и все тут! Да и как не хотеть! Положение. Почет. Квартира. Денежки. Распределитель закрытый. И все такое прочее. Ладно, не так уж я плох. Другие и в этом себе боятся признаться. И все-таки для науки лучше, если вы-берут меня, а не какого-нибудь Васькина. А чем ты отличаешься от Васькина в качестве теоретика марксизма? Не больше, чем рязанский клоп от тульского. Не строй иллюзий. Относись к своей работе как ко всякой работе, дающей средства существования, но не вкладывай в нее душу. Овчинка выделки не стоит.

С некоторых пор существование Антона меня начинает раздражать. Чем-то мешает мне жить. Совесть? Что это такое? Совесть для человека не есть нечто безусловное, говорил Антон (опять он!). Это — всегда какой-то другой человек, а не он сам. Может быть, поэтому у нас так панически боятся людей вроде Солженицына и Сахарова. Боятся обрести совесть, а не разоблачения. Разоблачение не мешает обычной жизни. Совесть мешает. Но с ней нельзя расстаться, если она в тебе когда-то заводилась. И я не могу расстаться с Антоном. Меня неудержимо тянет к нему. Я не могу прожить дня, не думая о нем. И вместе с тем у меня нет более острого желания, чем желание расстаться с ним. Поносят диалектику, а без нее ни на шаг. Вот вам пример: либерализм немыслим без своей противоположности — диссидентства, и наоборот. Противоположность либерализма у нас — не жесткий сталинизм, а именно диссидентство и оппозиция. Либерализм есть лучший смягченный сталинизм. Как видите, мы (либералы) и такое признать можем.

НАШИ ПАРАДОКСЫ

— Фамилия Щедров вам что-нибудь говорит? — спросил Виктор Иванович.

— Конечно, — ответили мы все.

— Так вот, — продолжал Виктор Иванович, — он начинал свою научную карьеру как марксист. Сначала он занимался изучением некоторых физических теорий. Сделал любопытнее обобщения, обнаружившие сходство этих теорий с «Капиталом» К. Маркса. Ему сказали об этом и предложили проанализировать с этой точки зрения «Капитал». Он увлекся и сделал в высшей степени интересную диссертацию. Вполне марксистскую. Во всяком случае, в пользу марксизма. И что же? На защите провалили. Беспрецедентный случай: лучшую диссертацию за многие-многие годы (это признавали почти все) провалили. А сотни халтурных работ пропускали без звука. Что сделал Щедров? Плюнул на марксизм и те же самые проблемы разработал затем без единой ссылки на классиков и марксистов вообще. Новая диссертация его явилась, по существу, резкой критикой марксистской методологии. И что же? Диссертация проходит с блеском. Сейчас он в своей области фигура мирового класса. Он мог придать марксистской философии действительно научный вид. А его вытолкнули оттуда сразу же, как только почуяли ею способности. В чем тут дело?

— Это тривиально, — сказал я. — Я давно знаю Щедрова. Лично он слишком резок и прямолинеен. Это вызвало раздражение. На защите он обхамил членов ученого совета, назвал их невеждами.

— А разве это не так? — спросил Виктор Иванович.

—Так, но есть же нормы этики. Потом сработала обычная зависть серости к таланту, страх (как бы чего не вышло!). А Щедрову это пошло на пользу. Он писал, что хотел, и печатал свободно.

— Туг не так-то просто, как вы утверждаете, — сказал Эдик. — Зависть, раздражение и прочее — все это разговоры для бедных. Щедрова вытолкнули из марксизма вполне законно, ибо марксизм не наука, а Щедров хотел в марксистской оболочке решать научные проблемы и научными методами. Интересно здесь, по-моему, другое. Христианство, как признавал сам Маркс, стремилось поставить себе на службу лучшие головы из народа. Марксизм в этом отношении прямо противоположен христианству. Именно лучшие головы он старается изгнать, а на службу себе поставить самые бездарные черепушки. Это — не гипотеза. Это — эмпирический факт, требующий теоретического объяснения. А вот вам и гипотеза: марксизм есть идеология самой посредственной части общества, для нее созданная и ею же созданная. Это — квинтэссенция серости. Скучная идеология. Не эстетичная. Идеология насильников и для насильников. И для насилуемых.