В провинции

С этого дня Адамполь наполнился необычайным движением. Александр каждый день куда-то уезжал и свозил отовсюду мебель, провизию, декоративные растения и прочее. Однако лишь не мог он найти, сколько ни рыскал по окрестностям: люстры и бра. Это его ужасно мучило и угнетало. Виданное ли дело, чтоб на балу свечи горели в обыкновенных подсвечниках? Но о люстре нечего было и думать; многие из соседей едва ли слышали о подобных роскошествах, а видеть их доводилось лишь тем немногим счастливцам, которые сумели проникнуть в дворцовые покои отсутствующей графини.

Что до бра, то великое множество их украшало стены в гостиных пани Карлич. Александру пришло в голову съездить к любезной вдовушке и попросить у нее на несколько дней эти необходимые принадлежности. Но потом он раздумал. То ли самолюбие ему не позволило обращаться с такой просьбой к богатой соседке, то ли его удержало от этого шага чувство к Винцуне, достаточно сказать, что в один прекрасный день он заперся у себя в комнате и стал сам мастерить злополучные бра. Два дня подряд он с утра до поздней ночи пилил и строгал с такой отчаянной страстью, что пот градом катился по его лицу, зато на третий день светильники были готовы. Два десятка аккуратных полушарий из орехового дерева, все с ямками для свечей и с красивыми колечками, чтобы каждый светильник вместе со свечой можно было повесить на гвоздь. В день бала они должны были висеть на стенах, обрамленные гирляндами цветов. Это была удачная мысль. Деревянные светильники как нельзя более подходили к сельской обстановке, а искусное исполнение делало честь вкусу молодого человека, лишний раз свидетельствуя о его незаурядных способностях к такого рода поделкам.

За две недели до бала супруги Снопинские начали ездить к соседям с визитами. Для этой цели была куплена старая карета графини, которая с незапамятных времен стояла без употребления в каретном сарае и каким-то непонятным образом перешла в собственность управляющего имением, Котовича. С Котовичем Александр был знаком, от него он и узнал о существовании вышеупомянутого экипажа, и хоть это была древняя развалюха на разбитых рессорах, вдобавок на запятках у нее торчал ужасный деревянный негритенок в красной шапке, он купил ее; обошлась она дешево, что привело отца в хорошее настроение. Негритенка, который наводил ужас на попадавшихся по дороге еврейских ребятишек, Александр велел срубить, а также распорядился сменить внутреннюю обивку и отчистить, сколько возможно, потемневшую бронзу на дверцах. Когда все было сделано, он отошел в сторону, обозрел обновленную таким манером колымагу, затем задумчиво произнес:

— «Если тебя спросят, кто ты, скажи, что тебя звали каретой!» Н-да, настоящее ископаемое. Особенно хорош был этот негр на запятках. Ну, негра, слава Богу, уже нет, но и в таком виде это черт знает что!

Он помрачнел. Единственное, на что он смотрел с нескрываемым удовольствием, была графская корона, которую оттерли, освежили желтой краской, и теперь она ярко блестела на дверцах, покрытых выгоревшим лаком.

— Ладно, — сказал он наконец, — ничего не поделаешь. Поскупился папаша, вот и получил. Впрочем, пани Карлич говорила, что древности входят в моду. Скажу всем, что в этой карете моя мать ехала в костел венчаться. Пусть думают, что она досталась ей по наследству!

Александр громко расхохотался, затем повторил:

— Ничего не поделаешь! Ладно. Какая ни на есть, а все-таки карета. Себе-то я, когда женюсь, куплю, натурально, другую, получше!

Вот в эту-то карету в один прекрасный день усаживалась Снопинская, натягивая на руки желтые перчатки, купленные нарочно для этого случая Александром. На ней было шелковое клетчатое платье, которое она извлекла со дна одного из своих сундуков, обшитая широкой тесьмой старомодная атласная пелерина и чепец с фиолетовыми лентами. Вслед за своей половиной на сиденье взгромоздился пан Ежи, как всегда, со страшно озабоченным видом, но в парадном синем фраке, в белом жилете и в белых перчатках, которые сын ему сунул в последнюю минуту.

Александр усадил родителей в карету, но сам остался дома. Сегодня они отправлялись в Неменку, а ему по его соображениям, не следовало присутствовать при этом визите. Это тоже был, по-видимому, один из его «стратегических ходов». Должно быть, он не хотел обращать на себя внимание Топольского, который мог бы насторожиться, встречая его слишком часто в Неменке; возможно, что был у него и другой расчет: чем дольше Винцуня с ним не увидится, тем более страстно захочется ей видеть его на балу. Он тосковал по ней безумно, в последние дни даже побледнел от тоски, но устоял против искушения и не поехал.

Кучер долго понукал лошадей, прежде чем им удалось сдвинуть с места графскую карету. Наконец она медленно покатила по двору. Снопинская высунулась из окна и крикнула стоявшей на крыльце сироте Антосе:

— Смотри мне, хорошенько следи за ключами!

