В провинции

— Олесь, пора приниматься за дело.

— Хорошо, папа, — ответил он.

И принялся. Начал он с того, что стал переделывать заведенный Топольским порядок и прекрасно налаженную систему перевернул вверх ногами. Их четырех участков образовал три, луга — пустил под пастбища, пастбища — под луга, прежних слуг уволил и нанял новых, отборную породу скота заменил другой, а управляющим всем хозяйством назначил своего фаворита Павелка, который из кучера и лакея был произведен в камердинера, эконома, писаря — словом, в первые доверенные лица.

Эти преобразования и переделки необыкновенно увлекли Александра; во-первых, он впервые ощутил всю сладость власти и управления, во-вторых, был глубоко убежден, что поступает правильно, так как не верил ни в ум Топольского, ни в его знания. «Ну что хорошего мог придумать этот мужлан?» — говаривал он. Напрасно пан Ежи предостерегал сына, мол, портишь прекрасно налаженный фольварк. Александр только посмеивался и отвечал: «Поживем — увидим, папенька!» Пан Ежи пожимал плечами и говорил своей Анульке:

— Ладно, не беда! Раз обожжется, впредь осмотрительней будет. Слава Богу, что понравилось хозяйничать, появилась тяга к труду.

Кроме того, Александр задумал строить новый дом; не дом, а дворец — правда, деревянный, но трехэтажный и даже этакая квазибашенка и оранжерейка где-то сбоку припеку виделись ему в мечтах. От родителей он скрывал свои мечты и планы, предчувствуя с их стороны сильное сопротивление, но с женой поделился, и это вызвало первую размолвку между супругами. Винцуню испугала мысль, что ей придется покинуть любимый маленький домик, где она выросла, и перебраться в чужой, громадный, новый дом, который представлялся ей холодным, пустым и тоскливым. В этом каждый уголок был для нее другом детства, любое местечко уютным, связанным с приятными воспоминаниями, а там — ко всему придется привыкать, точно перенестись в какой-то другой мир.

— Дорогой Олесь! — сказала она. — Зачем нам новый дом? В этом так приятно.

— Душечка, но это же хата, а не дом! — отвечал Александр.

У Винцуни сжалось сердце.

— Мы с тетей здесь прожили долгие годы, — печально промолвила она, — и нам было хорошо и просторно.

— Одно дело — вы с тетей, другое дело — я, — возразил Александр. — Вы с тетей привыкли к тесным каморкам, а я нет. Мои родители всегда жили в больших домах. И потом, надо же где-то и гостей принимать!..

— Дорогой Олесь, — робко заметила Винцуня, — мы, я думаю, не всегда будем принимать столько гостей, как сейчас…

— Почему? — насторожился Александр.

— Слишком накладно, и потом, скажу тебе откровенно, меня это уже начинает утомлять.

Александр побагровел.

— Милая Винцуня, — сказал он резко, — ты рассуждаешь, как настоящая провинциалка, которая сидит в своих четырех стенах и ничего кругом не видит. Если бы ты это заявила при посторонних, я бы сгорел от стыда. Что до общения с людьми, полностью положись на меня, я лучше знаю свет, а теперь запомни одно: люди хорошего тона, желающие занять положение в обществе, не должны пренебрегать знакомствами и жаловаться на обилие гостей.

Он тут же ушел, а Винцуня долго сидела и думала. Она первый раз заговорила с мужем о практической стороне жизни, и сразу между ними возникла размолвка. Винцуня сожалела о случившемся и считала себя виноватой, но все же ей было грустно, и она не могла понять, какая связь между правилами хорошего тона и большими комнатами и как может зависеть положение в обществе от обилия гостей. Мысль ее заработала. «Наоборот, — рассуждала она, — тот, кто принимает гостей не по средствам, неизбежно должен разориться, а разорившемуся человеку еще труднее занять место в обществе».

И как-то само собой, в ходе ее размышлений, ей вспомнились слова Болеслава, которые он не раз повторял: что только непоколебимая честность, прямота и упорный труд на каком-нибудь однажды избранном поприще рано или поздно заслужат всеобщее уважение. «Пожалуй, когда тебя уважают, — думала Винцуня, — это и значит, что у тебя прекрасное положение в обществе, а разве добьешься должного уважения, владея огромным домом или давая обеды и вечера соседям?»

