Страница 24 из 36
- Иван Силантьевич… Ничего, вы поезжайте. Может, всё-таки возьмут на стройку. А?
Силантьич медленно повернул голову к Пете, взглянул усталым прозрачным старческим глазом и неожиданно сказал:
- А правильно, сучок ты этакий. Стар я, правильно. И рука вот уже дрожит.- Он вытянул свою корявую и жилистую, покрытую взбухшими венами руку, перевернул, внимательно глянул на иссеченную неровными глубокими бороздами бугристую ладонь и усмехнулся. Усы его опять обвисли, и лицо сделалось простым, добрым и чуточку грустным.- Может, говоришь, возьмут?.. Эх-хо-хо…
Ася Васильевна подсела к нему, ласково, как дочь, обняла за худые сутулые плечи:
- Ну-у, Иван Силантьевич, мы ещё повоюем? Верно?
Силантьич встрепенулся, браво выпятил бородёнку:
- Эко дело! Конечно, повоюем. Вот рамки-то, которые ты заказала мне, я так спроворю - любо-дорого поглядеть будет. Кто ведь чем умеет: конь - горбом, поп - крестом, а Силантьич - топором. Хе-хе.
- Вот и хорошо, Иван Силантьевич. Я пойду. За рамки, значит, можно спокойной быть?
- И не сомневайся, Васильевна. К вечеру изготовлю.
Лёгкой своей походкой вожатая двинулась к клубу. На секунду она задержалась около Пети, маленькой тёплой рукой поворошила ему волосы:
- Ну как, всё думаешь?
Петя сглотнул слюну и ничего не сказал, только кивнул.
Лилово-синяя кайма расползалась от горизонта уже по всему небу. Солнца, подёрнутого пеленой, почти не было видно, но от этого не стало прохладней. Духота незримой тяжестью навалилась на землю, всё замерло и поникло. По лесу, окружавшему лагерь, растекалась зловещая тишина предгрозья.
Силантьич, кряхтя, поднялся с досок и, что-то бормоча, принялся хозяйничать у верстака.
А Петя и впрямь задумался.
«Почему,- думал он,- так получается? Все такие правильные и даже благородные, а я, выходит, плохой и делаю всё неправильно. Вон Силантьич, старик, собирается на строительство знаменитых гидростанций, а меня даже на остров не пускают. «Пока не помиришься, на остров тебе вход запрещён». Подумаешь! А если Ваня мириться не хочет… На Медвежий отправиться- Сеня трусит… Вот возьму и уеду на Волгу. Пройдёт год - вдруг в газете заметка: «Прославленный рабочий Пётр Силкин». Вот тогда вспомнят, заохают, да поздно будет».
Петя размечтался и строил в голове всевозможные варианты великих свершений. То он мысленно летел к строительству на самолёте с очень важным пакетом; самолёт попадал в бурю и никак не мог приземлиться, но он, Петя Силкин, бесстрашно бросался на парашюте и вовремя, из минуты в минуту, передавал пакет начальнику. То он плыл по уже готовому каналу на празднично убранном теплоходе, и люди, толпящиеся на берегу, указывали на него, шептали: «Силкин, Пётр Силкин» и кричали «ура». То у плотины гигантской гидростанции, по пояс в ледяной воде, он заделывал брешь, пробитую могучей рекой, и уже валился от усталости, но всё повторял: «Вперёд, товарищи, вперёд!», и его новые друзья отважно бросались в воду, и брешь оказывалась заделанной…
Горнист заиграл на обед. Ел Петя нехотя, думая всё о том же. Вышел из столовой - небо было низкое и почти чёрное. Где-то в высоте прокатились тяжёлые чугунные шары и завязли в грязно-синей вате туч.
«Схожу ещё раз к Ване,- решил Петя.- Не захочет мириться - тогда всё! Ещё вспомнит старого своего друга Петю Силкина…»
В небе снова громыхнуло. По озеру пробежала рябь, потом с глухим плеском заворочались волны. Вдруг согнулись и зашумели верхушки деревьев.
С листа фанеры, на котором девочки готовили бланки для гербария, взметнулись беспорядочной белой стайкой, закружились, полетели листки бумаги. Девочки, выходившие из столовой, завизжали и бросились ловить листки.
Петю чуть не сшибла с ног бежавшая откуда-то Аня Хмельцова.
- Силкин, ты Машу Сизову не видал?
Петя остановился, смерил взглядом Аню, помолчал. Ему хотелось сказать что-нибудь дерзкое. Аня, наверное, страшно рада, что Петю не пустили на остров. Он сказал:
- Стал я за ней смотреть!