Снопинский тоже высунул было голову, знать, хотел поручить что-то Александру, но только махнул рукой и спрятался в глубине экипажа, ворча себе под нос:

— В разгар жатвы! В разгар жатвы!

Та же сцена повторилась на следующий день. Супруги собрались нанести визит пани Карлич. Снопинская при мысли, что ей придется встретиться с такой богатой и блестящей светской дамой, бледнела и не знала, куда деть руки, обтянутые желтыми перчатками. На этот раз Александр не остался дома. Когда родители сели в карету, он вскочил в свою легонькую двуколку и, опередив неповоротливую колымагу, помчался к своей знатной приятельнице, чтобы предупредить ее о родительском визите.

Эти выезды продолжались две недели почти ежедневно. Пан Ежи был сердит и сильно озабочен. Всякий раз, возвратившись после визита домой, он ходил по комнате, заложив руки за спину, и бормотал:

— И чего только я не делаю ради этого дурака! В разгар жатвы!

Или начинал осыпать себя упреками:

— Ей-Богу, я сам валяю дурака! В разгар жатвы!

Но неизменно прибавлял:

— Может, женится, даст Бог, остепенится… В разгар жатвы!..

Снопинская дома сразу снимала клетчатое платье и атласную пелеринку, аккуратно складывала их в сундук и, переодевшись в миткалевый халатик, бегала с ключами в руках из одной кладовки в другую, проверяя, не убыло ли чего-нибудь за время ее отсутствия. А Александр похаживал по своей комнате, торжествующе щелкал пальцами и напевал:

— Винцуня будет моей! Будет моей! Вот! А Топольскому от ворот поворот!

Ездил и он с визитами приглашать на бал молодежь. Побывал он и в Тополине. Болеслав немного удивился неожиданному гостю, но, узнав, в чем дело, учтиво принял приглашение и обещал приехать. А когда Александр сообщил, что праздник устраивается главным образом для того, чтобы доставить удовольствие матери, и сказал о ней несколько нежных слов, Болеслав подумал: «Есть и у этого лоботряса добрые черты, раз он любит и уважает своих родителей» — и, прощаясь, крепко пожал Александру руку, так как, по обычаю всех хороших людей, больше жалел, чем осуждал.

В Неменке тоже сильно оживились. Тетушке хотелось, чтобы любимая племянница предстала перед соседями во всем блеске своей красоты, но Винцуню не надо было уговаривать, она сама лихорадочно готовилась к празднику. Болеслав радовался, видя ее снова оживленной и веселой, и говорил Неменской:

— Хорошо, что Винцуня развлечется. Может, этого ей и недоставало.

А про себя добавлял: «Ей семнадцатый год, а у молодости свои права. Боже меня упаси нарушать их».

И сам из уездного города привез Винцуне белое креповое платье, розовый шарф и венок из искусственных розочек на голову.

Наконец наступил день святой Анны, день, которого с нетерпением ждала вся округа. Внутренний вид адампольского дома неузнаваемо изменился. А дом был не маленький; когда-то в нем жили родители графини, и комнаты там были просторные. Прекрасно отделанные некогда полы еще сохранили остатки зеркальной гладкости, почти не выцвели стены, окрашенные в яркие цвета, — в старину красили прочно, — лишь там и тут были заметны следы разрушительного времени. В гостиной вместо прежней грубой ясеневой мебели стояла новая — премилые вещицы из красного дерева, купленные на деньги, которые Александр по секрету от отца занял у Шлёмы. Снопинского, вместе с его кроватью, ширмой и заваленным счетными книгами старомодным письменным столом, изгнали из спальни и кабинета и в обеих комнатах расставили ломберные столики и столики для закусок. То же было проделано и со спальней Снопинской, откуда вынесли несколько штук небеленого холста, бесчисленные мотки шерсти и, кажется, даже корзину с наседкой, препроводив все это на время во флигель, в комнатку Антоси. Самую большую комнату, освобожденную от катка со скалками, бельевых сундуков и гладильной доски, превратили в зал для танцев. Там-то на свежевыбеленных стенах развесили сделанные Александром светильники, окружив каждый гирляндой бессмертников и васильков; туда же снесли собранные по всему дому стулья и поставили их по стенам; все подоконники были уставлены огромными букетами роз и других цветущих растений. В другой комнате, тоже просторной, которая обычно пустовала, устроили столовую; там и тут на полах пестрели ковры и коврики, дешевые, но веселые и новенькие, только что купленные. По всему дому вертелись лакеи в белых нитяных перчатках, два повара, приглашенные из особняка графини, хлопотали в кухне, готовя паштеты, торты, мороженое, лимонад и прочее. Александр, с утра принаряженный, причесанный, надушенный, бегал из кухни в буфетную, из буфетной в кухню, всеми командовал, всех поправлял, что-то переставлял, прилаживал, явно чувствуя себя в своей стихии, причем не упускал случая чмокнуть в руку отца или мать, ошарашенных непривычной суетой и расходами, и с удовольствием видел, как в ответ на его ласку озабоченные и огорченные лица родителей разглаживаются и светлеют.