В провинции

На этом образе недавнего прошлого лучистая нить остановилась. Винцуня улыбнулась светлому видению, протянула к нему руки, и ее губы тихонько вымолвили: «Болеслав».

И вдруг словно молния ударила в нее, и перед ослепленным взором возникло лицо юноши с золотыми кудрями, с глазами, то сверкающими огнем, то мечтательно туманными… «Какой же он, — спрашивала себя девушка, — кто он, этот пришелец, который смутил мой покой и поселил в моем сердце тревогу, разлад и желания, каких я раньше не знала?»

Вместо лучистой нити, которая повела Винцуню в страну воспоминаний, появилась темная тучка, и сквозь нее стала смутно прочитываться история знакомства Винцуни с Александром.

Она часто видела юношу в костеле, когда приезжала на воскресные богослужения, но никогда не выделяла его среди других и едва сумела бы сказать, как он выглядит и как его зовут. Этот красивый молодой человек интересовал ее не более, чем какой-нибудь случайный прохожий. Но однажды, — это было в первые весенние дни, — когда она направлялась вслед за теткой к костелу и уже представляла себе, как будет молиться на своем излюбленном месте у подножия алтаря, из рук у нее выскользнул молитвенник и упал на еще сырую землю. Стоявший у кладбищенской калитки юноша подбежал, проворно поднял книгу и подал ее владелице. Принимая из его рук молитвенник, Винцуня встретилась с ним взглядом и несколько секунд смотрела ему в глаза; она впервые увидела его так близко. Случай как будто ничем не замечательный, однако с Винцуней произошло что-то странное: у нее забилось сердце, задрожали руки, она поспешила уйти, но, хотя ни разу не оглянулась, еще долго чувствовала на себе пристальный взгляд юноши…

В тот день, впервые с тех пор, как Болеслав научил ее любить Бога, Винцуня плохо молилась: между нею и алтарем стояло лицо чужого, незнакомого юноши, которое она едва успела рассмотреть; оно заслоняло священника, возносившего руки к небу, оно виделось ей в дыму кадильниц. Выходя из костела, она уже искала это лицо глазами, желая и страшась его увидеть, и потом всякий раз искала его, приезжая по воскресеньям в костел, и всякий раз молитва не шла ей на ум. Она покаялась Богу в том, что считала грешным, себя самое спрашивала, что с ней, — и не умела ответить, мечтала и не понимала о чем. Любила ли она уже тогда незнакомого юношу? Нет, эта была не любовь, это был безотчетный, слепой инстинкт, одна из тех тайных внутренних сил, которые внезапно овладевают человеком, вступая в борьбу с благороднейшими силами его души.

Молодой человек навестил ее дома; с этого дня она потеряла покой, начала томиться, тосковать, редко ей бывало хорошо и весело. В глубине души девушка чувствовала себя виноватой, но в чем была ее вина, она не понимала. Она боролась с чем-то незнакомым, с каким-то призраком, который ею овладевал; не выходила к Александру даже поздороваться, когда он заезжал к ним, перестала бывать в костеле; однако же увидела его у себя в доме еще раз и в третий раз. Какое-то неведомое чувство росло в ней, временами доводя до умоисступления, о веселье она забыла совершенно, была бледна и всячески избегала своего жениха. И наконец настала эта ночь, ночь танцев, ночь головокружительного шума, она довершила остальное. В вихре вальса рука юноши обнимала Винцуню за талию, глазами он впивался в ее глаза, а слова, сливавшиеся со звуками музыки, дышали такой мечтательной страстью… И вот теперь…

Что теперь?

«Люблю!» — сказало сердце.

Девушка вздрогнула. Страшно ей стало.

«Люблю? — спросила она себя. — А тот… а тот? Добрый, сердечный друг моего детства, который был мне отцом, братом и так хочет быть моим мужем? Неужели ему нет места в моем сердце? Неужели я чудовище, неблагодарная, бесчувственная, тупая тварь?»

Так она спрашивала себя, прижимая руки к сердцу.

Нет! Нет! Ей и тот дорог, и того она любит, но совсем по-другому, не так, как прекрасного юношу со стройным станом и золотистыми кудрями. Перед тем она готова преклонить колени, а при этом вся дрожит от сладкого волнения.

С первым расстаться — грех и жалко, тяжело, а с другим — ах! — нет, нет, слишком больно!

Так как же поступить? Кого избрать?