- Тебя серьёзно спрашивают. Она куда-то исчезла.
- Не видал я никакой вашей Маши.- И Петя зашагал к изолятору.
Аня поднесла руки к шее, сжала кулачки:
- Ну что же делать?
- Аня! - окрикнула её Соня.- Аня, она, наверно, на острове.
- С ума сошла! - вскрикнула Аня, потом задумалась, и в глазах её мелькнуло что-то весёлое и озорное, будто Аня одобряла Машу или хотела сама убежать на остров; но тут же она нахмурилась и сказала: - А ну, Сончик, иди сюда.
Та послушно подошла.
- Почему ты думаешь, что она на острове?
- Потому, что она оставила записку.
- Какую записку?
И тут Сончик призналась, что Маша ещё утром, сразу после завтрака, передала ей записку и сказала: «Если меня уж очень потеряют, передай это Ане. Только раньше не передавай и не смей записку читать».
Сончик положила записку под свою подушку, и она лежит там.
- И ты её не прочла?
- Нет, я прочитала. Там сказано: «Я ухожу в разведчики на остров».
- И всё?
- Нет, ещё подпись: «Сизова Маша».
- Почему же ты ничего не сказала раньше?
- Так я же говорю: Маша не велела. Она сказала, что только тогда, когда очень уж потеряют…
- Эх, и размазня ты, Сончик!
Аня не стала больше разговаривать, а побежала к штабу лагеря.
Ветер хлестнул ей в лицо, закинул на спину галстук, потом отскочил, приподнял фанерный лист, подкинул его и бросил через клумбу. Лист распластался в воздухе и, как большая хищная птица, ринулся на землю.
Начиналась буря.
Новые находки
Конечно, Петю было жалко. Но когда Сеня сказал об этом, Данко, сидевший с Сашей на вёслах, угрюмо ответил:
- Ничего. Это ему полезно.
- Надо же в конце концов воспитывать человека,- отозвался Юра.
Все помолчали, потом звеньевой сказал:
- Работать будем так. Я опять займусь береговой линией. Юра будет заканчивать то, что осталось после Саши. А Саша с Сеней - Ванепетин участок. Одного Сеню пускать с компасом боязно: опять напутает.
- Снова начнёт месторождения железа открывать.- Юра рассмеялся.
Сеня нахмурился, но промолчал. А Саша сказал:
- Ерунда. Ничего он не путает. А вообще-то ладно. Только мы с ним и Ванепетин, и свой старый участок возьмём.
- Успеете?
- Управимся.
- Ну, хорошо,- согласился звеньевой.- Тогда Юра будет промерять глубину.- Данко не забыл, как его чуть не утянуло в подводную яму, и хотел проверить весь проток, чтобы лагерь знал, где опасные места.
- Одному тебе будет трудно,- сказал Юра.
Данко тряхнул головой и крикнул:
- А ну, Саша, нажмём!
Они налегли на вёсла. «Мирный», рассекая воду широкой грудью, заторопился, круче стали волны, разбегавшиеся от бортов. Тут Сеня, сидевший на корме, привстал и сказал тревожно:
- Тонет, должно быть…
Все повернулись. Над сверкавшей ртутными переливами водой беспорядочно, с отчаянием дёргались чьи-то руки, и то поднималась, то опускалась под воду голова.
- Похоже, что тонет,- сказал Юра.
Гребцы молча, откидываясь назад так, что вёсла, казалось, вот-вот вырвутся из уключин, рванули лодку вперёд.
- Тону!.. Тону!..- заплескался над рекой тонкий, полный отчаяния голос.
Когда «Мирный» подошёл ближе, Сеня закричал:
- Держись! Сейчас вытащим.- И наклонился к товарищам: -Девочка тонет. Похоже - Маша Сизова.
Данко оглянулся. Головы тонущей не было видно, только дёргались беспомощно, молили о спасении тонкие слабые руки. Он вспомнил ту яму, вскочил так, что «Мирный» чуть не хлебнул бортом воды, и, резко отстранив Юру, кинулся в воду…
Что такое?! Данко встал - вода была ему по пояс. Рядом - растерянное и чуть испуганное лицо Маши.
- В чём дело? - крикнул Данко, хотя Маша была в одном шаге от него.
- Тону. Неужели непонятно? - И Маша сделала большие удивлённые глаза.
- Да ведь здесь же мелко.
- А я тону. Судорога. Сразу обе ноги схватило.