Страница 63 из 70
Из-под подушки выглянуло синюшное злое лицо, окинуло Плафона рассеянным взглядом и сказало:
– Клавдия Борисовна, принесите водки! Деньги в тумбочке.
– Ты что себе позволяешь?! – дрогнул голос медсестры, ее лицо покрылось пятнами.
В повисшей тишине было слышно, как таракан в консервной банке уплетает кильку в томатном соусе. Старшая медсестра растерялась и стала мять одеяло, будто хотела его задушить.
– Клавдия Борисовна, расслабьтесь! Это мой знакомый.
– Вон оно как! – облегченно выдохнула женщина и бросила на стул задушенное одеяло.
Она пошарила в тумбочке и испарилась. Через минуту Клавдия Борисовна появилась снова, словно опасаясь слежки, торопливо сунула под одеяло бутылку «Столичной».
– Надеюсь, об этом никто не узнает?! – обратилась она к Плафону.
– Ни одна живая душа!
Строителя терзало желание опохмелиться. Стряхнув с кровати безжизненные ноги, он присел. Опершись о матрац высохшими, похожими на пауков кистями, строитель попросил водки. Вид у него был – краше в гроб кладут. Плафон отвинтил пробку. Давно забытый аромат спиртного разбудил сладкие воспоминания. Василий еле сдержался, чтобы не дернуть прямо из горла. Он протянул строителю стакан. Тот сжал его неестественно выгнутыми ладонями и выплеснул содержимое в запрокинутую голову. Строитель крякнул и втянул носом воздух.
– А ты?
– Я не буду, – отказался Плафон. – Хочу здоровье поправить.
– Ну и дурак! Здоровье уже не вернешь – медицина бессильна в нашем случае. Плесни-ка еще, кажется, прижилась!
Алкоголь вернул строителя к жизни. Пока Василий перекладывал в шифоньер свои вещи, сосед ударился в рассуждения.
– Средняя продолжительность жизни таких, как мы – пять, от силы, семь лет. Редко кто перешагивает десятилетний рубеж. Все это время человек зажат в четырех стенах. Ты за полгода на улице сколько раз был? Уверен, что ни разу! Потому что тебя надо спускать по лестнице. Вытаскивать коляску, а после прогулки ее мыть. Геморроя слишком много. Сначала книжки читаешь, телевизор смотришь. Жить чужой жизнью постепенно надоедает, а собственная – угнетает. Инвалид отгорожен от общества и зависим, как животное в вольере. Беспомощное, одинокое животное! Все реже и реже навещают друзья – у них свои интересы, в которых тебе нет места. Ладно, если есть кому за тобой ухаживать. А если нет? Что тогда? Глянь на мои руки. Пальцы почти не двигаются и ни черта не чувствуют. Закурю, бывало, задумаюсь… Опомнюсь, а на пальцах – волдыри. Кисть не сжимается – ложку держать не могу. Сделали мне на заказ «весло» – к запястью крепится. Тоже самое – с зубной щеткой, и со всем остальным. Хорошо, мать-старуха еще жива. Жена ушла, когда мы с тобой еще в больнице лежали. Вот и думай, высока ли цена такой жизни? – он ненадолго задумался. – Думаешь, я жалею себя? Ни капли! Мать жалко. Мне за ней ухаживать надо, а не наоборот. Дома я не пил, а здесь сорвался. Вернусь и – опять в завязку.
Плафон не знал, что ответить. Прибрав на столе, он отворил балкон и избавился от пустых бутылок. Каждый бросок сопровождался звуком битого стекла. Санаторий жил взахлеб, сея вокруг себя осколки горькой правды.
Строитель надавил на красную кнопку в изголовье кровати. Прибежала нянька, бойкая тетка с черным пушком над верхней губой. Она без умолку тарахтела, меняя на строителе памперсы.
– Теперь веселее тебе будет. А то и поговорить не с кем!
В мятой футболке и перекрученных на мосластых ляжках трико строитель принял вид интеллигентного человека. Нянька ловко закинула его в коляску. Присев на корточки, она натянула на мертвые дугообразные ступни тапочки.
– Может, скотчем их примотать? Потеряешь ведь, – предложила нянька. – Ну, как знаешь! Я у тебя отхлебну чуток – давеча погудела малость.
Не дожидаясь ответа, она осушила стакан водки и рванула дальше исполнять профессиональный долг.
IV
Вечером санаторный корпус зашевелился. Первым в палату заглянул кривоногий мужик с вывернутыми внутрь лодыжками. Познакомившись с Плафоном, он сказал: «Я мигом! Только за женой сгоняю!» – и вприсядку выскочил из палаты. За манеру передвижения его прозвали Колобком. В санатории отдыхали и семейные пары, и даже вполне здоровые граждане, ухаживающие за родственниками. Вот эти ухаживающие и снабжали колясочников всем необходимым, затариваясь в магазинах. В крайнем случае водку с переплатой брали у медсестер и нянек.