Она прижимала руки к груди и все спрашивала себя, спрашивала…

И вот задумавшуюся девушку обступили какие-то странные видения. Как бы собственные ее сокровенные мысли явились ей во плоти и жестоко заспорили между собой, и так страшен был девушке этот спор, что грудь у нее разрывалась от боли.

У одной из явившихся ей призрачных фигур, окутанной легким белым покрывалом, лицо было ласковое, приветливое; в ее мягких золотистых волосах зеленел венок из оливковых веточек. Это была Доброта. Рядом с нею, держа ее руку, стояла Совесть, с лицом ясным, но строгим, другою рукой, поднятой к небу, она как бы напоминала о существовании Высшего Судии. На воздушных одеждах Доброты и на спокойном лике Совести играл отблеск алого пламени, — пламя источала одетая в пурпур третья фигура с огненным венцом на черных, беспорядочно разбросанных волосах; она была прекрасна собой и держала в руках охапку цветущих роз. Это была Страсть.

Над тремя главными действующими фигурами реяло целое полчище маленьких крылатых существ: как бы два хора, один из которых составляли Воспоминания, другой — Грезы. Воспоминания парили над Добротой и Совестью, а Грезы велись вокруг Страсти. Воспоминания, бледные, неотчетливые, парили как бы в тумане; Грезы заливались тихим упоительным смехом, пели, как соловьи, как жаворонки, купались в огненных лучах венца, украшавшего голову Страсти, и всякий раз выносили из пламени кто душистую розу, кто цветущую апельсиновую веточку.

Первой заговорила Доброта.

— Девушка, — промолвила она с укором, — неужели ты причинишь боль человеку, который столько для тебя сделал и так тебя полюбил? Для того ли он учил тебя познавать доброту Творца, чтобы ты сама ею пренебрегла?

— А другой? — воскликнула Страсть. — Такой молодой, такой пылкий — разве он будет меньше страдать, если ты его отвергнешь?

— Но другого ты едва знаешь, он тебе почти чужой, а первому ты давно поклялась в верности до гроба, и его благородное сердце живет этой надеждой! — серьезно напомнила Совесть.

— Ты ведь чувствуешь, как он тебя любит, ты это чувствуешь и по словам его, и по делам! — шептала Доброта. — Он будет несчастливым, если ты его оставишь!

— Нет, нет! Я не сделаю этого! — воскликнула Винцуня и отвернулась от Страсти.

Но Страсть тряхнула огненным венцом, и перед глазами Винцуни, вынырнув из пламени, возникло лицо Александра.

— Смотри, как он прекрасен! — воскликнула Страсть. — Как он глядит на тебя! Разве в его взгляде ты не чувствуешь горячности молодого сердца, восторженной и полной жизни души?.. Каким огнем, какой страстью дышат его речи… Их мог подсказать лишь зрелый и возвышенный ум! А эти золотистые кудри! Притронься к ним — они нежнее шелка! Ты слышишь? Какой небесный голос… Он говорит, что любит тебя…

Винцуня с трепетом вглядывалась в призрачный образ юноши; она увидела там и сердце горячее, и возвышенный ум и, сложив молитвенно руки, дрожащими губами прошептала:

— Люблю!

Но Доброта оливковой веточкой прикрыла ей рот.

— А того не любишь? — спросила она. — Так и расстанешься с ним, и заставишь страдать, быть может, всю жизнь?

Подстегнутые голосом Доброты, из тумана, которым они были окутаны, выплыли Воспоминания и закружились над головой девушки.

— Вспомни! Вспомни! — взывали они. — Вспомни, как он был добр к тебе, как учил, как ограждал тебя от дурных людей, как трудился для тебя и без конца повторял, что ты его счастье, радость его жизни!

Тут Грезы сомкнули свои ряды и ринулись на хор Воспоминаний.

— Загляни в будущее, — запели соловьиные голоса, — подумай, какое это блаженство жить рядом с человеком, к которому ты рвешься всем сердцем! И разве он любит тебя меньше, чем тот, разве не так же добр и великодушен, а вдобавок еще и красив, и полон молодого веселья? Да, верно, с тем, таким серьезным, ты проживешь жизнь спокойно, но не жди от нее ни разнообразия, ни блеска… А этот поведет тебя по радужному мосту прямо в страну сияющего счастья, где твоя жизнь промчится с такою же упоительной быстротой, как эта минувшая бальная ночь…