Так она долго размышляла и в конце концов пришла к убеждению, что положение, достигнутое подобными средствами, весьма иллюзорно и отнюдь не почетно.

И впервые со дня свадьбы она подумала: «Олесь ошибается!»

И впервые за много месяцев ей вспомнились слова Болеслава о том, каким образом человек должен добиваться положения в мире, и она подумала: «Он был прав!»

Впервые с тех пор, как она вышла замуж, ей стало грустно, и за весь вечер она лишь трижды поцеловала мужа.

Александр больше не заговаривал с женой о строительстве нового дома, но не отказался от своей затеи. Он даже с кем-то договорился о покупке материалов и найме рабочих, только не знал, где раздобыть денег, ведь требовался приличный куш.

Вдруг ему пришла мысль использовать для этого будущие доходы Неменки, правда, он тут же подумал, что в таком случае не останется денег на жизнь и на оплату налогов. Долго он ломал голову, как быть, и в конце концов решил так: «Если недостанет, займу!»

Мечта о новом доме не давала ему покоя, а покамест он лихорадочно — как всегда, когда брался за какое-нибудь новое дело, — занимался хозяйством. В первый раз ему повезло, удались весенние посевы, и пан Ежи не мог нарадоваться. Даже некоторые соседи отметили, что молодой Снопинский толковый и расторопный хозяин.

Винцуня тоже занималась хозяйством, читала, и время быстро летело. И все же ей чего-то недоставало, но чего — она не могла понять…

Между мужем и женой еще царила гармония, но это была гармония неполная: они не разговаривали, вместе не читали, не музицировали, лишь смеялись и танцевали. Винцуне не раз хотелось поговорить с Александром так, как, бывало, она разговаривала с бывшим женихом, о многих прекрасных и приятных вещах, которые успели полюбиться ее душе: о поэзии, о людях, о родном крае, об его истории, торжествах и неудачах.

Она нежно брала мужа за руку и, глядя ему в глаза, о чем-нибудь спрашивала или делилась своими мыслями, но Александр, — если он бывал в хорошем настроении, — рассмеявшись, говорил:

— Какая ты сегодня серьезная, Винцуня! — и закрывал ей рот поцелуем, весело смеясь, или хватал ее за талию и кружил по комнате. Но когда был утомлен или на что-то сердит, то говорил: — Ах, оставь меня в покое! — и уходил; раза два случилось, что он откровенно зевал.

И все же у нее еще бывали минуты счастья и упоения, как в те первые месяцы после свадьбы. Безмятежно счастливой она себя уже не чувствовала, но ей еще было хорошо. На крыльях любви она уже не парила, в облаках уже не витала, но и ногами земли еще не касалась.

Число поцелуев, которыми супруги дарили друг друга, уменьшилось от шестидесяти в час до шестидесяти в день, да и то большая их часть доставалась Александру от Винцуни.

На этом наспех устроенном пиршестве любви она еще только принималась за второе, а у него уже оставался один десерт.

Хотя и безотчетно, но порой он предчувствовал, что вот-вот наступит пресыщение.

И Винцуня замечала это по его слегка скучающей физиономии, но закрывала на это глаза, стараясь не видеть, а потом открывала и смотрела на Александра обворожительным взглядом, чтобы заставить его глаза сиять и лучиться, как то было прежде, несколько месяцев подряд, когда она чувствовала себя на седьмом небе.

И часто ей в самом деле удавалось заставить его глаза гореть и лучиться… Но горе той женщине, которой приходится все это пробуждать в любимом мужчине.

Впрочем, чем дальше, тем меньше ей хотелось вызывать в нем это чувство.

Так проходило второе полугодие.

Начало третьего ознаменовалось тремя весьма важными для супругов событиями.

Первым событием была ссора, и такая бурная, что Александр потом два дня не разговаривал с женой и недели две ни разу ее не целовал; вторым событием был отъезд стариков Снопинских из Адамполя; третьим событием было рождение дочери, которой при крещении дали имя Анна.