В провинции

— У какого это Топольского? — спросил кто-то, видимо, из посторонних.

— А у того, что из Тополина.

— А! Это тот, что обручен с паной Неменской?

— Вот счастливец, черт его побери! — воскликнул Александр. — И лошади у него самые красивые в округе, и обручен с самой красивой девушкой! Послушай, Котович, — обратился он к стройному юноше в слишком узком пальто, — ты ведь был в нее влюблен, верно? И получил отказ, а?

— Где там, — возразил Котович, — не про наши ноги эти пороги. Я всего лишь управляющий имением, хоть и большим, а у нее собственный фольварк. Да и кроме того, она уже год помолвлена с Топольским.

— Глупости, — сказал Александр, — от помолвки недалеко и до размолвки.

— Нет, я сам не хочу чужой невесты, — ответил Котович. — Это правда, что панна Винцента мне нравилась, но, когда я узнал, что она обручена, я и думать о ней оставил. Сохрани меня Бог невесту у кого-нибудь отбить.

— А я бы отбил, если бы мне понравилась, — сказал Александр. — Какое это имеет значение? Знаешь поговорку: коня торговать да невесту сватать…

— А все ж таки н-не пристало… — прервал его, слегка заикаясь, толстый и лысый шляхтич.

— Ладно, Рыбинский, не вам об этом судить, сеяли бы свою гречку да Богу молились, — ответил Александр, вызвав новый взрыв смеха.

— Лучше Богу молиться и гречку сеять, чем вот так вот баклуши-то бить! — в свою очередь отрезал Рыбинский.

Александр слегка смутился и повернулся к нему спиной.

— Знаешь, Олесь, ты, видно, в сорочке родился, — сказал другой, — панна Винцента хоть и обручена, а приветливо на тебя поглядывает.

— Э! Откуда вы это знаете? — сказал Александр, поправляя галстук.

— Ого! Шила в мешке не утаишь! Разве не видно было, как она на тебя посмотрела, когда ты в позапрошлое, кажется, воскресенье подал ей молитвенник перед костелом.

— В самом деле? Посмотрела? — спросил Александр, махнув пальцем по усикам.

— Ох, будто он сам не знает! Невинный младенец! — воскликнул Сянковский.

— Честное слово, не заметил, — ответил Александр, продолжая поглаживать усики.

— А пани Карлич? О ней ты тоже ничего не знаешь? — шутливо спросил кто-то.

— Ну, пани Карлич — это другое дело, — ответил Александр с многозначительным смешком.

— Надо же уродиться этаким красавчиком! — воскликнул плечистый и краснолицый Сянковский. — Ах ты Господи, мне бы твой чуб и такие девичьи руки, как у него!

— Ладно, хватит вам болтать глупости, — промолвил Снопинский с явным удовольствием. — Пойдемте-ка лучше в костел.

— Еще не звонили, — заметил кто-то.

— Ну и что? Поглядим, как будут подъезжать дамы.

Вся компания во главе с Александром, громко переговариваясь и смеясь, вышла из корчмы, сопровождаемая восхищенными взглядами мужиков и евреев, пересекла рыночную площадь и выстроилась перед окружавшей костел решеткой. Александр занял место у самого входа на кладбище: помахивая тросточкой, он болтал со своими приятелями, а между делом бросал взгляды и отпускал игривые замечания в сторону деревенских девок и молодаек, которые сидели неподалеку на земле и тоже почти все украдкой на него поглядывали.

— Черт тебя побери, Олесь, какое на тебе красивое пальто! — воскликнул один из юнцов. — Кто тебе шил? Уж наверное не Лейба?

— Я привез его из Варшавы, — отвечал Снопинский, пощипывая усики, — и эту шапку тоже.

И, сняв с головы шапочку, на подкладке которой действительно был фирменный знак одной из варшавских фабрик, он показал ее стоявшему рядом приятелю. Шапка пошла по кругу, и все восхищались ею.

— Вы только нам него посмотрите, — кричал Сянковский, — одни лишь варшавские наряды на нем! Да ведь это уйму денег стоит! Неужели папаша тебе столько дает?

— У меня свои, — ответил Александр, небрежно надевая вернувшуюся к нему шапку.

— Свои? — изумился лысый Рыбинский. — А когда же это вы успели заработать?

Александр смерил его презрительным взглядом и насмешливо улыбнулся.

— Милейший пан Рыбинский, — процедил он, — только у голышей нет денег, если они их сами не заработают, а я к ним, слава Богу, не принадлежу. Мой отец арендует землю вовсе не по необходимости, а так, для забавы, по старой привычке, если б он хотел, у него могло бы быть собственное имение.

