В провинции

Вот такие, сынок, даю я тебе наставления к началу твоей новой жизни. Человек я простой, говорил с тобой не по-ученому и не так, как говорят в гостиных, зато от души. Прими же их вместе с отцовским благословением, и да сопутствует оно тебе всегда, в добрую и в недобрую пору…

Старый арендатор прервал свою речь, слезы не давали ему говорить; Александр, растроганный отцовским волнением, снова бросился к его ногам.

— А теперь, — сказал пан Ежи, помолчав, — я хочу, чтобы ты, Олесь, знал, на какие средства ты можешь рассчитывать. Среди людей я слыву богачом, и ты, может быть, разделяешь их мнение. Так вот, дитя мое, вы все ошибаетесь. Арендатор работает как вол, и жизнь у него тяжелая; но богатств он обыкновенно не наживает. Я держу в аренде большое имение, арендную плату графине внес за два года вперед, инвентарь у меня изрядный, вот люди, видя это, и кричат: капиталист! Между тем капитала у меня всего десять тысяч рублей, да я и это сколотил с большим трудом. Можно бы, конечно, нажить и больше, но за чужой счет и за счет своей доброй славы, а я этого не хотел; сколько есть, столько есть, зато заработано честным трудом. Когда ты женишься, я для тебя откуплю долю пани Йеменской и дам тебе тысячу рублей на обзаведение; на все вместе уйдет больше половины моих сбережений, — а остальное будет нам с Анулькой на старость. Может, удастся и прибавить немного… Так ли, сяк ли, все, что останется после нашей смерти, тоже, конечно, пойдет тебе, ты ведь наш единственный наследник. Но у тебя и без того, считая приданое жены, будет весьма недурное состояние. Неменка, хоть и невелика, — прекрасное именьице с отличным, благоустроенным хозяйством и по своим размерам доход приносит прямо сказочный. Словом, был бы почет, а доход будет, об этом я не беспокоюсь.

Пан Ежи умолк, а Александр глядел на него с удивлением и разочарованием. Было видно, что цифры, названные отцом, поразили его, по его прежним расчетам, родительский капитал должен был быть по крайней мере втрое больше. Однако голова его была слишком занята сегодняшними впечатлениями, не хотел он в эту минуту думать о неприятном и лишь молча поцеловал отцу руку.

— О всяких подробностях, связанных с твоей женитьбой, поговорим потом, — добавил пан Ежи, — а теперь давайте ложиться спать. Я до смерти устал от вчерашней кутерьмы, мы с Анулькой все время клевали носом, пока тут тебя дожидались.

На этом их разговор кончился, и через несколько минут Александр уже был у себя в комнате, один.

Состояние его мыслей можно было бы сравнить с потоком, рвущимся из-под мельничного колеса. Точно в бурном водовороте, где все смешалось — капли, светлые, как жемчужины, мутная пена, блестящие камешки, брызги грязи, лилии, мерцающие в темных волнах, и выплеснутая с взволнованного дна бледная подводная нечисть, — точно так же шумело и кипело в смешавшихся мыслях молодого человека; мелькали радужные видения, а из глубины, со дна сознания бил и вырывался наружу мутный осадок, в котором отлагается все дурное, что жизнь дает человеку.

Из этого водоворота выплыло слово и прозвучало вслух:

— Женюсь!

Александр произнес это — и испугался.

Странное дело! Он так долго думал об этом, так усердно этого добивался, а теперь его охватил страх.

Вдруг вспомнилась смешная песенка, которую его дружки-товарищи хором распевали на гулянках:

Александр задумался.

Почему волк, женившись, поджимает хвост — ну, а человек, поскольку хвоста у него нет, вешает в таких случаях голову?

Да что же тут думать? Пока ты холостой, делай себе, что вздумается, развлекайся, влюбляйся и увивайся за кем только душенька пожелает, а женился — шалишь! Вместо «мне так хочется» ты должен говорить себе: «это мой долг», твою вольную волю подавляют обязанности.

Обязанности? Да это хуже неволи, к чему только они не принуждают, от чего только не придется отказываться!

Обязанности? Караул!

Александр вскочил со стула, схватился за голову и забегал из угла в угол.

Но пока он так бегал, предмет его размышлений предстал перед ним с другой стороны.

