Светлое будущее

Другой пример. Защитники коммунизма говорят: смотрите, в Советском Союзе бесплатное медицинское обслуживание, дешевые квартиры и транспорт, нет безработицы и т. п. Критики коммунизма говорят: в больницах очереди, лечат плохо, квартиры тесные, в транспорте давка, зарплата низкая. Критики принимают тот разрез видения коммунизма, какой им навязывают его апологеты. Но на самом деле медицинское обслуживание не бесплатное, ибо с граждан на это дело высчитывают в зарплате и в ценах на продукты независимо от того, лечатся они или нет; безработицы нет только благодаря тому, что директора предприятий не могут уволить лишних людей, не могут интенсифицировать труд, не могут повысить зарплату оставленным, так что обстоятельства, порождающие безработицу, остаются, но действуют они иначе (в конечном счете ухудшают условия жизни населения). Тут нужны сопоставления иного рода, а именно — соотношения различных категорий населения с точки зрения распределения жизненных благ, т. е. внутренние сопоставления, гораздо более существенные с точки зрения понимания общих тенденций советского образа жизни. Везде и всегда, скажут мне, были привилегированные слои общества. Разумеется. Но суть дела не в этом тривиальном факте, а в том, как здесь формируются привилегированные слои, каковы они, к чему ведет именно такой тип расслоения общества. Из того факта, что на Западе есть богачи и нищие, угнетенные и угнетатели и прочие контрасты, никак не следует, что советское общество не является дифференцированным и что эта дифференциация не имеет своих специфических проявлений и последствий.

Но я, кажется, отвлекся. В чем заключаются наиболее интересные уроки этого прошедшего периода нашей славной истории? В этот период перед советским народом открылись реальные возможности радикально улучшить социальные условия своего бытия, но он добровольно и вполне сознательно их прошляпил. В этот период с циничной откровенностью проявилась сущность советского образа жизни и естественная натура человека, являющегося носителем этого образа жизни. Тут законы и механизмы советского общества обнаружили себя с такой отчетливостью и простотой, что потребовались огромные усилия со стороны всех слоев общества (как правых, так и левых; как защитников, так и оппозиционеров), чтобы их не заметить. В этот период лопнуло сознание, будто режим Сталина навязан советскому народу силой и извне, сверху. Очевидные механизмы советской жизни сработали в это время сами собой с неумолимой силой и вопреки желаниям начальства, народа, интеллигентов, друзей, врагов, умников, кретинов, невежд, эрудитов, ученых, идеологов и т. п. Сработали как естественные законы Природы и стабилизировали советское общество в том его состоянии, которое вполне устроило бы и Сталина со всей его бандой. В этот период все дерьмо советского строя жизни вылезло наружу для всеобщего обо-зрения и заявило о себе как о нормальной среде и пище нормального здорового человека.

Конечно, и раньше были некоторые возможности на этот счет. Так, писатель И.П. Горбунов наблюдал формирование советского строя после революции в двух районах страны, изолированных друг от друга и от центра. В них не было ни одного марксиста вообще. Деятели этих районов никак не общались с центральной властью, а вели себя так, как будто действовали непосредственно по инструкции Ленина. Даже процент уничтожаемых врагов народа совпал до сотых долей процента с общим уровнем по стране. Но Горбунов не придал этому значения. Он считал это очевидной банальностью и, как типичный образованный кретин нашего времени, искал какие-то глубинные таинственные закономерности, недоступные здравому смыслу и обычному природному уму. И потому впоследствии угробил более тридцати лет жизни на каторжный труд по отысканию грошовых секретов закулисной советской жизни. Рассматриваемый период был хорош уж тем, что позволил с малыми усилиями познать многое.

НАЧАЛО ЭПОХИ

Антон, конечно, перегибает палку. Но в его словах есть что-то очень тревожное и правдивое. Его соображения полезно запомнить для личного пользования. Но они, конечно, абсолютно непригодны для нашего труда. Как же я смогу его использовать? Кажется, я с ним влип в неприятную историю. Тем более в институте болтают, будто он — сторонник Солженицына и Сахарова. Сегодня было закрытое заседание дирекции с представителями ЦК. Предупредили: если кто-нибудь в отделе подаст документы на отъезд в Израиль, придется положить партбилет. Так что надо принимать профилактические меры. Упомянули Антона. Я сказал, что он самый что ни на есть русский, глубинный русский, прямой потомок Зимина, упоминавшегося еще у историка Соловьева. Инструктор ЦК сказал, что это ничего еще не значит. Они (кто они?) здорово маскируются. Дома Ленка подсунула мне какую-то книжонку. Сказала, что это специально для меня написано. И я прочел следующее.

Уже ни у кого не было сомнений в том, что дни Сталина сочтены. Смерть его ждали и замерли в ожидании. И это было не переживание судьбы конкретного человека. Сталин давно уже не был ни для кого человеком. Это было неосознанное ощущение какого-то грандиозного социального события, завершающею свой ход и касающегося всех.

По Москве ходили слухи, что Сталин давно уже умер, а газеты все еще печатали бюллетени о состоянии его здоровья. Одни объясняли это желанием руководства постепенно подготовить народ, другие — тем, что в руководстве идет драка за освободившийся престол. И мало кто в это время отдавал себе отчет в том, что смерть Сталина будет означать нечто большее, чем завершение жизненного пути человека по имени Сталин, а именно завершение целого периода советской истории — трагического, романтического, страшного. Мало кто понимал, что с именем Ленина была связана лишь предыстория Советского Союза, его становление и чисто физическое выживание в Гражданской войне, а собственная же имманентная история Советского Союза до сих пор была связана с именем Сталина, воплощалась в нем, символизировалась им. Сталин — это было собственное имя этой истории и ее сущность. Это чувствовали все, но не понимал почти никто. Понимавшие либо сгнили в земле, либо находились в концлагерях и ждали своей очереди сгнить, либо затаились в глубине советской жизни без какой бы го ни было надежды выйти на сцену истории.

И еще меньше было таких, кто понимал, что этот период советской истории начал заканчиваться задолго до предстоящей (а может быть, уже состоявшейся) смерти Сталина, а именно — в грандиозных поражениях начала этой войны, когда многие миллионы советских людей словно очнулись от наваждения и обрели крупицу здравого смысла. Потом этот период лишь агонизировал. И как знать, может быть, с ним произошло то же самое, что с самим Сталиным: он давно скончался, а кончину его все скрывали почему-то и от себя, и друг от друга. С ним не хотели расставаться. С ним было жаль расставаться. Все бессознательно чувствовали, что с окончанием этого периода кончаются иллюзии насчет Светлого Будущего человечества, чувствовали, что это Светлое Будущее есть грандиозный самообман и обман. И не хотели признаться себе в этом. Хотели оттянуть тягостный момент признания. И уж совсем мало было таких, кто понимал это.

И вместе с тем миллионы-миллионы людей ждали смерть Сталина как величайший праздник. Многие не осознавали это. Многие боялись себе признаться в этом. Многие готовы были простить ему все, лишь бы он умер скорее и умер на самом деле. Многие надеялись на перемены. Многие собирались делать перемены. Ожидание смерти Сталина было ожиданием конца кошмара, более тридцати лет терзавшего советское общество. И то море слез, которое пролили советские люди, когда в конце концов руководители решились объявить о смерти Сталина, было образовано не столько слезами горя, сколько слезами облегчения. И советские люди, выдрессированные десятилетиями лжи и притворства, без всякого труда, добровольно и охотно привели себя в состояние