— А я слышал, будто твой отец хочет купить имение для тебя, — сказал Сянковский.

— Да, верно, — небрежно ответил Александр, — но я не хочу. Какое можно купить имение в этих местах?! Мелочь!

— Ну не скажи, — возразил Котович, — я слышал, что графиня продает Пшеничную. Это отличное имение: тридцать дворов, сто двадцать моргов земли на каждый севооборот и прекрасный сосновый лес.

— Нет, это не то, — сказал Александр, — мне хочется чего-нибудь действительно порядочного, дворов хотя бы на восемьдесят, а главное, усадьба чтоб была хороша.

— Так это же сундук денег понадобится для покупки такого имения! — воскликнуло сразу несколько голосов.

— А на что же и деньги, коли они есть? — отвечал со снисходительной улыбкой Александр. — Если уж хозяйничать, так с размахом. Копаться на пятачке — это не для меня!

— Ишь какой важный, — шепнул Котович Рыбинскому.

— Да уж, — шепотом же ответил Рыбинский, — папаша в его годы в сермяге ходил да в рваных сапогах, пять дворов арендовал для начала, а сыночку, видите ли, не пристало с мелочью возиться.

— А верно ли, что отец так богат?

— Ты что, не знаешь доходов арендатора? Если есть у него порядочный инвентарь да несколько тысяч рублей наличными, так и слава Богу. Но сынок быстро все растранжирит, вот увидишь.

— Я думаю! Пальто из Варшавы!

— И шапочка!

— Для чего же и ездил панич в Варшаву прошлым летом — то-то деньжат посеял на варшавских мостовых!

— А как же! Привез несколько дюжин перчаток, которые он нам показывал, да конфеты для пани Карлич.

— Господи помилуй! Не понимаю, как это пани Карлич не стыдится дурить голову такому, с позволения сказать, шуту. Ведь богатая помещица да и не первой молодости.

— Чего ты хочешь? Красивый парень!

Так шептались между собой шляхтичи, искоса поглядывая на фланирующего перед оградой Александра. Вдруг кто-то крикнул:

— Сянковские едут!

На площади показалась старомодная четырехместная колымага, в которой сидело семейство Сянковских: две дочери, мать и загорелый отец; он тоже арендовал у графини X. одно из ее имений.

Когда экипаж остановился перед воротами кладбища, Александр подскочил, отдернул занавески и, сняв шапочку, с галантными поклонами помог дамам высадиться. Поцеловал руку матери, пожал ручки барышням, спрашивал, как здоровье, восхищался хорошей погодой и, расточая поклоны и комплименты, проводил дам до половины кладбища, а затем вернулся на свой пост. Статные, свежие и весьма недурные собой девицы Сянковские очень мило ему улыбались, а когда он отошел, одна из них несколько раз оглянулась на него.

После Сянковских к костелу двинулся весь приход. Подъезжали всевозможные брички, двуколки, тарантасы и коляски, а из них высаживались мужчины и женщины в самых разнообразных нарядах. Александр распахивал дверцы карет, кланялся дамам, прибывшим в колясках, зато тех, кто приезжал в простых бричках, едва удостаивал взглядом, разве что в какой-нибудь сидела молоденькая и хорошенькая; такой он посылал огненный взгляд, а когда она проходила, поворачивался к стоявшим рядом приятелям и вполголоса говорил:

— Недурная шляхтяночка!

Последней подъехала маленькая изящная двухместная карета, запряженная шестеркой каурых лошадей и с ливрейным лакеем на запятках.

— Пани Карлич! — послышались голоса, и все глаза обратились на Александра.

Тот с трудом сдерживал насмешливо-самодовольную улыбку.

Из игрушечной кареты высадилась женщина лет тридцати с лишним, но еще очень красивая. Лицо у нее было смуглое, волосы чернее воронова крыла и глаза черные, огненные; шлейф ее платья волочился по земле, лицо полуприкрывала прозрачная кружевная вуалька, на руке висели агатовые четки с дорогим золотым крестом. Весь ее вид говорил о светской женщине, привыкшей вращаться в высшем кругу, но вместе с тем о женщине порывистой, впечатлительной, капризной, которая всеми силами стремится продлить последние годы молодости, несомненно бурной и блестящей. Выходя из карсты, она бросила быстрый взгляд Александру, который вместе с ливрейным лакеем распахивал дверцы кареты, подала ему руку, и они вполголоса обменялись несколькими словами. Затем пани Карлич еще раз остановила свой огненный взор на прекрасном лице юноши, улыбнулась ему и пошла через кладбище к костелу. Александр вернулся на свое место у калитки, но был задумчив; время от времени он слегка улыбался, видимо, поглощенный приятными или забавными мыслями.