«Да, но если не жениться, как же я заполучу Винцу-ню? А она такая миленькая, чудо! Что за глаза, что за волосы, и такая добрая, и так любит меня! А и я ее люблю, ей-Богу, люблю безумно!.. Эх, почему она не какая-нибудь деревенская девушка, мы бы и так могли сойтись, был бы я для нее этаким «фон бароном», как говорит пани Карлич!.. Но с ней… где там, жениться, и баста! Да тут еще этот Топольский, который даже танцевать не умеет… Ха-ха-ха! В девятнадцатом-то веке! Нет, надо ее спасать, жалко отдавать ее этакому чурбану. А как славно будет, когда я женюсь! Заживем себе в Неменке, конечно, не в старом домишке, я там построю новый дом, большой и красивый, ну и за хозяйство возьмусь… Говорят, Топольский чудеса сотворил в этой Неменке, — что ж, если он сумел, так я сумею и подавно, богачом буду…

Богачом? Ой ли!»

Он остановился и начал крутить усики.

«Отец дает всего несколько тысяч. Не ждал я этого, думал, что он у меня и впрямь капиталист. Знать бы заранее, стоило бы подумать о более выгодной партии… а мог бы я, мог жениться на богатой! Хотя бы на Юзе Сянковской, у которой приданое в три раза больше, чем у Винцуни… только у нее такое красное лицо и руки громадные. А пани Карлич? Я ей нравлюсь, и стоит мне захотеть… И эта бы пошла за меня, хоть она и лет на десять меня старше. Правда, она, пожалуй, слишком уж богата, однако чего не бывает… Да, но тридцать лет! Брр! Нет, все-таки хорошо, что я женюсь на Винцуне. Семнадцать годочков, и личико свеженькое, и нетронутое сердце! Ах ты моя прелесть, ангел ты мой!»

Он улыбнулся и невольно протянул руки, точно увидел перед собой Винцуню. И как хорош он был в эту минуту, с просиявшим лицом, с растроганным выражением глаз, пылавших молодым чувством.

«Люблю, — говорил он себе, — и буду всегда любить за ее любовь ко мне. Потому что она меня любит, ох, любит! Какая она была сегодня красивая с белой розой в волосах! Господи, как я боялся увидеть ее без этого цветка! О, как она прощалась со мной, Какие у нее были горячие ручки и как блестели глаза, когда она мне говорила: «до завтра»! Милая, прелестная…»

Он упал на стул и отдался мечтам; все, что было в нем изначально доброго и прекрасного, в этот миг словно очистилось от наслоений жизни, которую он вел, и на лице его сияло искреннее волнение юной души.

Но недолго это длилось; он вскочил на ноги и внезапно завопил чуть не во весь голос:

— А как же моя драгоценная свобода?! Я ее потеряю! Боже мой!

И снова забегал по комнате, твердя про себя: «Хорошее дело! Сиди дома, как учит отец, отказывайся от развлечений, от других приятных вещей… Будь я хоть постарше… Но когда тебе только-только пошел двадцать второй год… Терять свободу в такие молодые лета… Страшное дело! Ну, и влопался я! Ни одна девица глядеть на меня не станет, когда я женюсь. Ах, будь я лет хоть на восемь постарше, как это было бы хорошо! Тогда уж свобода ни к чему, женился бы я на Винцуне и ни о чем не жалел. Ах, эта несносная молодость!»

Снова далекое эхо донесло до его ушей песенку о волке, который, женившись, поджал хвост.

Грустно ему стало.

«Ладно, — сказал он наконец, очнувшись от своих раздумий, — не буду я больше мучиться. Не так страшен черт, как его малюют, и не всем женатым грозит неволя, как это кажется некоторым. Мало ли я знаю женатых людей, ведущих развеселую холостяцкую жизнь. Наоборот, только теперь я стану вполне свободным человеком, потому что у меня будет свой дом, свои деньги, свое положение в обществе. До сих пор мне обо всем приходилось просить отца и по всякому случаю испрашивать его разрешения. Он, правда, редко мне отказывал, но зато ворчал, ворчал, ворчал… Это он, конечно, от доброго сердца, я знаю, славный у меня отец. Но, что ни говори, я от него зависел, а теперь буду сам себе хозяин. Винцуня — ангел! Она у меня будет не из тех жен, что изводят своих мужей капризами и воркотней, это ведь сама доброта и кротость. Ах, что там, все будет хорошо! Винцуня станет моей, Топольский получит отказ, у меня будет собственный дом, собственное состояние, и моя свобода останется при мне. Ну, положим, не полностью… но авось обойдусь…»