Супруга Колобка, миловидная женщина, сидела неподвижно, словно манекен. Ее высохшие, как у строителя, бесцветные кисти прилипли к подлокотникам. Фигуру опоясывал широкий матерчатый ремень. На тонких ногах с раздутыми коленями лежал пакет. Из него выглядывали горлышки бутылок.
– Знакомьтесь! – сказал Колобок.
– Марина, – улыбнулась жена Колобка и еле шевельнула пальцами.
Голова женщины, с гордо вздернутым подбородком, осталась неподвижной. Казалось, Маринка преднамеренно задрала его, чтобы выглядеть подтянуто и независимо.
– Василий! – представился Плафон и сделал комплимент: – У вас красивый пояс!
– Спина у Маринки слабая, не держит совсем, – пояснил Колобок его предназначение. – Чтобы не вывалилась из коляски, я ее пристегиваю.
Колобок хлопотал у стола. Появились стаканы, открытая банка с огурцами и шпроты. Откупорив бутылку, Колобок убрал в шифоньер пакет с оставшейся водкой. В этот момент в палату заехал полный мужик лет пятидесяти.
– Всем привет!
Звали мужика как персонажа трилогии Астрид Линдгрен. Во время кровельных работ он упал с крыши. С тех пор Карлсон жил в коляске. Выставив два пузыря янтарной «Анапы», он помог Колобку сервировать стол.
В первую очередь стакан поднесли хозяину палаты. Черепушка того запрокинулась и проглотила содержимое. Плафона ошеломила нежность, с которой Колобок ухаживал за супругой. Приложив к губам Маринки стакан, он дождался, когда та выпьет. Затем вытер ей носовым платком губы и вогнал между них маринованный огурец. Тот с хрустом исчез в белозубой «мясорубке».
– Дерябнем за знакомство! – предложил Карлсон.
Плафонова сила воли хирела, желание выпить – росло. «Черт с ним, сегодня оторвусь, а завтра начну реабилитацию», – решил он. Водка развеяла пелену летаргического сна, в котором Василий пребывал полгода, разукрасила мир в веселые тона. Санаторная келья стала больше и уютнее. Необычайная, давно забытая легкость вернулась к Василию и толкала на разговоры.
Он на ухо спросил у Колобка, что стряслось с Маринкой.
– Да что стряслось…
Колобок задумался, стоит ли выдавать семейные тайны. И тут же слил их со всеми подробностями.
– У Маринки хобби было – рыбу ловить. Раз в неделю соберутся с бабами, возьмут закуси, литра три водки и укатят на водохранилище.
– На рыбалку? – усомнился Плафон.
– А чего тут удивительного, плоды эмансипации. Я с пониманием отношусь к капризам жены. – Подтверждая сказанное, Колобок поцеловал Маринку. – Бывало, так нарыбачится, аж лыка не вяжет. Занесут ее домой, бросят у порога, и не знаешь, что делать: буйная она спьяну! Ну, я ее и не трогаю. Лежит моя прелесть, во сне пузыри пускает. Ночью оклемается, нырнет под одеяло, и такая в нас любовь просыпалась! Любили друг друга по-всякому. Скажи кому – не поверят, а поверят – убьют из-за зависти! Правда, Марин?! – Колобок бросил на жену ласковый взгляд. – Конечно, всякое в нашей жизни случалось. Приходилось и по морде получать! Чего греха таить?! Собираю, например, рюкзак и по запарке не ту водку суну. Загружу «Пшеничную», а у Маринки от нее кишки наизнанку. Все – визг, писк, фингалы и бодяга. Маринка «Столичную» обожает. Нальет, бывало, в пивную кружки и тянет ее, как коктейль, через соломинку. В руке мундштук с сигаретой, дым – коромыслом. Красота – глаз не отвести! Смотрю на нее – и сердце от восторга замирает! Посасывает Маринка «Столичную» и хвалится, как они с бабами вагон угля налево толкнули! – Колобок закатил глаза, видимо, вспомнил чудные мгновения. – Решили как-то бабы на новом месте порыбачить. Приехали, вмазали за удачный клев и давай удилища разматывать. Подруги еще червей на крючки цепляют, а Маринка уже мармышку закинула, да неудачно: корягу зацепила. Алкоголь, сам знаешь, великую силу имеет над человеком – страху никакого, осторожность – к черту, одна цель впереди! Разбежалась Маринка и прямо с берега щучкой – хрясь! А там воды по колено.